Иллюзия жизни

Народу в концертном зале ночного клуба «Бездна» так много, что протолкнуться через них — то еще испытание. Люди жмутся друг к другу, пытаются пробиться поближе к сцене и активно пихаются локтями, не желая пропускать других вперед. Им плевать, хочет ли кто-то пробраться в другую сторону или идет к бару — им просто нужно оказаться ближе к Патрициусу Амадеусу. Тому самому Патрициусу Амадеусу, который лишь на прошлой неделе выступал в императорском дворце для императрицы. Тому самому, который смотрит на них с приподнятой повыше сцены сверкающими от стимуляторов серыми глазами и отмахивается от персонала клуба. Позади слышны крики, ругательства и нестройное пенье. Разносятся по залу первые отзвуки гитары и скрипки, отбиваемый ударными ритм, но совсем не слышно шагов. Теодор то и дело оборачивается назад, но среди разношерстной толпы уже не видно копов. Остается надеяться, что они с Лорелеей точно так же затерялись среди посетителей, что их темные капюшоны не сильно выделяются на фоне окрашенных в яркие цвета волос, кое-где светящихся в ультрафиолетовом освещении ночного клуба.  Проносится мимо бар, группа девчонок недовольно ворчит им вслед, здоровенный мужик размахивает вслед кулаком и осыпает ругательствами, но Теодору наплевать. Все крепче сжимая ладонь Лорелеи в своей, мысленно молясь кому угодно, хоть тем самым древним жрицам, чья статуя жуткой тенью возвышается посреди Люминатуса, он мчится в сторону запасного выхода. У парадных дверей тоже могут поджидать копы, и спрятаться там будет некуда — «Бездна» это отдельно стоящее здание, вокруг которого только небольшой сквер и заросшая вьюнком парковка на пару десятков мест. Рвануть можно будет лишь через дорогу, где их тут же и сцапают. Запасной же выход ведет прямиком в переулок Грез, примыкающий к улице Сновидений и нескольким улочкам помельче. Если как следует пропетлять, то получится затеряться — не в одной толпе, так в другой. Резкий поворот в сторону, мимо служебного помещения и недовольного охранника, который как раз проверяет сумку одного из опоздавших зрителей, и к дверям. Быстрее, ни на секунду не замедляя шага. Тео чувствует, как рука Лори едва не выскальзывает из его цепкой хватки, и сильнее стискивает пальцы. Пусть лучше ей будет больно, чем он потеряет ее в толпе. Или того хуже — даст копам сцапать ее и утащить обратно во дворец. В тюрьму. Теодор не дурак и понимает, что никто не станет заключать Лори в исследовательском центре во второй раз. Мать упрячет ее как можно дальше, как можно глубже и не подпустит к ней никого, кроме проверенных людей. Интересно, она до сих пор доверяет отцу? Тео отбрасывает неуместные мысли в сторону, толкает дверь плечом, прежде чем выпасть на тротуар перед запасным выходом «Бездны».  Приставная лестница всего из пары ступеней мелькает перед глазами. Приходится сгруппироваться и инстинктивно прижать Лори к себе, чтобы уже в следующее мгновение почувствовать неприятную боль в спине и жжение в районе правой руки. Падая, Теодор здорово проехался рукой по асфальту, и теперь ссадины на коже пылают огнем, заставляя его приглушенно шипеть от боли.  — Цел? — спрашивает Лори, глядя на него. Ее длинные волосы спадают Тео на лицо, загораживают обзор — не видно ни дверей клуба, ни переулка вокруг. Пару мгновений он смотрит только ей в глаза, и видит в них беспокойство пополам со страхом.  — Могло быть и хуже. — Он рывком поднимается на ноги и тянет ее за собой. Нельзя останавливаться. — Ты не?.. Договорить не успевает. Перед запасным выходом толпятся копы в штатском — из-под модных в последнее время кожаных курток торчат знакомые дубинки, сверкают на обратной стороне подкладки спрятанные во внутренние карманы цифровые удостоверения. Трое мужчин не старше сорока, все как один с выкрашенными в красный, кислотно-желтый и синий прядями волос. Они пытались слиться с толпой. Может быть, Тео и Лори даже пробегали мимо них в концертном зале, просто не заметили.  Переулок Грез достаточно широкий, чтобы скользнуть в сторону и попытаться убежать. Только вдвоем шансы на успех резко снижаются. Теодор поворачивается в сторону и едва не сгибается пополам от резкой боли в пояснице. Смерть побери.  — Вот и добегались, Ваше Высочество, — качает головой коп — тот, что повыше остальных. С улыбкой достает из внутреннего кармана наручники — настоящие, металлические. В попытках вырваться и закрыть собой Лори, Тео несколько раз получает по голове. На макушке набухает болезненный желвак, а запястья ноют от туго затянутых наручников. И когда он оборачивается в сторону Лорелеи, ему становится не по себе. Она покорно протягивает руки и ждет, пока металл не лязгает у нее на запястьях.  Внутренний карман куртки оттягивает складной нож, но дотянуться до него Теодор уже не может. Пытается, от усердия закусив губу, едва не заламывает руки, но все без толку. Копы посмеиваются над его потугами, подталкивая в сторону стоящей на другом конце переулка патрульной машине. Обычный гражданский автомобиль, на крышу которого водрузили портативную сирену.  — И чтоб никаких фокусов. — Еще один коп толкает Лорелею в спину, но та не двигается с места. Ее веки плотно сомкнуты, закованные в наручники руки сжаты в кулаки, а из правой ноздри стекает вниз по губам одинокая капля крови. Чертит тонкую дорожку вниз по бледной коже, срывается вниз — и в этот момент Тео понимает, что творит Лори. Не надо. Они того не стоят. Но он и слова поперек сказать не может. Стоит только начать сопротивляться по-настоящему или дать им понять, кого они пытаются сцапать, как эти трое вызовут подкрепление, а то и не одно. Окликнут остальных, что еще ошиваются в клубе, и разобраться с ними будет намного сложнее. Лори может не хватить и на этих троих.  Один за другим копы валятся на асфальт, не дойдя до патрульной машины всего несколько шагов. Позади слышится тяжелое, сбившееся дыхание Лори. Теодор шарит в карманах одного из полицейских, натыкается на удостоверение — ни звания, ни отметки о принадлежности к участку, только имена. Ключ от наручников находится только в третьем кармане.  Все внутри до противного дрожит. Отличается ли он от матери хоть чем-нибудь, если позволяет Лори творить подобное? Может ли он назвать себя правильным, зная, что даже не попытался ее остановить? О том, что чувствует сейчас Лорелея и думать не хочется. Ее зеленые глаза расширились то ли от ужаса, то ли от удивления, руки дрожат, и эхо лязга металлической цепочки разносится по всему переулку подобно грому.  Когда Теодор проверяет пульс одного из офицеров, тот оказывается жив. — Лори? — тихо окликает ее Тео, когда расстегивает наручники.   — Как же так, — бормочет она себе под нос, будто вовсе его и не слышит. — Они же… Я… — Лори на мгновение прикрывает глаза и качает головой. Глубоко выдыхает. — Как так вышло? Я даже имени не знала… Ладно. Все в порядке. Пойдем отсюда, пока еще не поздно. Второй раз у меня не получится. Это… это…  Лорелея замолкает и не произносит больше ни слова, но Теодор и так понимает, что ей хотелось сказать. Это неправильно. Она может убить любого, зная его имя и представляя, как он выглядит, но… Он косится в ее сторону. Люди — вовсе не растения в цветочных горшках, которые могут завять от лишнего потока энергии, который пронесся мимо. Люди — это совсем другое, и Теодору не понять, как ей удалось свалить с ног трех взрослых мужчин одной только силой мысли. А ведь он был уверен, что она их убила. Разглядела имена на удостоверениях, решилась сделать шаг в пропасть — стать настоящим чудовищем, каким мать постоянно представляет Жнецов. Это тоже неправильно. Когда они вытащили Лорелею из исследовательского центра, она была совсем другим человеком. Уверенной, будто исполняет долг перед империей, готовой работать едва ли не до потери пульса. Наивной. Доверчивой. А сейчас она вместе с ним бредет по тускло освещенному переулку Грез, наваливается всем телом на его руку, заставляя морщиться от ноющей боли в спине, а в глазах ее залегли тени. Глубокие и темные.  Теодор еще помнит, как Лори несколько суток смотрела на свой первый список, не в силах поднять руку на кого-нибудь из «Приюта обреченных». Помнит, как сам подтрунивал над ней и убеждал Нокса, будто она никогда не станет с ними работать. Кишка тонка. А теперь Лорелея, не задумываясь, чуть не прикончила трех копов. Она дрожит с ног до головы, с трудом передвигает ноги, но не останавливается. Гораздо более сильная, чем когда-то представлялось Теодору, сейчас именно она заставляет их обоих двигаться вперед.  Только вперед — это куда? В голове проскальзывает шальная мысль, что лучше бы она закрыла тот список. Тогда Сильвестр Латерия мог быть уже мертв и не вызвал бы копов в «Бездну», не натравил бы на них прихвостней матери. Пусть катится к праотцам или в бездну настоящую, где ему самое место.  — Уж лучше так, чем угодить обратно в исследовательский центр, — произносит наконец Тео, когда они сворачивают на очередную узкую улочку. Ночной клуб остался далеко позади, стихли полицейские сирены, гул прохожих, не слышно больше мчащихся по шоссе машин. Отсюда — из переулка на стыке кварталов Искр и Огня — далеко до крупных площадей и широких людных улиц, и остается только надеяться, что их не накроют, едва они хоть немного сбавят шаг.  — Не вижу разницы, — голос у Лорелеи хрипит, и кажется, будто в нем совсем не осталось эмоций. Из нее словно выкачали все силы, оставив внутри лишь зияющую пустоту. — Их время еще не пришло. Они ничем не болели, и… Неважно. Сейчас не до того, так ведь? Нам нужно выбраться отсюда. Куда мы идем?  — Не знаю, — честно признается Теодор. — У меня нет больше вариантов. В «Ночлежке» жизнь знает что творится, возвращаться в квартал Искр тоже не вариант, а что происходит в других кварталах, я понятия не имею. Стоит только там засветиться, как какой-нибудь бдительный прохожий сам сообщит о нас в полицию. Я когда-то пропал без вести, тебя объявили в розыск. Мать наверняка поставила на уши все полицейское управление, когда ей сообщили, где меня искать. А то и додумалась, что ты тоже где-то рядом болтаешься. Взгляды на жизнь у нее то еще дерьмо, но она не идиотка.  Он пинает оказавшуюся под ногами банку из-под газировки и устало прижимается спиной к каменной стене. Асфальт местами потрескался, тут и там виднеются граффити вперемежку с вьющимися до самой крыши листьями и побегами плюща. Они то и дело увядают и зеленеют снова, словно не могут определиться, чьей силе подчиниться — Теодора или Лорелеи. Плохо дело, в таком состоянии они долго не протянут. Зелень покрывает весь Люминатус — едва ли не каждый дом, и только дурак не догадается, что с растениями что-то неладно, когда они окажутся рядом.  Им нужно залечь на дно и не высовываться. На самое дно — глубже недостроенной подземки, где собираются бездомные или те, кому уже наплевать на собственную жизнь. Если понадобится, копы залезут и туда. Только нет в городе такого дна.  — Если не поторопимся, они очнутся и пойдут за нами. — Лори с опаской оборачивается, словно из соседнего переулка в любой момент могут выскочить копы. — Я не знаю… — Она замолкает на мгновение. — Не знаю, сколько они пролежат без сознания. О жизнь, я даже не знаю, что сделала!  Она хватается за голову и качает ею из стороны в сторону, запускает пальцы в волосы и едва не скидывает капюшон. Теодор замирает и не понимает, лучше просто пойти вперед или попытаться успокоить девчонку. Чего она от него ждет? Он и сам понятия не имеет, что произошло перед пожарным выходом из «Бездны». Что-то, с чем он никогда в жизни не сталкивался. Да и не только он. Интересно, отец сумел бы разобраться? Тот изучал Жнецов всю жизнь, и хоть что-то должен был выяснить.  С билборда на выходе из проулка улыбается светловолосая женщина: «Вперед к счастливой жизни». Куда уж там. С какой стороны ни посмотри, а о счастливой жизни и речи не идет. Еще немного потоптавшись на месте и шумно выдохнув, Теодор украдкой оглядывается вокруг и шагает к Лорелее, чтобы сгрести ее в объятия и прижать к себе. Крепко, всего на несколько секунд.  — Все в порядке. Разберемся с этим потом. — Он опускает ладони ей на плечи, когда отстраняется, заглядывает в глаза. В тени волос их толком не разглядеть, но Тео готов спорить, что Лори смотрит на него с изрядной долей удивления. — Они не умерли, окей? Ты не сделала ничего плохого. И… Договорить Теодор не успевает. Из-за угла — оттуда, откуда они сами пришли лишь пару минут назад, — выглядывает новый полицейский патруль. Пара мужчин в полном обмундировании держат шокеры на изготовке, мгновенно ловят ребят на мушку. Пара лишних движений, шаг не в ту сторону, и их не спасет никакая случайность. Провернуть тот же фокус во второй раз у Лори не получится. Сейчас она выглядит куда более напуганной, чем на выходе из клуба. У нее дрожат руки.  — Стоять! Ни с места! — кричит коренастый коп. На поясе у него болтаются служебный пистолет и дубинка, а полицейский значок горделиво сверкает на груди. И имени на нем нет. — Будете сопротивляться — мы мгновенно откроем огонь.  Ситуация складывается хуже некуда. Где-где, а в переулке, соединяющем квартал Искр с кварталом Огня, бежать некуда. Шаг влево, шаг вправо — и окажешься заперт в четырех стенах или зажат между копами и неприветливой многолюдной улицей, где любой прохожий сам вызовет полицию или попытается их повязать.  Краем глаза Теодор замечает, как Лорелея хмурится у него за спиной и вновь закрывает глаза. Пытается повторить подвиг и уложить на лопатки еще пару копов, только ничего, очевидно, не выходит. Мужики как стояли напротив, крепко сжимая в руках портативные шокеры, так и стоят. Смотрят на ребят так, будто те и впрямь могут убить тех силой мысли.  Почему у них на значках нет имен? Если бы мать предупредила отряды полиции об опасности столкновения со Жнецом, те скорее просто спрятали бы значки в карманы. Никто не стал бы перенастраивать цифровые дисплеи ради проведения одной операции. Вовсе не факт, что удачной. Теодор хмурится.  — В чем нас обвиняют? — спрашивает он вслух, когда становится ясно, что ничего у Лори не получится. Она дрожит позади, дышит так тяжело и громко, что отзвуки ее дыхания перебивают мерный треск шокеров.  — У нас приказ доставить вас во дворец, Ваше Высочество, — отвечает полицейский. Палец на спусковом крючке шокера опасно подрагивает. — Ее Величество дала добро на любые методы, которые не причинят вреда. И лучше бы вам не сопротивляться. Слыхал я, что за последний год Ее Величество Валенсия сильно охладела к своему единственному сыну. Мужчина посмеивается, будто думает, что напугал Теодора. И все-таки мать обо всем узнала. Но как? Откуда? Неужели все из-за последнего визита на рынок? В тот день Тео был не слишком-то озабочен безопасностью. Внутри поднимается настоящая буря. Это его вина. Он навел копов сначала на «Ночлежку», а потом и на Лорелею, когда таскал ее с собой по улицам добрых трое суток.  Но что он мог сделать? Путь к убежищу оказался перерезан, они при всем желании не смогли бы туда попасть. В убежище они обратились сразу, как только сумели туда добраться, воспользовались кодом. Тео все сделал правильно. И куда привели его правила? Хочется как следует садануть носком ботинка по кирпичной, заросшей плющом стене. Теодор держится.  — С выводами вы сильно поторопились. — Приходится сделать шаг назад, чтобы заслонить собой Лори. — Да что ты говоришь, парень? — Второй коп явно не собирается церемониться. Возводит шокер, готовый выстрелить в любой момент. — Подойди сюда, тогда никто не пострадает. Давай, живо!  Никуда подходить Теодор не собирается. Что-то здесь не так. Почему на значках полицейских нет не то что имени, но даже фамилии? Он отлично помнит тех, что остались валяться перед входом в «Бездну» — имена сверкали и переливались на цифровых дисплеях даже на подкладках курток. Но кто сказал, что у него останется время подумать? Шокер трещит и гудит, а уже спустя пару секунд Тео сгибается пополам от боли и валится на асфальт. Упирается ладонями в шершавую каменную поверхность, откашливается и хрипит почти как тот самый шокер. Лорелея кричит и бросается вперед, он успевает заметить ее темный силуэт в отблесках новой голубоватой вспышки.  Лори ничего не может сделать двум взрослым мужчинам, и валится на асфальт в двух шагах от Теодора. Хочется схватить ее за руку и попытаться выползти из переулка, перебраться поближе к людной улице. Куда-нибудь, где спрятаться от копов будет попроще. Тщетно. У него нет сил даже потянуться к ней. Все тело ноет от боли, от груди к конечностям расползается слабость, и кажется, будто еще немного и он не сможет даже дышать. Пожалуйста, только не Лори. Он ведь только-только ее нашел. Только-только избавил от всех предрассудков и глупостей, какими пичкали ее в исследовательском центре. Только-только узнал, какой она бывает на самом деле.  Но судьба не знает пощады. Мир перед глазами Теодора медленно расплывается и темнеет, и последним, что он замечает, становится слащавая и до противного наигранная улыбка девушки с рекламного билборда.  Вперед к счастливой жизни.

***

В личных покоях Валенсии Девятой светло и уютно: сквозь панорамные окна в помещение льется солнечный свет, лучи играют на блестящей поверхности гладкого кафельного пола, падают на ярко-зеленые листья плюща, оплетающего оконные рамы, заползающего внутрь. Заросли снаружи причудливо переплетаются с растениями в комнате, создавая одной лишь природе понятный узор. Заключенные в прочные трубки из модифицированного стекла, они не представляют опасности — нужно сильно постараться, чтобы разбить такое стекло и попасть внутрь через окно. Да что уж там, чтобы добраться до двадцать четвертого этажа тоже нужно как следует постараться. Только потому императрица и не отказывается от символов созидания, от самых ярких символов жизни — живых, цветущих растений. Покачивая бокалом с вином в руках, Валенсия Амадеус поглядывает на разложенные на кофейном столике электронные документы. На завтра назначено заседание Сената, где ей вновь придется натянуть на лицо маску бесстрастной и лишенной всяких предпочтений императрицы, но сейчас она может беззастенчиво наслаждаться своими эмоциями. В покоях никого нет, и никто не решится заглянуть сюда, пока она сама об этом не попросит.  Частная охранная компания поймала Теодора — ее первого и единственного сына — на окраине квартала Искр. Кто бы мог подумать, что в своем желании выделиться, пойти наперекор судьбе и родителям, мальчишка зайдет так далеко. Его доставили во дворец только к вечеру, после долгой и утомительной деловой переписки. Фауст Мурен, будь он проклят, умудрился засветиться и здесь. Валенсия недовольно поджимает губы. Что он о себе возомнил? Она могла бы уничтожить его и его фармацевтическую империю одной электронной подписью, парой слов, сказанных на заседании Сената, но отчего-то этот предприимчивый, знающий себе цену скользкий червяк до сих пор топчет землю Санктуса.  — Прошу простить мне мою дерзость, Ваше Величество, — писал этим утром Фауст Мурен. Сообщения его были лаконичными, простыми и полными лизоблюдства, от которого здорово подташнивало. Валенсия была уверена, что очутилась в приемной зале с детьми нынешних сенаторов — те тоже обожали мельтешить перед ней, словно от их сладостной лести или привычки преклонять колено зависело место при дворе. — Но я уверен, что мы с вами сможем договориться. Насколько мне известно, ваш сын — Теодор Амадеус — уже год как числится пропавшим без вести. Мои люди обнаружили его в квартале Искр. Не беспокойтесь, молодой человек в сознании и добром здравии — мы все-таки понимаем, с кем имеем дело. Но принц сопротивляется и требует отпустить его, причем чем раньше, тем лучше. Как вы думаете, Ваше Величество, сможете ли вы прислать за ним конвой, скажем, на улицу Роз в квартале Огня? Буду с нетерпением ждать ответа. Искренне ваш, Фауст Иоганн Мурен.  Он выслал ей официальное письмо за подписью совета директоров, и Валенсия вынуждена была соблюдать правила. Императрица или нет, она никогда не пренебрегала культурными установками. Где она была бы сейчас, если бы не жесткая дисциплина? В той же канаве, в какую угодил Теодор.  И в те минуты ей вновь захотелось, чтобы вместо несносного мальчишки у нее родилась дочь. Дочь на его месте сидела бы в кабинете и познавала азы деловой переписки, чтобы не упасть в грязь лицом перед акционерным обществом крупнейшего в империи предприятия. Если бы не препараты, разрабатываемые «Фауст Индастриз», людям в санаториях пришлось бы туго. Половина больниц — особенно в крупных городах — загнулась бы от нехватки врачей, потому что как могут они помочь людям, когда те отказываются умирать? Большая часть пациентов сходила бы с ума от боли. Их не вышло бы выписать из стационара. Мурен делал слишком много, чтобы игнорировать его точно так же, как мелких сошек. Слишком много для простого человека.  — Ценю ваше участие, мистер Мурен, — писала Валенсия в ответ. — Конвой будет отправлен сегодня же в ваш центральный офис на улице Роз. В случае если Теодор до сих пор не там, советую поторопиться, у вас остается не больше пары часов. За любую информацию о принце, как вы наверняка знаете, назначено вознаграждение. Пришлите номер счета моему секретарю. С уважением, ее величество Валенсия Девятая, императрица Санктуса. Без сомнений, что деньги акуле бизнеса — крупного бизнеса — нужны далеко не всегда. Есть вещи куда более ценные. И Валенсия была готова, что за возвращение блудного принца домой Фауст Мурен потребует сполна. Потребует самое ценное, — и самое отвратительное — что можно попросить у императрицы. Смерть. И пусть пока что они не поймали девчонку, рано или поздно она вернется в исследовательский центр. Валенсия догадывалась, что и Фауст пока не готов умирать.  Но у него были другие планы.  — Вы великодушны, как и всегда, Ваше Величество. — В последнем письме Мурен разливался соловьем, но от каждого напечатанного слова веяло холодом. — Но меня не интересует денежное вознаграждение. Мне хотелось бы попросить вас об одной услуге. Уверен, это сущий пустяк по сравнению с воссоединением императорской семьи. Моему бизнесу нужны гарантии неприкосновенности, Ваше Величество. Я не хочу, чтобы Сенат лез в мои дела, как он пытается делать каждый месяц, и не хочу отчитываться перед комитетом по здравоохранению, когда им вдруг приходит в голову, будто устроить внеплановую проверку на производстве — хорошая идея. Как руководитель целой империи, да славится она во веки веков, вы меня наверняка понимаете. Если вас устраивает цена, то мистер Амадеус-младший будет ждать вас в нашем центральном офисе на улице Роз в течение дня. Я постараюсь держать его в узде, но вы же и сами понимаете — он у вас горячая голова, кто знает, не сбежит ли он снова, перебив всю мою охрану. Склоняю перед вами голову, Ваше Величество Валенсия Девятая, императрица Санктуса.  Всего несколько слов, одно внеплановое заседание, и они могли бы убрать Фауста Мурена вместе с его бизнесом. Заменить его кем-нибудь из Амадеусов, в конце концов, у нее, да и Габриэля множество кузенов, кто-то сумел бы справиться с фармацевтическим холдингом. Но Валенсия была в первую очередь матерью, и только во вторую — императрицей. Иногда, чтобы защитить семью, нужно чем-то пожертвовать. Гордостью, предубеждением, желанием отправить конвой вовсе не на улицу Роз, а на личную квартиру Мурена, чтобы арестовать его и упрятать за решетку на ближайшие сто лет. Капитан Красс уже второй год наслаждается пожизненным заключением, так чем Мурен его хуже? Семья Валенсии — не только Габриэль и Теодор, семья Валенсии — вся империя от Люминатуса до Тенебриса, и она была бы круглой дурой, если бы вместо небольшой уступки решила до основания разрушить самый прибыльный, самый полезный в империи бизнес. И вместе с тем лишила бы себя влиятельного союзника. Фауст Мурен уже много лет создает нужные настроения в обществе. Манипулирует горожанами через правильную рекламу, поставляет стимуляторы на черный рынок в квартале Искр. Обеспечивает санатории. Без него развалились бы цепочки поставок, полетел бы график открытия новых больниц. Нет, Теодор того определенно не стоит.  И поэтому сейчас Валенсия сидит на диване, закинув ногу на ногу, и смотрит на отчет частного охранного предприятия. Теодор Амадеус добрался до императорского дворца целым и невредимым, и теперь торчит в своих покоях несколькими этажами ниже. Состояние стабильное, если не считать нескольких синяков и ссадин да недовольного, перекошенного лица.  — Аделия, будь добра, перешли мне протокол допроса Теодора. Сейчас же. — Кнопка связи встроена в подлокотник дивана, так же, как и в прикроватную тумбочку в спальне, в рабочий стол в кабинете. Аделия и Клара — личные секретари Валенсии  — работают во дворце сутками, и она может вызвать их к себе в любой момент.  — Сию секунду, Ваше Величество. Спустя несколько мгновений экран ближайшего планшета загорается, оповещая о новом входящем сообщении. Валенсия лениво проводит по дисплею пальцем, перелистывая страницы протокола. На этот раз офицеры здорово постарались, — задавали правильные вопросы, давили на нужные точки — только результата так и не добились. В девяти случаях из десяти мальчишка отказывался говорить, а когда открывал рот, сыпал ругательствами в сторону семьи, полиции и дворцовой охраны. Он провел целый год жизнь знает где и ни капли не изменился. Надменный, неспособный принять простую истину, Теодор до сих пор считает себя выше всех в империи — матери, закона, власти.  Совсем скоро ему предстоит узнать, что он здорово ошибается. За прошедший год Валенсия поняла, что общаться с сыном на равных не получится — он будет воспринимать ее в штыки, пока не научится смирению. Что действует на импульсивных подростков лучше, чем профилактическое тюремное заключение? На таких, как Теодор, к сожалению, ничего. И на этот раз он будет заперт не в своих покоях со всеми удобствами. На этот раз он окажется в камере на правах политического преступника: комната два на два без окон, скучные серые стены, еда по расписанию и общественные работы. Быть может, хотя бы так до него дойдет, от чего он с таким остервенением открещивается. Если же нет, им с Габриэлем придется постараться и подарить империи нового наследника. И хорошо бы все-таки наследницу.  — И где он болтался весь год?  Теодор не сказал об этом ни слова, а Фауст Мурен заявил, будто не обладает такой информацией. Скользкий червяк с моржовыми усами, за какими вечно прячется паскудная ухмылка, либо не хотел раскрывать все карты разом, либо и впрямь добился, чего хотел, и оставил семью Амадеус самих разбираться со своими проблемами. Пусть. В квартале Искр достаточно болтливых ртов, стоит только копнуть как следует.  Где бы мальчишка ни болтался, встряска поставит его на место. Пусть почувствует на себе все прелести человеческой жизни, раз ему так хотелось. Валенсия качает головой и коротким движением руки закрывает файл протокола. Остается надеяться, что Габриэль не даст сыну поблажек. Ученый по своей природе, мягкий и склонный прощать тех, кому стоило бы устроить выволочку, он может поверить в стремление Теодора исправиться. Раньше времени, конечно же, когда тому просто надоест сидеть за решеткой. И Габриэль сжалится над ним, потребует досрочного освобождения или и того хуже — возьмет к себе под крыло. В лабораторию.  Из их сына никогда не выйдет ученого. Столько лет они потратили на лучших учителей, репетиторов, а тот так и не показал заинтересованности в науке. Да, Теодор просиживал штаны в кабинете Габриэля года два, если не дольше, но толку от этого было мало. А ведь когда-то Валенсия и сама мыслила посвятить сына в проект «Вита» и направить его способности на благо империи. Но жизнь наделила его лишь способностью выводить из себя весь императорский двор. Быстро, виртуозно и в любое время дня и ночи.  Поднявшись с длинного дивана, обитого светлой кожей, Валенсия надевает туфли, набрасывает на плечи легкую накидку с фамильным гербом семьи Амадеус на спине — оливковая ветвь, косо пересеченная молнией, — и выходит в коридор. Нужно поговорить с Габриэлем, пока еще есть время. Стоит расслабиться хоть на секунду, как она оглянуться не успеет, а выписанный офицерами ордер на арест Теодора окажется отменен. Ей ничего не стоит наложить вето на подобное решение, но ведь они с Габриэлем супруги. Пусть в последние годы в семье не все гладко, но где-то в самых далеких закоулках ее души еще теплится надежда, что все наладится. Она любит его, каким бы он ни был. И его, и непутевого мальчишку Теодора. Им просто нужна помощь.  Прислуга покорно склоняет голову, когда императрица шагает по коридору. Проплывают мимо стены из модифицированного пластика, отделанные под мрамор, тут и там зеленеют растения. Если и есть что-то, что отличает императорский дворец от остальных правительственных зданий, — исследовательского центра или министерств — так это количество зелени. Теперь, когда у них под рукой нет девчонки, дворец, а вместе с ним весь Люминатус, утопает в растительности.  И все-таки их не становится больше. А значит, девчонка, где бы она ни находилась, еще помнит о своих обязанностях. Если полиции повезет поймать ее, быть может, не придется запирать ее в камере. Быть может, Габриэль сумеет продолжить изучать ее в лаборатории. Раз в неделю, допустим. Или раз в месяц. Валенсия надменно поджимает губы. Аппетит Габриэля к новым знаниям не удовлетворить даже парой исследований в неделю, он готов возиться со Жнецами сутки напролет и жертвовать сном и обедом, если понадобится. Ему давно пора сменить вектор мышления. Творцы — начало жизни, не наоборот.  — Надеюсь, ты еще не спишь. — В покои мужа Валенсия проходит без стука. Вышагивает вдоль короткого, слабоосвещенного коридора и садится в кресло, закинув ногу на ногу.  Как она и предполагала, Габриэль работает. Склоняется над столом, скользит пальцами по дисплеям десятков, если не больше, планшетов. В руках у него длинный, написанный от руки список. О жизнь, он давно мог бы перейти на современные материалы, но до сих пор топчется на месте. На пробковой доске над столом закреплено множество записок — цветные стикеры в искусственном свете техники выглядят зловеще.  Электронный циферблат над узкой кроватью показывает половину первого ночи. — Сон лишает меня драгоценных часов, которых в сутках и так слишком мало, — улыбается Габриэль, и тон его голоса привычно теплый и спокойный — его рабочий тон. — И ты прекрасно меня понимаешь, Валенсия. Твой рабочий день начинается в половину шестого, а ты до сих пор бродишь по дворцу. Все из-за Теодора?  Габриэль — единственный, кто может позволить себе не смотреть в глаза Валенсии, когда они разговаривают. А то и вовсе к ней не повернуться, вот как сейчас. На дисплее одного из планшетов вспыхивают и тут же гаснут данные, тот выключается и больше не подает признаков жизни. Габриэль хмурится.  — Ты сегодня на удивление проницателен, Габриэль. Да, все из-за Теодора. Мы с тобой оба понимаем, что мальчишка не станет сидеть сложа руки. Дай ему волю, и он снова устроит скандал, попытается сбежать, а то и вовсе взбрыкнет публично. Последнее, что нам сейчас нужно — разбираться с недовольством народа, если нашему дорогому сыну придет в голову открыть рот, например, на интервью или на ежегодном прямом эфире.  — Не будь о нем такого дурного мнения, ну честное слово. — Габриэль разворачивается на стуле и смотрит на Валенсию из-под кустистых, уже кое-где поседевших бровей. На лицо падает длинная тень — волосы у него все такие же растрепанные. — Ему девятнадцать, мужчины в этом возрасте все равно что дети. Посидит у себя, подумает о поведении, а потом осознает, что деваться ему некуда. Как ни крути, от крови Амадеусов не избавиться. Рано или поздно Теодору придется занять твое место, хочет он того или нет.  В девятнадцать? Мужчины остаются детьми и в двадцать, и в тридцать, и даже в пятьдесят лет, и Габриэль тому доказательство. Валенсия с усмешкой вскидывает брови. Тем проще уговорить мужчину сделать именно то, что ей нужно. Что угодно, если очень постараться.  И для этого не нужно быть императрицей, но так уж сложилось, что у Валенсии Девятой на этом поле ряд ощутимых преимуществ. И ни муж, ни сын не проймут ее наивными сказками о том, что с возрастом взгляды поменяются сами по себе. Не возраст — показатель мудрости, а опыт. И чего-чего, а опыта у Теодора нет вовсе.  — И чем раньше он все осознает, тем лучше. Я хочу, чтобы ты понял, Габриэль: я наложу право вето на решение о его аресте. Ближайшие несколько месяцев наш сын должен провести за решеткой. Подумать о своем поведении, остаться один на один с глупостями, какие он себе придумал, и посвятить время чтению, если пожелает. Ничего, кроме книг, он не получит.  — О жизнь, Валенсия, ну он же не преступник! Всякие дети сбегают из дома в таком возрасте, но это не повод относиться к нему, словно к скоту!  Ожидаемо, Габриэль вскакивает из-за стола. Стул с грохотом отъезжает в сторону, ударяется об угол стола и едва не валится на пол, пошатнувшись и чудом удержав равновесие. И лучше бы мужу оказаться таким же устойчивым, как и этот стул.  — Я отношусь к нему как к будущему императору. Он должен понимать — у каждого действия будут последствия, и далеко не всегда приятные. Что прикажешь делать, если когда-нибудь он подведет под монастырь целый город? Столицу? Всю империю? Ослепленный уверенностью, будто в мире существует только черное и белое, он не способен будет противостоять даже самым примитивным сенаторам — из него веревки будут вить, и все мои усилия пойдут коту под хвост. Ты понятия не имеешь, чего нам с матерью стоило расхлебать заваренную бабкой кашу, с какого дна мы когда-то вытащили империю. И я не позволю амбициям самодовольного мальчишки все разрушить.  И Валенсия тоже поднимается на ноги. Возвышается над мужем всего на пару сантиметров, а кажется, будто на голову, а то и больше. Ее статная фигура смотрится рядом с ним как величественный монумент на фоне любительской скульптуры.  Габриэль Амадеус опускает взгляд, руки его безвольно опадают. Он знает свое место в иерархии. Рядом с ней, императрицей, он всего лишь главный научный сотрудник исследовательского центра. Рядом с ней, матерью, он всего лишь отец, который когда-то подарил жизнь сыну, а потом с головой закопался в работу и напрочь забыл, что ребенку нужно внимание. У Валенсии не было времени заниматься сыном лично, но Габриэль — Габриэль мог бы выкроить пару окон в расписании, но из раза в раз предпочитал засиживаться в лаборатории до утра. Или работать в кабинете, когда Теодор просиживал штаны в покоях и трепал нервы учителям и гувернанткам.  — Ты права, — выдыхает он. Голос у него усталый и поникший. Кажется, будто из Габриэля выкачали весь воздух, настолько он выглядит опустошенным. — Я… Ты же знаешь, Валенсия, мне куда проще беседовать с пробирками, чем с людьми. Я могу синтезировать соматотропин десятками разных способов или найти лекарство от старения, — в теории, конечно, — но не могу тебе перечить. Ты и сама понимаешь, почему. И что бы я ни сказал, ты сделаешь по-своему. Кто я такой, чтобы опровергать решения Ее Величества Валенсии Девятой? Всего лишь преданный муж. Любящий отец. Но в первую очередь старший научный сотрудник, директор исследовательского центра имени Клаудии Амадеус. Так ведь, Ваше Величество?  Его стоило бы посадить в одну камеру с Теодором, чтобы заставить задуматься о своем поведении. Валенсия подавляет в себе глупое сиюминутное желание. Здесь, в личных покоях Габриэля, они разговаривают в первую очередь как супруги. Озабоченные судьбой единственного сына мать и отец. И только потом — как императрица и директор исследовательского центра имени Клаудии Амадеус.  Никогда они не придут к компромиссу. Мальчишка — будь неладна его тяга к разрушению всего и вся — посеял между ними семя раздора, и с каждым годом то плодоносит все активнее. Еще немного, и их отношения превратятся в сугубо деловые. Тогда Валенсия и глазом не поведет, приказывая сместить Габриэля Амадеуса с поста генерального директора исследовательского центра. Проект «Вита» останется незаконченным, новой группе ученых придется несколько месяцев, а то и лет разбираться с наработками Габриэля, и Валенсия никогда уже не увидит процветающую империю. Не увидит рая на земле, о котором грезила с детства. Но его увидит Теодор, не так ли? Мальчишка будет наслаждаться плодами трудов своих предков, палец о палец ради этого не ударив. Думать о том, чтобы встретить рай на земле дряхлой, неспособной и рукой самостоятельно пошевелить грудой костей, Валенсии не хочется.  Амадеусы всегда уходят вовремя, не важно, чем для этого приходится жертвовать — мечтами или смертью других людей.  — Язык не доведет тебя до добра, Габриэль. — Валенсия поправляет накидку и горделиво вскидывает подбородок. — Но я наконец поняла, в кого Теодор вырос таким несносным. Яблочко от яблони. Ты мог повлиять на него, но шанс ты давно упустил. Сейчас, пожалуйста, не лезь не в свое дело. Иначе в следующий раз, дорогой, — она умышленно выделяет это слово голосом, — мы будем говорить уже далеко не как супруги. Приятных снов. Не засиживайся допоздна, у тебя завтра тяжелый день. Да и не только завтра. Если проект «Вита» не покажет результатов в течение полугода, Сенат потребует смены команды ученых. И я не могу гарантировать, что это не коснется руководителя проекта.  — Спокойной ночи, Ваше Величество Валенсия.  По пути в собственные покои императрицу встречают бледные, будто бы до смерти напуганные горничные. Кланяются, прижимая к груди пипидастры из черных перьев и улыбаются — ненатурально и натянуто. Она в их сторону даже не смотрит. Вышагивает по застеленным кафелем коридорам, звонко постукивая каблуками, и держится гордо, спокойно.  Семейные неурядицы уже много лет как не выводят Валенсию Амадеус из равновесия.