Иллюзия жизни

— Но мы же не можем этого так оставить! Звонкий голос Лорелеи разносится по коридору первого этажа в «Ночлежке», отскакивает от стен, эхом отражается от потолков. Ей все равно, как громко она кричит и с каким презрением будет смотреть на нее Нокс Авидия — ей просто хочется все исправить. Если бы она была чуть сильнее, если бы знала хоть что-нибудь о правилах и протоколах, о которых за последние два дня ей рассказали немало, то могла бы помочь Теодору тогда, на пересечении двух таких разных городских кварталов. С ним все было бы в порядке! Но Нокс Авидия смотрит на нее со смесью жалости и разочарования. Скрещивает руки на груди и устало прислоняется спиной к стене между третьей и шестой комнатами. Разве не он — тот, кто сидел на собрании рядом с тем мужчиной с моржовыми усами? Разве он не показывал всем своим видом, будто держит все под контролем? Не говорил с ней от имени всех тех напыщенных незнакомцев в костюмах? Так почему он не может сделать хоть что-нибудь? Лори в сердцах пинает ногой подставку для зонтов у стойки администратора. Свежи еще воспоминания о том, как их с Теодором накрыл полицейский патруль. Изо всех сил она пыталась сосредоточиться на своей силе, повторить тот странный фокус — лишить людей части жизненной силы, но не убить, чтобы они завяли точно так же, как цветы в ее присутствии, — только ничего не получилось. Сознание словно вышло из-под контроля, Лорелею с головой накрыло волной страха, да такой сильной, что будь та настоящей, могла бы смыть половину побережья Люминатуса. Может, забрала бы с собой даже знаменитую статую жрицы. Вооруженные, подготовленные, они скрутили Теодора так легко и быстро, что Лори и глазом не успела моргнуть. Помнит, как кричала и бросалась им наперерез, как бежала. Долго, петляя между незнакомыми улицами, забредая в тупики и подрагивая от страха. Что еще она могла сделать? Сдаться? Стоило только попасть в руки полицейских, как ее отправили бы обратно в исследовательский центр. И жертва Тео оказалась бы напрасной. Лори ведь видела, как он выступил вперед, как попытался закрыть ее собой. Удивительно, сколько самоотверженности крылось в таком отвратительном человеке. Лишенный чувства меры, самоуверенный и бесстыжий, готовый любой вопрос решить насилием или решительным шагом вперед, за те дни на улице он сделал для Лорелеи больше, чем мистер и миссис Амадеус, вместе взятые, за двенадцать лет. За несколько дней, проведенных в бесконечной беготне от одного переулка к другому, в душных и темных подвалах заброшенной подземки, Теодор показал ей, какой на самом деле бывает жизнь. Дал почувствовать вкус свободы. Настоящей свободы. И пусть за ними по пятам шли полицейские, пусть мистер Латерия предал их, когда они больше всего нуждались в помощи, Лорелея все равно почувствовала себя живой. Тем сложнее было смириться с позицией Нокса. С позицией всей «Вечной ночи» разом. — И что ты предлагаешь? — в который раз спрашивает Нокс. В голосе почти не осталось эмоций — только усталость и разочарование. — Собраться всем вместе и пойти штурмовать императорский дворец? Теодор знал, на что шел, когда тащил тебя жизнь пойми куда. У него были четкие инструкции, которым он должен был следовать, а не… — Но он пытался! Лорелея своими глазами видела закрытые двери небольшого здания, напоминающего гараж, неподалеку от «Ночлежки». Когда они с Теодором добрались туда, двери оказались наглухо закрыты, а стоило только поднять шум, попытаться пробраться туда другим путем, как на соседней улице остановилась патрульная машина. Полицейские всегда были на шаг впереди. Иногда и не на один. — И ты видишь, чем закончились его попытки, — холодно, безапелляционно произносит Нокс. — И уж тебе, чудом не оказавшейся в лапах имперских псов, лучше сидеть в комнате и не высовываться. Мы найдем способ вернуть Теодора, — он нам нужен — но уж точно не под твоим руководством. Куда тебе, принцесса? Ты, может быть, последний Жнец в Санктусе, и твоя первостепенная задача — разбираться со смертями тех, кто этого заслуживает. Освобождать санатории, помогать сирым и убогим. — Но… — Какое еще «но»? Я не шучу, Лори, ты ничего не смыслишь в сложившейся ситуации. Проблемой Теодора занимаются люди посерьезнее нас с тобой. И если ты будешь дергаться или решишь повторить подвиг нашего сорвиголовы, то они и на тебя могут обратить внимание. И тогда жизнь в исследовательском центре покажется тебе раем. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Лорелея успела забыть, что все эти люди — Нокс, Камилла, Адриан и другие ребята — ей не друзья и даже не приятели. Они работают вместе, но тем ничего не стоит вонзить нож ей в спину или взять пример с Теодора, который приставил нож к горлу Лори в первую же встречу. Она выдыхает, несколько раз приоткрывает рот, но так и не произносит ни слова. Им больше не о чем говорить. Развернувшись на каблуках потрепанных кроссовок, Лори уходит к себе и на Нокса даже не смотрит. Здесь ничего не изменилось: на стенах все те же полосатые обои, на прикроватной тумбе лежит старый блокнот с пожелтевшими от времени страницами, а из ящика мигает индикатором планшет. Аккумулятор сел. Но какая разница? У Лори нет желания вчитываться в списки, всматриваться в сотни незнакомых лиц — она попросту не сможет сосредоточиться. Цветы на окне и в висящих под потолком кашпо мгновенно вянут, и теперь некому будет привести их в порядок. Зачем? Снова и снова думая об этом, Лорелея не может понять, почему Теодор не попытался сбежать. Сам, без нее. Она уверена — ему хватило бы сноровки проскочить между полицейскими и скрыться в бесконечной череде одинаковых на первый взгляд улиц. Он сам говорил, что знает квартал Искр как свои пять пальцев. Да, они были знакомы с детства, — или все-таки в детстве? — только что это меняет? До того как «Вечная ночь» похитила ее из исследовательского центра, она видела Теодора всего пару раз. Тео по-своему заботился о ней, каким бы отвратительным ни был его характер. И чем чаще Лорелея об этом думает, тем сложнее оказывается сидеть сложа руки. Так и не сумев найти себе места, она начинает мерить маленькую комнату шагами. Что бы он сделал на ее месте? Нет, вопрос неправильный и глупый. Как «Вечная ночь» вытащила ее из исследовательского центра? Как они пробрались мимо системы охраны, умудрившись посадить вертолет прямо на крыше? Теперь, когда Лори может видеть картину изнутри и снаружи, она думает, что у них — кем бы они ни были на самом деле — должен был быть свой человек внутри. И если он до сих пор там, у Теодора есть шанс выйти из императорского дворца тем же путем. Мысль вроде бы складная, да только Лорелея в ней не уверена. Нокс прав — она ничего не понимает в том, что происходит в «Ночлежке» и за ее пределами. Кто тот мужчина с усами? Почему ее не пускают на цокольный этаж и для чего статные, солидные люди собираются там каждые несколько дней? О каких стимуляторах говорил Тео тогда, на рынке? И что сделает с ним миссис Амадеус? Лори вспоминает холодный и острый как сталь взгляд императрицы и вздрагивает. Той ничего не стоит наказать сына. Может быть, избавиться от него. Нет. В бессилии Лорелея опускается на кровать. Руки у нее подрагивают. Неужели нет ничего, что она могла бы сделать? Впервые за семнадцать лет она задумалась, в чем на самом деле состоит ее долг. Как Жнец, она обязана следить за состоянием окружающих, должна обрывать жизни тех, кому давно суждено умереть, особенно теперь, когда баланс сил откровенно нарушен. А как обычная девушка, как Лори, она должна помочь Тео. Ведь он — единственный, кто стал ей другом. Кто защищал ее вместо того, чтобы пытаться использовать. Говорил правду, пусть не всегда приятную. Ну и что, что у него варварские манеры, каких не должно быть у принца? Да Лорелея и думать не думала до того разговора, что он — эта бочка с порохом, к которой достаточно поднести зажигалку, — может быть пропавшим сыном мистера и миссис Амадеус. Она запомнила его другим. Молодым, молчаливым и надменным. Кое-что с годами не изменилось. Зато Лори — Лори изменилась, особенно за проведенные в «Ночлежке» месяцы, и теперь она вовсе не маленькая напуганная девчонка, неспособная за себя постоять. Может быть, она и не понимает, что происходит здесь на самом деле, но кое до чего додуматься в состоянии: что бы ни планировали Нокс или мужчина с усами, она им нужна. Целой и невредимой, способной мыслить здраво. Иначе от нее, как от Жнеца, не будет никакого толка. Она мрачно улыбается себе под нос, когда выходит обратно в коридор. В кабинет Нокса Авидии на цокольном этаже — тесное помещение, обитое темно-серым пластиком, — Лорелея попадает впервые. Тут нет окон, толком нет мебели, и она удивляется, как они не толкают друг друга локтями, стоя посреди кабинета втроем. До последнего Лори была уверена, что ультиматум не сработает. Что ей не позволяет поговорить с усатым мужчиной с глазу на глаз. Интересно, Нокс просто испугался? Не верится, будто он мог воспринять ее слова всерьез. Ну куда она могла пойти? Обратно в исследовательский центр? Или шляться по городу, где ее обязательно поймают и отправят туда же? Вряд ли. Быть может, он думал, что она рискнет покончить с собой. Или с ним. Ноксиус Авидия. Теперь-то она знает его полное имя и осознает, почему в прошлый раз ничего не вышло. — Вы должны понимать… — Мужчина с усами запинается на мгновение, но не подает виду. Садится в кресло за рабочим столом и скрещивает руки на груди. — Что у меня не так много времени. Я одобрил аудиенцию с вами только потому, что Нокс заявил, будто вы готовы пожертвовать собой ради Теодора. — Я этого не говорила. — Лорелея едва заметно качает головой из стороны в сторону. — Но я могу легко отказаться от вашей затеи, если мы так и будем сидеть сложа руки. Я помню, мистер… Простите, как я должна вас называть? — Мистер Мурен, Лорелея. Продолжайте. — Так вот, мистер Мурен, я помню, что не должна никому рассказывать о «Вечной ночи», но все остальное остается в моих руках. Нокс каждый вечер присылает мне списки, но я могу просто не обращать на них внимания. И не только на них. Вы ведь знаете, что Жнец не может убить кого-то против воли? Даже если вы будете пытать меня, ничего не выйдет. Внутри все дрожит от страха, но Лори старается контролировать свой голос. Смотрит в глаза мистеру Мурену и надеется, что в ее собственных не отражается неуверенность. Она готовила речь всю ночь, толком не спала, но что толку? Ей представляется, как спустя несколько мгновений Мурен смеется ей в лицо и велит не лезть не в свое дело. Или просто выкидывает на улицу, решив не иметь дел с зазнавшейся девчонкой. Пару месяцев назад она ни за что бы не решилась на такую авантюру. Да что там, она не решилась бы и возражать — помалкивала бы, в лучшем случае стала бы задавать вопросы, как на единственном собрании, куда ее пригласили, да и только. Что-то внутри Лорелеи сломалось, когда она поняла, что происходит в империи на самом деле. Безвозвратно изменилось, потерялось, когда она увидела посетителей «Приюта обреченных». И такая, новая, Лорелея может позволить себе угрожать полицейским или смотреть в глаза могущественному и наверняка богатому мистеру Мурену. — Если мы будем говорить на языке угроз, Лорелея, то никогда не договоримся. Кто я такой, чтобы запрещать вам наложить на себя руки или устроить забастовку? Вы вольны делать что угодно, но для чего, скажите мне, нам капризная девчонка? Когда мы с вами заключали договор, вы обязались быть в первую очередь Жнецом. А у них, как известно, только одна цель. — Тогда вы знаете очень мало Жнецов, мистер Мурен. — К несчастью, столько же, сколько и вы. Несколько мгновений они молчат. Лори слышит учащенное, сбившееся дыхание Нокса. Тот прислушивается к их разговору, но будто бы слово боится вставить — стоит у дверей, вытянувшись по струнке, и поглядывает на мистера Мурена из-под сведенных на переносице бровей. — В таком случае я могу уйти? Вернуться к миссис Амадеус и продолжить исполнять свой долг, не упоминая о «Вечной ночи»? Я могла бы рассказать ей, как очнулась на улице и не знала, как вернуться в исследовательский центр. Ничего удивительного для капризной девчонки, которая понятия не имеет, что происходит в реальном мире. — Скорее мы запрем вас в камере, чтобы вы не пытались играть в игры, в которых ничего не смыслите. Чего вы пытаетесь добиться? — В его взгляде с легкостью читаются снисходительность и чувство превосходства. Как бы Лорелее того ни хотелось, мистер Мурен не воспринимает ее как равную. Он не воспринимает ее вообще. — Я хочу вытащить Теодора. Нокс Авидия обреченно выдыхает и легко бьется затылком о стену. Ни Лорелея, ни мистер Мурен не обращают на него никакого внимания. — Чудесное желание, Лорелея, но с чего вы взяли, что мы этим не занимаемся? Если Теодор вам не рассказывал — он законный наследник престола, сын Валенсии Девятой. И мы не можем оставить его во дворце дольше, чем на пару недель. Он нужен нам не меньше, чем вы. Так для чего весь этот спектакль? Звенящая тишина в кабинете давит на голову. Кажется, еще немного, и Лорелея услышит звон по-настоящему, — не только в ушах — а потом ее голова лопнет, словно переспелый арбуз. Буквально за секунду мистер Мурен заставил ее почувствовать себя маленькой, глупой и наивной девочкой. О чем она думала, когда ставила ему условия? На что рассчитывала? Что сейчас, будто в старых сказках, все начнут ходить перед ней на задних лапках, как верные псы перед принцессой? Но Лори никакая не принцесса, и Нокс зовет ее так только потому, что ему нравятся дурацкие прозвища. И живут они не в сказке. Кабинет перед глазами словно теряет краски — темно-серые стены становятся угольно-черными, бледнеют карие глаза Нокса Авидии и кажется бордовым красный галстук мистера Мурена. Как она сама не догадалась, что Теодора не могут бросить на произвол судьбы? На том самом первом собрании ей прямо сказали: когда-нибудь люди мистера Мурена планируют занять свое место в императорском дворце. Им нужен кто-то вроде Теодора — верный идеям «Вечной ночи» мятежный принц, которого люди примут с распростертыми объятиями. Может, придумают ему звучный, забавный титул: «несущий смерть» или «избавитель». За последние месяцы Лорелея прочла столько слащавых историй в сети, столько глупых сказок, что и сама ненадолго в них поверила. Она вовсе не сильная, уверенная в себе и готовая пойти на все ради единственного друга. Она — просто Лори, и сейчас чувствует себя так, словно мистер Мурен залепил ей пощечину. И лучше бы залепил. Ей хочется взять свои слова обратно и провалиться сквозь землю. Для чего он вообще согласился на аудиенцию? Было бы гораздо проще, если бы они говорили по телефону. Или через то приложение для телефона, где можно обмениваться текстовыми сообщениями. Лорелея давно научилась им пользоваться, но название так и не запомнила. — Я… — Слов она подобрать не может. Топчется на месте, поджимает губы и отводит взгляд в сторону, как нашкодивший на глазах родителей ребенок. И пусть Лорелея никогда не видела своих родителей, в детстве она часто сталкивалась с осуждающим взглядом мистера и миссис Амадеус, да и некоторых лаборантов — тоже. Когда ошибалась, когда по чистой случайности уничтожала растения: превращала в прах, от цветов до корней глубоко под землей. Ей, маленькой и глупой, прощали ошибки. Но сейчас она уже не маленькая. И думала, что и не глупая. — Я могу списать все на юность, Лорелея. — Мистер Мурен поднимается из-за стола и смотрит на нее сверху вниз. В его зелено-карих глазах читаются все те же насмешка и превосходство. — И на вашу наивность. Но только один раз, надеюсь, вы понимаете? Мы вытащили вас из исследовательского центра, дали вам кров и знания, о которых под крылом императрицы вы могли только мечтать, и сделали все, чтобы вы здесь были в безопасности. Не хотелось бы, чтобы из-за своей недальновидности вы отплатили нам не просто неблагодарностью, но и угрозами. Ничем хорошим это не заканчивается. Зато знаете, что имеет свойство заканчиваться? Мое терпение. В следующий раз, если у вас возникнут какие-то вопросы, постарайтесь решить их сами. А ты, Авидия. — Он резко поворачивается к Ноксу. — Будь добр не поднимать панику раньше времени. Картина оказалась далеко не такой плачевной, какой ты ее описывал, так что ты мог справиться и сам. Я знал твоего отца и ожидал от тебя большего. Сейчас Лорелея как никогда четко осознает, что Нокс Авидия в «Вечной ночи» на тех же правах, что и она — подчиняется приказам сверху, кивает и ничего на самом деле не решает. Он вытягивается еще сильнее и задерживает дыхание, когда мистер Мурен выходит из кабинета, и шумно выдыхает спустя несколько секунд. Все они тут в одной лодке, наверняка и остальные ребята тоже. Кто они рядом с такими важными шишками, как мистер Мурен? Лори понятия не имеет, кто он такой на самом деле, но она не настолько глупа, чтобы не чувствовать — он привык отдавать указания и получать результат, и ему наплевать, что придется для этого сделать. — Зачем ты его позвал? — едва не шепчет Лорелея. — Я же ничего такого тебе не сказала. А теперь… Теперь они стоят посреди тесного кабинета и смотрят друг другу в глаза — мрачно, продолжительно и виновато. Нокс выглядит подавленным и напуганным: брови все также сведены к переносице, темные волосы спадают на лицо, а ладони сцеплены в замок за спиной. Лори готова поспорить, что сейчас он нервно перебирает пальцами по тыльным сторонам ладоней, чтобы успокоиться. Или нет. Сейчас она уже ни в чем не уверена. — Не твое дело, принцесса, — криво усмехается Нокс, прежде чем покачать головой и выйти из кабинета вслед за мистером Муреном. Останавливается он только в коридоре — оборачивается к Лори и смотрит на нее непривычно серьезно. Как на равную. — Но кое-что тебе стоит понять. Мурен может позволить себе что угодно, хоть нахамить императрице, и все равно выйдет сухим из воды. Но для нас тут ты как заряженное ружье, которое может выстрелить в любой момент. Ты видела нас. Ты знаешь наши имена. Так как думаешь, зачем я его позвал? На помещение опускается тишина, слышны лишь отзвуки тяжелых шагов да мерный шум кондиционера. Лори вольна пройтись по цокольному этажу, заглянуть в открытые комнаты, раз уж Нокс оставил ее одну, но она продолжает стоять на месте точно громом пораженная. Вот как она выглядит для ребят? Опасной, нестабильной, готовой на них наброситься? Жаль, в кабинете нет зеркала, иначе Лорелея обязательно бы в него заглянула. Посмотрела бы в собственные глаза и попыталась бы найти в них хоть один проблеск опасности. Настоящей. Но вместо зеркала перед глазами у нее встает широкая улица перед запасным выходом из ночного клуба: трое взрослых мужчин валятся на землю, будто бы замертво, и несколько секунд, которые показались вечностью, Лори думает, что они мертвы. Думает, что ее способности окончательно вышли из-под контроля. Лорелея ничего не знает: ни о жизни в Люминатусе, ни об империи, ни даже о себе. На ощупь блуждает в темноте в попытках найти свое место в жизни и осознать, в чем на самом деле заключается ее долг. Способна ли она на большее, чем до головной боли сосредотачиваться на чужих жизнях? На созидание? Или миссис Амадеус — ведь именно она вложила в голову Лори мысль об этом — была права, и Жнецы способны только разрушать? Задумываться обо всем этом некогда. Дверь кабинета громко хлопает, на консоли справа загорается ярко-красный индикатор, но Лорелея не обращает на него внимания. Шагает по длинному коридору с десятками одинаковых дверей, и даже не смотрит в их сторону. Что бы ни прятали от нее на цокольном этаже, она все равно с этим не разберется. Точно так же, как не смогла разобраться с мистером Муреном, как не смогла помочь Теодору. Непривычная апатия накатывает снова и снова, накрывает Лорелею с головой, заставляя думать, будто она прокаженная. Неправильная. Опасная. Цветы на лестнице и в коридоре первого этажа вянут быстрее обычного. Нокс прав. Она — заряженное ружье, способное выстрелить в любой момент. И Лори молится про себя, чтобы этот выстрел не оказался смертельным против ее воли. Кто знает, что она сможет в следующий раз? Тело вновь пробивает дрожь, но на этот раз совсем другая. Список, присланный вчера Ноксом, сегодня грозится сократиться на несколько сотен пунктов.

***

Покои принца Теодора Амадеуса уже сейчас напоминают скорее тюремную камеру, нежели комнаты наследника престола: из мебели в спальне осталась лишь кровать, а двери в коридор наглухо закрыты. Он может попасть в смежную со спальней ванную, если захочет, но на этом свобода передвижений Теодора заканчивается. От непривычно яркого солнечного света за окном хочется кривить лицом и щуриться. Тот пробивается сквозь высокие панорамные окна, сквозь заключенные в прозрачное стекло длинные лианы комнатного плюща. Теодор напрягается, совсем немного, и листьев вокруг окна становится все больше, стебли тянутся вверх, опутывают стеклянные трубы изнутри и снаружи, и в комнате постепенно становится темнее. Он толком не помнит, как попал сюда: в голове до сих пор стоит туман, а удар шокером в переулке между двумя кварталами остается последним осознанным воспоминанием. Голубоватый проблеск электрического тока, кирпичная стена, уродливые рожи копов и пронзительный крик Лори. Лишь бы с ней все было в порядке. С того момента как Теодор пришел в себя, — уже во дворце — его несколько раз допрашивали, но о Лори речи не шло. Либо мать не пронюхала, что в последние три месяца они были вместе, либо решила играть по-крупному. Как знать, может быть, прямо сейчас Лорелея сидит в одной из камер в центральном полицейском участке и отвечает на вопросы копов. А может, и кого похуже. Службы Имперской Безопасности, например. Беспринципные ублюдки, по приказу императрицы они готовы сломать и расколоть кого угодно, не гнушаясь самыми отвратительными, жестокими методами. Ходят слухи, что лучше во всем признаться и получить пожизненное, состариться и сгнить в тюрьме, как в санатории, чем попасть в руки СИБ. И Теодор склонен слухам верить. Теперь, когда он не сказал прихвостням матери ни слова о том, где провел последний год, и чем занимался за пределами императорского дворца, она может натравить своих самых злобных псов и на него. За прошедшие несколько дней они виделись всего раз: в палате лазарета, когда он только-только пришел в себя. Мать смотрела на него свысока, взгляд ее был остр и холоден, и Тео уже тогда понимал, что ничего хорошего от нее ждать не стоит. Их отношения расклеились задолго до его побега из дворца, а сейчас он для нее ничуть не лучше тех бедняг из числа детей сенаторов, которых она периодически отправляет за решетку. И все знают, для чего это делается. Сенаторы становятся шелковыми, стоит им только узнать, что их драгоценные наследники — только подумать, Творцы! — сидят в одной тюрьме с настоящими преступниками. Когда Валенсия Амадеус выходит на охоту, никто не чувствует себя в безопасности. Теодор не исключение. Здесь, во дворце, он теперь мало чем отличается от прислуги. И если горничные для матери скорее пустое место, то сын — красное пятно на белой скатерти, которое она захочет отстирать любой ценой. И ему очень повезет, если дело ограничится парой месяцев за решеткой. Положение у него — полное дерьмо, как ни крути. Остается надеяться, что отец не передумал. Столько раз он помогал «Вечной ночи», и если мать до сих пор не вышвырнула его ни из дворца, ни из исследовательского центра, значит, она ничего не знает. Мысль о том, что отец мог принять сторону матери, не укладывается у Теодора в голове. Столько раз они говорили, что он устал, что империя под руководством Валенсии изменилась в худшую сторону, да и за побег Лорелеи она его по головке бы не погладила. Пусть отец хоть десять раз извинится или скажет, будто способен все исправить, мать его не простит. Ни мать, ни императрица. Теодор, равно как и Габриэль, давно уже понял, что это разные люди. И чем меньше в Валенсии остается от первой, тем сильнее становится вторая. Одержимая идеей идеального мира, иллюзорности смерти и превосходства Творцов. Тьфу. Тео в сердцах бьет кулаком по изголовью кровати и морщится от боли. Костяшки пальцев саднит, да и ребра до сих пор побаливают. Попытка подраться с копами не прошла для него бесследно, еще и удар шокером в тот раз пришелся прямо в грудь. Медсестра в лазарете долго качала головой и говорила, будто ему просто повезло, все могло быть гораздо хуже. Куда уж хуже? Умереть у него все равно не вышло бы, а от удара током остался лишь едва заметный ожог под правым ребром. Интересно, знают ли обо всем в «Ночлежке»? Глаза и уши у Фауста Мурена повсюду, в императорском дворце тоже, но с матери бы сталось сохранить в тайне возвращение блудного принца домой. Ей захочется привести его в порядок, перевоспитать и лишь потом показывать публике. Иногда Тео кажется, будто он способен читать мысли матери: и сейчас она наверняка думает, как бы сын ни сболтнул чего лишнего, появившись в обществе раньше времени. Если у отца остался канал связи с Муреном, тот должен был обо всем ему рассказать. И о Лори тоже. Теодор нервно постукивает пальцами по резной поверхности из модифицированного пластика. Он обязан был ее защитить. Увести в безопасное место, а вместо этого… Но сделанного не воротишь, и сейчас нужно думать, как выбраться отсюда, а не нюни распускать. Телефона у Тео при себе нет, ноутбук он когда-то забрал из дворца сам, — и тот пал смертью храбрых на улицах квартала Искр — а внутренняя связь отключена. Связаться с отцом не выйдет, даже если очень захочется. Ее Величество Валенсия Девятая продумала все до мелочей, когда велела страже запереть сына после допроса. Остается только ждать и надеяться на чудо — на то, что отец заглянет к нему сам. Под официальным предлогом. Со стороны коридора раздается противный писк электронной охранной системы, а следом за ним и шорох отъехавшей в сторону двери. Теодор даже не поворачивается, уверенный, что в покои заглянула одна из горничных. Они приходят три раза в день, строго по расписанию, и приносят еду. Ставят на журнальный столик у дверей и уходят, словно боятся, что Тео попробует рвануть наружу в эти несколько секунд. Он, честно говоря, уже подумывает об этом. Всяко лучше, чем попытаться выбраться через окно восемнадцатого этажа. — Ты здорово возмужал за последний год, Теодор, — голос отца заставляет Тео встрепенуться и оторвать взгляд от идеально ровного, белого потолка. И если он возмужал, то папа осунулся и выглядит лет на десять старше, чем должен в свои пятьдесят. Седые волосы всклокочены и торчат в разные стороны, бейдж, пристегнутый к карману халата, перекошен вправо. Под глазами залегли глубокие тени, кожа белая как облако в летний день. Не знай Теодор, что со здоровьем у отца все в порядке, подумал бы, что тот серьезно болен. — Спасибо. — Он хочет улыбнуться, но получается лишь едва заметно приподнять уголок губ. — Как дела в лаборатории? Теодор понятия не имеет, зачем пришел отец: может быть, он явился вытащить его отсюда, а может, хочет просто поговорить. В чем он уверен, так это в том, что говорить свободно не выйдет. У матери повсюду глаза и уши — прослушивающие устройства, видеокамеры, снующие туда-сюда горничные. Будучи совсем еще мальчишкой, он собственными глазами видел пост охраны имперского дворца: десятки, сотни мониторов, на которых отображаются самые разные комнаты — от овального кабинета, где заседает Сенат, до личных покоев членов императорской семьи. Комната Теодора просматривалась уже тогда, а о нынешней ситуации и говорить нечего. Мать будет следить за каждым его шагом. Будет ждать, когда он оступится и даст ей возможность прижать его к стенке. Не дождется. Они с отцом научились общаться намеками, почти шифрами, много лет назад. Тео обожал заглядывать в лабораторию и следить за исследованиями Жнецов, и часто задавал вопросы, а потом, когда Ее Величество решила, что единственный наследник должен уйти в политику, а не в науку, общение оборвалось. Но вопросы остались. И теперь они могут использовать их себе во благо. Их или кое-что другое. Остается надеяться, что они понимают друг друга так же хорошо, как и раньше. — Бывало и лучше. — Отец подозрительно щурится, проходит в комнату и садится на диван. На лице у него отражаются усталость и мрачная решимость, какой Теодор не замечал год назад. Руки плотно сжаты в кулаки, а дыхание частое-частое, словно перед тем как заглянуть к сыну, он пробежался с первого этажа на восемнадцатый по лестнице. — Последний проект сильно проблемный, если ты понимаешь, о чем я. Еще и побег твой… Валенсия в ярости, хотя до сих пор не знает, где ты болтался весь год. Поделиться не хочешь? Я мог бы тебе помочь. Теодор с облегчением выдыхает. В игру «все наоборот» можно играть вдвоем, но любой, кто решит подслушивать их разговор, не услышит ничего полезного. Пусть хоть лично мать слушает записи с камер: для нее это будет очередная попытка допроса. Как знать, может, она сама и попросила его заявиться сюда и надавить на сына. Ее верные шавки-то не справились. — Вряд ли. Может, с проектом ты и справишься, но мне твоя помощь не нужна. Хотя я и насчет проекта сомневаюсь. Без Жнеца «Вита» не сдвинется с мертвой точки, а ее до сих пор не поймали. Я видел ориентировки копов. Как у вас ума хватило назвать семнадцатилетнюю девчонку, у которой ветер в голове, опасной преступницей? Отец должен знать, что сейчас происходит с Лори. Если ее тоже схватили, то выбраться из дворца будет в десятки раз сложнее. Она нужна Мурену — нужна так сильно, что тот готов пожертвовать всем, лишь бы заполучить личного Жнеца, а вместе с ней и расположение половины империи, а то и всей разом. Как бы ни противно было думать об этом, Лорелея — опасный и удивительный инструмент, способный поставить на место кого угодно. Нужно лишь завоевать ее расположение. Дерьмо. Никогда Теодору не хотелось мыслить категориями Фауста Мурена. Или матери. Та тоже считала Лори всего лишь инструментом, даже по имени никогда не звала и выдумала целый мир, полный опасностей и ненависти к Жнецам, лишь бы та никогда не покидала исследовательского центра. — Лори поймают и вернут домой, можешь не сомневаться, Теодор, — качает головой отец. — Да и тебе бы поумерить пыл. Сколько планов побега ты составил, пока сидел здесь? Штук пятнадцать? Валенсия позаботилась обо всем, и даже если ты попытаешься выскочить из комнаты, когда горничная принесет тебе обед, у твоих дверей круглосуточно дежурит стража. — Надеюсь, сейчас она в безопасности и смеется над вашими попытками затащить ее обратно в глупую иллюзию. Думаешь, увидев, каков Санктус на самом деле, она станет убивать ради матери? Держи карман шире, пап. — На этот раз на губах Тео играет ухмылка — максимально самодовольная. — Я-то думал у тебя мозги еще не отсохли, а ты все туда же. Устраивать перепалки на публику они могут сколько угодно, но Теодор не представляет, как в таком ключе обсуждать с отцом план побега. Он понял, что тот в состоянии ему помочь, что Лори в порядке, а мать ждет подвоха от них обоих — стоит сболтнуть лишнего, как вместо побега Тео заработает пожизненное. Или ссылку в Тенебрис. Старый город, больше похожий на десяток позабытых сел, откуда с каждым годом уезжает все больше народа. Когда-то такой же великий, как Люминатус, с огромной статуей жреца на побережье, сейчас он напоминает пыльную пустошь. Может, и от статуи давно уже остались одни обломки. Ходят слухи, будто мать посылала в Тенебрис за Жнецами, да так никого и не нашла. Если кто-то из них еще жив, то прятаться они умеют. — Не хочешь поддаваться, да? Лучше бы тебе все-таки подумать о будущем, Теодор. Представь, что уже завтра утром тебя переведут в имперскую тюрьму. Как тебе такая перспектива? — говорит отец медленно, тщательно подбирая слова. Несколько раз Тео замечает, как тот прикрывает и вновь открывает глаза. — Голые стены и, как обещала Валенсия, ничего, кроме книг, в течение полугода, а то и дольше. На твоем месте я выбрал бы теплые комфортные покои на восемнадцатом этаже. В крайнем случае — комнату в конце коридора. Ту самую, где сейчас живет прислуга. Клеймо политического заключенного, Тео, это навсегда. Помни об этом. Он выходит из комнаты, мягко затворяет за собой дверь и в помещении вновь воцаряется звенящая тишина. Откинувшись на подушки, Теодор вновь устремляет взгляд на потолок. В словах отца зашифрованы время и место, и он надеется, что понял их правильно: завтра вечером, в комнате для прислуги в дальнем конце коридора. Но как туда попасть? Судя по всему, у дверей спальни никто не дежурит, и единственный способ попасть куда нужно — пройти вместе с одной из горничных. У него будет всего один шанс. Если он ошибся или поставил не на тот вариант, то в следующий раз они с отцом будут разговаривать сквозь прозрачную силовую решетку тюремной камеры. Или не будут вовсе. На следующий день Теодор не может найти себе места. Бродит по комнате туда-сюда, заглядывает в ванную, часами стоит у окна и поглядывает на когда-то близкий, а сейчас такой далекий город. Отсюда с трудом, но можно разглядеть высокий столб темного дыма от мясокомбината в квартале Искр — не видно ни трубы, ни блестящей крыши, но дым исправно поднимается, темными тучами нависая над низкими домами, вздымаясь над небоскребами и пытаясь слиться с сероватыми облаками. Когда солнце наконец клонится к закату, а розоватые лучи пробиваются сквозь лианы плюща и освещают спальню, Теодор наконец-то выдыхает. Во дворце сейчас тихо. Не слышно шагов в коридоре, этажом выше уже пару часов как никто не болтает — там находится один из конференц-залов, и сегодня, судя по всему, проводили собрание. Цифровые часы над дверью показывают без пяти минут восемь. Ужин обычно приносят ровно в восемь. Ни разу за несколько дней, проведенных в заключении, Тео не замечал, чтобы горничные опаздывали. Три минуты. Две. Одна. Стук звучит подобно оглушительному раскату грома, внутри у Теодора все на мгновение замирает, а потом будто бы закручивается с новой силой. Один неверный шаг, и ему конец. А вместе с ним и всему, что он делал для «Вечной ночи» весь прошедший год: планам Нокса, намерениям Фауста Мурена, даже Лори. Интересно, станет она по нему скучать? Как следует тряхнув головой, он гонит неуместную мысль прочь. За дверью стоит девушка в сером форменном комбинезоне — она поднимает на Теодора взгляд, едва заметно подмигивает и толкает в комнату сервировочный столик. Грохочут тарелки, позвякивают столовые приборы, и за этим шумом не расслышать шумного, сбивчивого дыхания Тео. Кивнув горничной, в которой он узнал одну из лаборанток отца, он выскакивает в коридор и черной тенью мчится в комнату прислуги. У внутренних дверей — в кабинет, гардеробную и на лоджию — не видно стражи. Как минимум в паре предположений Теодор не ошибся. Комната для прислуги пуста, только окно открыто нараспашку. Приходится как следует оглядеться вокруг, чтобы понять, по каким правилам они с отцом сегодня играют. На небольшом тканевом диване аккуратной стопкой сложен серый форменный комбинезон и бейсболка, за окном болтаются несколько веревок и кабина подъемника. На дне кабины валяются скребки для стекла, портативные стекломойки и садовый инвентарь. Каждый месяц группа рабочих приводит в порядок фасад дворца — намывает высокие панорамные окна, чистит стеклянные панели, обрезает лишние ветви разросшегося плюща или удаляет заболевшие листья. Тео оборачивается в сторону лежащей на диване формы. Вот, значит, каков план. Придется выбраться наружу и молиться, — хоть огромной статуе жрицы, возвышающейся над городом в паре улиц от дворца, — что он не угодит прямо в руки прихвостням матери. Или не свалится вниз, превратившись из принца Теодора в неприглядную лужу на асфальте. Выбора у него нет, так ведь? Он усмехается про себя и переодевается в неприметную серую униформу, предусмотрительно запихнув свою одежду в одно из ведер в кабине подъемника. Стоит только подойти к окну, как внутри все переворачивается. Вид с восемнадцатого этажа и впрямь умопомрачительный, особенно, если ненароком посмотреть вниз. К горлу подступает неприятный ком. Теодору кажется, будто еще несколько мгновений, и его поведет. Взобравшись на широкий подоконник и перекинув ногу через невысокий бортик подъемника, он с облегчением выдыхает. Худшее позади. Остается только больше никогда не смотреть вниз. Подъемник опасно раскачивается под порывами осеннего ветра. С искаженного отражения на внешней стеклянной панели дворца на Теодора смотрит ничем не примечательный разнорабочий: серый комбинезон старый, потрепанный, в светлых пятнах от едкого моющего средства, бейсболка натянута чуть ли не до самых глаз. Если не присматриваться, то под козырьком не разглядеть даже уродливого шрама. Да и кто присматривается к простым рабочим? Внутри кабины нет ни кнопок, ни переключателей, и Теодор неуверенно дергает за одну из веревок, на которых та держится. Должен же он дать отцу — или кому-то из его людей — понять, что он на месте. Но ничего не происходит. Подъемник не двигается с места, лишь продолжает раскачиваться на ветру и опасно отклоняться все дальше от стен дворца. На мгновение сознание прожигает жуткая мысль: он ошибся. Становится не по себе. Теодор выглядывает наружу и всматривается вдаль, щурясь от красноватого закатного солнца. Веревки уходят под самую крышу, но отсюда не разглядеть, на чем те закреплены и есть ли кто-нибудь на крыше. Он тяжело вздыхает и пинает ногой скребок — тот бьется о стенку кабинки, подлетает вверх и приземляется ровно на ребро заграждения. Раз — и инвентарь для уборки валится вниз, исчезая в бесконечной пучине города. С высоты восемнадцатого этажа не рассмотреть и не расслышать, заметил ли его кто-нибудь из прохожих. Отсюда все они похожи на мелких муравьев. Головокружение вновь дает о себе знать. И в тот момент, когда Теодор думает, будто еще немного, и он сам может потерять равновесие и свалиться вниз, кабина подъемника дергается и плавно опускается. Мимо закрытых окон, горячих от солнца стеклянных панелей и разросшегося сверх меры плюща. В некоторых местах вырастают и распускаются цветы, как бы Тео ни пытался держать себя в руках. Хватит. Но способности отказываются слушаться хозяина. За стеклом мелькают одинаковые кабинеты: пустые конференц-залы, заполненные столами комнаты и закрытые плотными рулонными шторами покои. В какой-то момент Тео потерял счет этажам и вздрогнул, едва кабина стукнулась об асфальт. Никто и внимания на это не обратил. Столпившиеся у парадных дверей дворца зеваки поглядывали куда угодно, только на не подъемник, а охрана в его сторону даже не посмотрела. — Тед, старина, ну ты даешь! — Кто-то хватает Теодора за плечи раньше, чем он успевает обернуться, и тащит в сторону. — Мы работать полчаса как закончили, что ты там возился с этой травой? Ну выросла бы она на пару лишних дюймов, как будто через месяц мы опять сюда не припремся! Давай, шевели булками, Квинт сегодня проставляется, так что мы прямиком до ближайшего бара. Только тебя ждали, между прочим! Голос до боли знакомый, но соображает Тео с трудом. Свежи еще воспоминания о головокружительной высоте, да и избавиться от неприятного липкого ощущения чужого взгляда непросто. Он оборачивается на мгновение, но охранники отчитывают маленькую девочку, пытавшуюся забежать во дворец без разрешения. Им плевать, что там делают рабочие и о чем разговаривают. Они для них пустое место. Теодор нервно ухмыляется. — Заработался что-то, — наконец хрипит в ответ Тео, старается придать голосу возраста, а звучит так, будто просто здорово простудился. Лишь спустя несколько секунд, которые показались ему бесконечными, он сумел разглядеть второго рабочего. Чуть пониже самого Теодора, в таком же сером комбинезоне и бейсболке, чей козырек закрывает лицо. Они шагают по многолюдной площади Света до самого поворота на квартал Огня. Молча. Позади остается целая куча самых разных баров. Но Тео и без этого понимал, что не существует никакого Квинта. Да и Тед из него так себе. — Ты не представляешь, как нам из-за тебя пришлось заработаться, придурок. — Нокс Авидия срывает бейсболку лишь в квартале Огня. Смотрит на Теодора с такой неприязнью, словно тот лично заставил его притащиться в императорский дворец. — И лучше бы тебе самому проставиться, когда мы вернемся в «Ночлежку». — А Л… Он и слова вставить не успевает. — Все вопросы будешь задавать Мурену. Он уже второй день оттуда не выезжает. Судя по всему, настроен серьезно, так что советую лишний раз язык не распускать. И так к завтрашнему дню весь город из-за тебя на ушах стоять будет. И на этот раз Теодор предпочитает проглотить обиду и послушаться. Если у него и есть к кому-то вопросы, так это к Фаусту Мурену.