Иллюзия жизни

За последние недели комната Лорелеи сильно изменилась. На когда-то пустующих стенах, оклеенных безвкусными обоями, теперь тут и там виднеются небольшие магнитные доски: она до сих пор не в состоянии пользоваться заметками на мобильном телефоне и предпочитает делать их на бумаге, развешивать по комнате. Списки с именами и фотографиями людей, написанные от руки записки, вырванные из книг страницы. Теодор мрачно оглядывается вокруг, стараясь не обращать внимания на царящий в комнате бардак. Отодвигает в сторону спадающую с потолка лиану комнатного плюща, перешагивает через лежащий на полу перед кроватью блокнот и нависает над Лори, словно коршун над добычей. Рядом с ним она выглядит мелкой: тонкие бледные запястья, торчащие из-под рукавов, можно переломить пополам одним коротким движением; силенок не хватит даже на то, чтобы самостоятельно от кого-нибудь отбиться, да и ростом она тоже не вышла. Длинные волосы цвета воронова крыла и зеленые глаза — они раздражают его сильнее всего. Жнец, Лорелея на первый взгляд ничем не отличается от остальных людей. И если не замечать, как рядом с ней до сих пор чахнут и задыхаются от переизбытка разрушительной энергии растения, можно никогда и не догадаться, что она из себя представляет. Но он догадался. Уже давно. Когда долгими вечерами наблюдал за ней через экраны мониторов и гадал, почему она — почти одного с ним возраста — никогда не пыталась ничего узнать о мире за пределами ее комнаты. И, лишь однажды побывав в квартале Искр, он едва не возненавидел эту послушную, готовую днями и ночами работать во благо империи девчонку. В ее длинных, бледных пальцах, в ее глупой голове была сосредоточена сила, о которой в последние годы мечтал каждый в Люминатусе. Она могла напрячься и добиться чего угодно: уничтожить его мать и посеять хаос в императорском дворце или хотя бы потребовать телефон, чтобы самой взглянуть, что творится вокруг. А она не делала ничего, пока он не вытащил ее оттуда. Ничего. Тео кривится, глядя на каплю крови, сбегающую вниз по бледному лицу Лорелеи — по верхней губе, по нижней и по подбородку, чтобы исчезнуть в складках свободного черного пуловера. Теперь-то Лори в состоянии сделать что-то полезное. Списки на стенах перечеркнуты в нескольких местах, за последние недели она обработала столько людей и не только, сколько во дворце могли не поручить ей и за месяц. Находясь к ней так близко, замечая, как в ее потухших глазах отражаются раздражение и неприязнь, он не может не признать очевидного: Лорелея не настолько безнадежна, насколько казалось ему поначалу. В ней есть зачатки разума. И не только. Он с раздражением выдыхает, когда очередная лиана спадает с потолка ему на волосы. Сколько можно? Столько лет Теодор учился контролировать свою силу, но никакого результата это не принесло. Лишние эмоции, вспышка недовольства или даже удовольствия — и все выходит из-под контроля. Раздражает. — Нокс передавал списки? — только и спрашивает Лори. Не дергается, когда он наклоняется к ней ближе и не дрожит, когда он заглядывает ей в глаза, откинув волосы со лба. Правый глаз видит ощутимо хуже, и левая половина лица Лорелеи кажется размытой, искаженной. — Нет. Он засел у себя в кабинете и выйдет не раньше вечера. — Теодор щурится, стараясь понять, о чем она все-таки думает. Почему она ничего не вспоминает? Телефон у нее под рукой уже столько времени, она могла бы десять раз сложить два и два: новости о пропаже сына императрицы, его имя и даже сообщения по радио, которые она слышала в исследовательском центре. Но Лори и не пытается. — Тогда зачем ты пришел и мешаешь мне работать? — Лорелея хватает и поднимает повыше планшет, который он сперва и не заметил. Черный, тот легко потерялся на фоне покрывала. — Если я сейчас остановлюсь, то начать заново будет сложнее. — Потому что хотел поговорить. А у тебя кровь из носа, будет даже лучше, если ты перестанешь минут на двадцать размахивать своими энергетическими потоками направо и налево. Теодор пожимает плечами и садится на кровать рядом с Лорелеей. Отбрасывает в сторону планшет, бесцеремонно выхватив тот у нее из рук. Признаваться в этом самому себе сложно, но он все-таки беспокоится о ней. Знает Лори или нет, но они знакомы уже много лет. Он буквально вырос, глядя на нее, и она оказалась его единственной отдушиной внутри погрязшего в собственном дерьме императорского дворца. Простая. Странная. Не похожая на лизоблюдов матери или дочерей сенаторов с задранными до небес носами. Тех самых, которые считали своим долгом заискивающе улыбаться ему каждый раз, когда они встречались в коридоре. От одного только воспоминания об этом Тео передергивает. Дворцовые порядки, все эти расшаркивания друг перед другом, необходимость сидеть на заседаниях по правую руку от матери, улыбаться даже самым последним кускам… Он старается выкинуть из головы мысли о прошлом. Убежище «Вечной ночи» ни капли на дворец не похоже, и здесь он не более чем заносчивый засранец, о чем не устает напоминать Нокс. Посыльный. Мальчик на побегушках. Козырь в рукаве Фауста Мурена. Все лучше, чем «Ваше Высочество». — Думаешь, тебе все можно? — Лори хмурится и тянется обратно за планшетом, но Тео с легкостью поднимает его высоко над головой и криво ухмыляется. — Отдай! Я не хочу тратить время на разговоры с таким идиотом, пока там продолжают задыхаться от старости люди! — В кого ты такая недалекая? — Он по привычке закатывает глаза. Забывает, что о некоторых вещах лучше помалкивать. — Ты училась у Габриэля Амадеуса, да и родители твои такими дураками не были. Будешь злоупотреблять убийствами — сама свалишься замертво. Несколько секунд они молча смотрят друг на друга. За окном на скорости проносятся машины, торопятся куда-то жители Люминатуса, а в комнате время как будто замедлилось. Теодор замечает каждую искру непонимания и раздражения в глазах Лорелеи, буквально чувствует, как она разрывается между желанием треснуть ему как следует и спросить, откуда он знает что-то о ее родителях. Так пусть спросит! Может, хоть после этого додумается взглянуть на него другими глазами: не как на Нокса Авидию, которого придумала для нее мать. Теодор готов на что угодно спорить, что объявление по радио было ее рук делом. Во дворце прекрасно знают, что капитан Красс исполосовал ему лицо, так почему бы не совместить приятное с полезным? Не создать для бедняжки Лори образ страшных террористов, которых возглавляет самый жуткий из них, и не развлечься самим? Мать ведь считала, что из клетки та никогда не сбежит. Да и не захочет, зная, кто бродит за стенами исследовательского центра. Но Лори не задает нужных вопросов. Снова. — Много ты знаешь. — На этот раз глаза закатывает Лори. Тео недовольно фыркает. — Ты Творец и понятия не имеешь, что чувствуют Жнецы, когда исполняют свой долг. И лучше бы за собой следил, из-за тебя в комнате скоро не продохнуть будет от зелени. — Много! — Он огрызается. — Уж побольше дурочки, которая просидела в четырех стенах двенадцать лет и ни разу не попыталась выяснить, что происходит снаружи! Она встает на колени на кровати, чтобы оказаться на полдюйма его выше. Смотрит с презрением и возмущением, словно и правда сейчас отвесит оплеуху и выставит вон из комнаты. Но Лорелея не поднимает руки, только поджимает тонкие губы и вдыхает полной грудью. Собирается накричать. Она щурится и приоткрывает рот, но уже в следующее мгновение широко распахивает глаза и опускается обратно на кровать. Смотрит на Теодора такими глазами, будто видит впервые. Что-то с ней не так. — Вот почему у тебя такое знакомое лицо, — говорит она тихо. — И эта дурацкая манера держаться. Тебя здесь зовут только по имени, но это ты, правда? Сын мистера и миссис Амадеус. Тебе давно уже не тринадцать, а ты до сих пор думаешь, что тебе все можно только потому, что ты будущий император. Теперь настала очередь Теодора молчать. Удивительно, сколько ей понадобилось времени, чтобы додуматься до очевидного: у нее на руках вся информация, стоит только захотеть — и можно найти все, чего только душа пожелает, в том числе и фотографии. Может, шрам и сделал его лицо суровее и уродливее, но уж точно не превратил его в другого человека. Нынешний Теодор Амадеус мало чем отличается от того, чья фотография размещена на официальном сайте императорского дворца. Но информацией Лори пользоваться не умеет. Весь город для нее — неизведанный мир, в котором легко затеряться. Она, привыкшая читать бумажные книги и искать информацию в газетах, наверняка и представить не может, какие возможности таит в себе цифровой мир. Не может вообразить, что где-то там, на рынке в миле от «Ночлежки», продают стимуляторы, способные ввести человека в состояние эйфории или апатии за секунды. Мир, к которому он привык, для нее чужд и непонятен. Тео пытается отпихнуть мысль об этом в сторону. Не хочет оправдывать глупость незнанием. — И догадалась об этом ты по моей любви к озеленению? — усмехается Теодор. — Поздравляю, детка, ты все-таки смогла сложить два и два. Знаешь, я был уверен, что ты догадаешься раньше. В первый же день, когда я рассказал тебе о том, что знаю о тебе все. — Я была уверена, что вы за мной следили! — Лори все-таки бьет его плечу кулаком — слабо, он почти не ощущает удара. — Вы же точно знали, куда сунуться, и вертолет этот… Лорелея замолкает, заставляя Теодора растянуть губы в довольной ухмылке. До нее начинает доходить. Сейчас она поймет, почему ее не хватились в первые же секунды; почему никто не обратил внимания на вертолет на крыше исследовательского центра и как так вышло, что на тридцать восьмом этаже никто не дежурил. Никто не рванул на помощь драгоценному Жнецу, когда окно в ее спальне буквально разлетелось на кусочки. Отец здорово им подсобил. Если бы не он, операция провалилась бы не начавшись. Никто и никогда не закрыл бы глаза на такую грубую работу, если бы Габриэль Амадеус не убедил сотрудников центра, будто вертолет должен доставить необходимые ему реактивы посреди ночи. Если бы он не отключил сигнализацию изнутри, пусть и всего на десять минут. Если бы некоторые его лаборанты не держали рот на замке. До этого Лорелея вряд ли додумается. Но Теодор того и не ждет, ему достаточно малого: понимания в глубине ее глаз, смягчившегося взгляда и все еще плотно сомкнутых губ. Выглядит она забавно. — Почему ты здесь? — спрашивает Лори вдруг. — Я читала в новостях, что сын миссис Амадеус пропал около года назад, видела несколько объявлений о розыске, но… Разве ты не должен сидеть подле нее? Управлять империей? Как тебя подпустили к «Вечной ночи»? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: ей страшно. Наверняка она уже придумала себе историю о его похищении, точно так же, как и в прошлый раз, или о том, как его обманом удерживают в группе то ли волонтеров, то ли революционеров. У нее в голове не укладывается, что кто-то может обратиться против родителей и устоявшихся порядков по своей воле. — Единственное, что я должен — десятку Ноксу. Все остальное — бред сумасшедшего. Мы с мамулей не ладили, в итоге я решил оставить ее вместе с ее драгоценной политикой, и надеюсь, что они там как следует развлекаются друг с другом, пока могут. — Но… — Ты только не начинай, ладно? Я — не ты, меня не держали в четырех стенах и не подсовывали мне фейковые статейки в газетах. Я сам посмотрел, что творится в городе, и решил, что это полное дерьмо. Пока я прохлаждаюсь в стенах дворца и вместе с остальными делаю вид, будто все в порядке, люди задыхаются в санаториях или болтаются по улицам. Жрут стимуляторы горстями, только бы как-то жизнь наладить. Мне не понравилось, знаешь? И я решил что-нибудь с этим сделать. Лорелея снова открывает и закрывает рот, словно у нее не находится нужных слов. Теодор лениво откидывается спиной на стену и поглядывает на цветущий под потолком плющ. В его силах изменить мир к лучшему, если захочется, но сам он не способен на многое. Какой прок от возможности вдыхать жизнь в растения, животных и даже людей, если жизнь никто уже не ценит? Кому нужна жизнь, когда от нее хочется сбежать куда подальше? Да, в первые лет сорок или даже семьдесят многим весело, а потом становится не по себе, если повезло дожить до преклонного возраста здоровым. И один, без Жнецов, он просто еще один Творец. Такой же, как мать или добрая половина сенаторов. Без Лори он не сможет осуществить и половину задуманного. И это раздражает его еще сильнее. — Ты все знал. Обо мне и о том, что происходит в исследовательском центре. Как много там еще Жнецов? Где они все? — Понятия не имею. — Теодор ведет плечом в сторону, прикрывает глаза. — Кроме тебя, там давно уже никого нет. Когда мне было лет шесть, было еще двое, но куда их дели или перевели, я не знаю. Ты понимаешь, что мне лет до шестнадцати не было до этого никакого дела? Да, я поглядывал на тебя, как на забавную зверушку в клетке, но на этом все. Плевать мне хотелось, что там происходит со Жнецами и не только. Глаза-то открылись уже потом. Между бровями у Лорелеи пролегает едва заметная складка, она скрещивает руки на груди и отворачивается к окну. Разговор течет совсем не в том русле, в каком представлял его когда-то Теодор. Он был уверен, что когда Лори осознает, кто он такой, то большая часть вопросов отпадет сама собой. Плохо он ее знает. Сейчас, сидя на кровати и нервно покусывая губы, переплетая между собой пальцы обеих рук, она выглядит так, словно готова схватить Теодора за плечи и как следует встряхнуть — вытряхнуть из него ответы. — Ты должен знать хоть что-нибудь. — Лори смотрит на него из-под сведенных бровей и действительно хватает за плечи. — Что на самом деле творилось в исследовательском центре? Ты ведь был там! И наверняка мог ходить где вздумается, ты же принц! — Знаешь, куда можешь засунуть себе своего «принца»? — в голосе Тео проступают хриплые нотки, как и всегда, когда он выходит из себя. — Мне было восемь, когда там не осталось никого, кроме тебя. Много я, по-твоему, понимал в восемь лет? Уймись. И нечего так орать — если Камилла или Андриан услышат твои вопли, кто-нибудь из верхушки сначала открутит голову мне, а потом возьмется за тебя. Он ошибся. Ей вовсе не страшно. Мелкая и до неприличия худая, Лорелея еще крепче вцепляется в плечи Теодора — если бы не плотная ткань толстовки, он мог бы почувствовать, как впиваются в кожу ее ногти. И отвлекается Лори лишь на мгновение — чтобы утереть кровь с лица. Кривая алеющая полоса смазанной крови темнеет на коже от носа до правой щеки, словно едва заметный шрам. — Откуда ты знал, где меня искать? — Я следил за тобой, пока ты сидела в своей уютной комнате. Не удивляйся, мне просто было скучно, — добавляет Теодор, заметив, как вытянулось лицо Лорелеи. Что она понимает в его мотивах? Ничего, зато наверняка уже придумала себе десяток причин, по которым он за ней подглядывал. — И все гадал, когда тебе надоест слушаться. Ты что, ни разу не задумалась о том, почему тебе не дают телефон, когда с ним таскается каждый второй лаборант? Видеть, как она тушуется и стыдливо опускает взгляд, пусть и всего на пару мгновений, дорогого стоит. — А ты? — Она гордо вскидывает голову, смело встречает его взгляд. В ее язвительном тоне с легкостью улавливается желание уколоть как можно больнее, как можно сильнее. — Ты не был заперт в одном крыле всю жизнь, мог свободно ходить где хочешь, и тебе бы только в ноги кланялись. Почему до тебя только в шестнадцать дошло, что вокруг что-то не так? Ты не видел всей этой зелени? Не замечал, как много вокруг животных? Никогда не слышал про санатории? Ни за что не поверю, будто принц, — Лорелея ухмыляется, когда выделяет титул голосом, — мог жить в абсолютном неведении. Ты же не глухой и не слепой. И не идиот, чтобы поддаваться на провокации маленькой занозы в заднице. Так говорит себе Теодор, хотя внутри уже закипает до боли знакомая буря. Хочется вскочить на ноги и высказать все, что он думает о ней и ее жалких попытках вывести его из себя: принц он или нет, был он свободен или нет, у него не было ни единого шанса сбежать от пагубного влияния матери. Императрица Валенсия Девятая с детства приучала единственного сына к жизни, полной условностей и ограничений. И его появление на заседаниях Сената оказалось меньшим из зол. Будучи двенадцатилетним мальчишкой, он вынужден был слушать заунывные речи политиков, конспектировать их и вечерами вникать в наставления гувернантки — говорить сама за себя мать отказывалась, у нее не было времени. Жизнь — самое ценное, что у них есть. Творцы, они должны защищать ее любой ценой. Люминатус — оплот жизни и света в империи. Жнецы и их идеология давно изжили себя, у них не осталось будущего. Этот и другой бред он помнит до сих пор, как будто слышал его только вчера. И ведь мог бы — достаточно включить любое выступление матери или взглянуть на шествия ее сторонников. Десятки, сотни, а то и тысячи людей до сих пор выходят на улицы с дурацкими венками в волосах, поднимают цифровые транспаранты и скандируют о любви к вечной жизни. Пусть пройдутся мимо «Приюта» или повторят все это, глядя в глаза Доминику. Тот сгорает изнутри от рака уже который год, но вынужден и дальше бороться за место под солнцем. Держать «Приют» и рынок под контролем, разнимать сцепившиеся между собой местные группировки, договариваться с полицией. Теодор уверен, что тот уж точно не мечтает о вечной жизни. Особенно после того, как чуть не взялся за пистолет в прошлом году. С трудом, но Тео удается держать себя в руках. Он шумно выдыхает и на мгновение прикрывает глаза. Вдох. Выдох. Он справится. — А мне не повезло долго оставаться придурком, — смеется он ей в лицо. Недовольная, мрачная Лорелея все еще хмурит брови и все сильнее поджимает губы — еще немного, и от них останется лишь тонкая бледная линия. — Но сейчас мы оба здесь, если ты вдруг не заметила. Теодор поднимается на ноги, с легкостью смахнув руки Лори со своих плеч. У нее слабая хватка. Иногда кажется, будто девчонку можно переломить пополам, как соломинку, не прикладывая особой силы. Что она хотела ему противопоставить, когда показывала характер? Ее истинных сил не хватает даже на то, чтобы заставить вновь увянуть бесконтрольно растущие цветы. — Подумай на досуге, зачем я давал тебе столько подсказок, детка. — Знаешь, куда можешь засунуть себе свою «детку»? — Лорелея тоже вскакивает на ноги. Темные волосы вздымаются вверх, несколько прядей падает на лицо. Лори спешно убирает их за ухо. — Пошел вон. Работать мешаешь. — Уже вжилась в роль убийцы? Быстро. Помнится, когда-то ты целую неделю чахла над списком из четырех ребят из «Приюта». — Теодор качает головой, прежде чем протянуть Лорелее планшет. Она хватает его с таким остервенением, словно пара лишних мгновений, и тот загорится прямо в руках у Тео. — Не твое дело, Высочество. — Лори не отступается от попыток оскорбить его. В другой раз он мог бы вспылить и ответить ей тем же, схватиться за спрятанные во внутреннем кармане толстовки наручники, но сегодня ее поведение его лишь забавляет. Лорелея наконец-то становится похожа на личность, а не послушную марионетку матери, вытащенную из родного гнезда. У нее появляется собственное мнение, и если для этого ей нужно выпустить пар и от души обозлиться на Теодора — пусть. Ему нравится наблюдать за танцующими на дне ее глаз искрами недовольства и раздражения; нравится, как она хмурит брови и сжимает руки в маленькие кулаки; как тяжело выдыхает через рот и едва не заносит планшет над головой, то ли чтобы кинуть его обратно на кровать, то ли чтобы заехать Тео по голове. Впрочем, до головы она никак не дотянется. — В этом нет ничего страшного, знаешь? Убивать людей — по-настоящему — не шутки, даже ради их блага. — На мгновение на губах Теодора проступает искренняя улыбка, но тут же сменяется свойственной ему кривой ухмылкой. — Не перетрудись только, детка. И он тоже намеренно выделяет голосом ее глупое прозвище, а потом выходит из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь. Того, как свисающие с подоконника и потолка ветви плюща задыхаются и увядают, спадая на пол высохшими листьями и стеблями, он уже не видит.

***

Ведущие на цокольный этаж стеклянные двери уже несколько часов как спрятаны за плотным металлическим экраном. Имитация деревянной двери на нем как живая — кажется, стоит только протянуть руку, толкнуть ее, как тут же окажешься в типовом номере с одной кроватью и полосатыми обоями. Теодор проходит мимо него уже в который раз за вечер и уже не обращает внимания на едва заметный блеск металла там, где экран неплотно примыкает к настоящей стене. Каждый раз, стоит завершиться очередному собранию, все они делают вид, будто цокольного этажа не существует. Ни длинной лестницы из кованого металла, ни навороченной сенсорной панели, место которой скорее в центральном банке или во дворце, чем в «Ночлежке». Каждый раз они скидывают черные кардиганы с дурацкими нашивками и становятся похожи на обычных людей: собравшуюся в хостеле молодежь, занятую своими делами. И в столовой это становится особенно заметно. Небольшое помещение на семь столов не отличается роскошью: стены покрашены светлой краской, столики пластиковые, равно как и стулья, а в буфете на выдаче одни готовые обеды. Расходы на них возмещают люди Мурена, но в смету их вносит Нокс, и оттого им снова и снова достаются холодная пицца и вчерашние салаты из ближайшего супермаркета. Теодору глубоко наплевать, что есть. Во дворце он привык к званым обедам и ужинам; к тому, как носятся туда-сюда слуги, готовые ходить на цыпочках перед семьей Амадеус, и к разнообразию блюд: от сложных крем-супов, украшенных живыми цветами, до тартара из говядины. Да и к свежей еде, честно говоря, привык тоже. Но избавиться от пагубных привычек так же легко, как их завести: в первые же полгода, которые Тео провел все равно что на улице, ошиваясь рядом с «Приютом обреченных» до встречи с Фаустом Муреном, он привык есть все, что хотя бы выглядит съедобным. Заплывшая жиром от дешевого мяса пицца и обветрившийся салат с жухлой зеленью были далеко не худшими вариантами. — Не хочешь присоединиться? — Машет из-за стола Адриан и отодвигает в сторону свободный стул. — Кроме нас, сегодня никто не ужинает. Помимо Адриана, чьи коротко стриженные рыжие волосы здорово выделяются на фоне светлых, практически белых стен, за столом сидят Нокс и Камилла. Склонившись над телефоном, они шепчутся между собой и качают головами. План обсуждают, не иначе. Знать бы только чего, но едва Теодор занимает свободный стул и роняет на стол поднос с тарелками, как Нокс тут же прячет телефон в карман и вскидывает голову, весело улыбаясь. — Что, снова довел нашу темную принцессу? — Он шутит, естественно. Тео знает, что Ноксу на самом деле нет до Лори никакого дела — для него она всего лишь Жнец. Инструмент. Интересно, они хоть чем-то отличаются друг от друга в его глазах? Теодор хмыкает себе под нос. — Она даже ужинать отказалась, настолько ей понравилось работать. Знаешь, раз твое присутствие так на нее влияет, я даже не против, чтобы ты заглядывал к ней почаще. Как там говорят? Злость — лучший стимулятор. — Это слоган палатки на рынке, — фыркает Теодор, запихивает в рот кусок пиццы целиком и проглатывает, толком не прожевав. — «Злость — лучший стимулятор, если вы не знаете, как подойти к своему врагу». Мы с Лори не враги. — Рассказывай, как же. — Камилла без энтузиазма ковыряет ложкой в картофельном салате. — Творец против Жнеца, не можете и пару минут рядом постоять, не сцепившись, как две комнатные собачки. У моей тети жили как-то две чихуахуа — вой стоял примерно такой же, как от ваших с Лори задушевных разговоров. — Ну знаешь, Ками, это уже стереотипы, — смеется Адриан. — Творцы, Жнецы — какая разница? Тео просто не умеет общаться с людьми. Особенно с девушками. — Ты умеешь, что ли? — Теодор закатывает глаза. — От меня ее ведь не трясет? Вот и все. Считай, автоматическая победа. Нокс на их словесную перепалку внимания не обращает. Перед ним стоит полный контейнер салата, но вилка рядом до сих пор чистая — он не притронулся к ужину ни разу за вечер. Он снова достает из кармана телефон и быстро, со стуком что-то печатает. И Теодор, глядя на него, готов поспорить, что Авидия отправляет очередную отчетность наверх — может, самому Мурену, а может, кому-то из его людей. Тех самых, к которым Тео никогда не подпускают. Он и Мурена-то толком не видел с тех пор, как они составляли план по похищению Лори. В свое время Фауст Мурен стал спасительной соломинкой, вытянувшей Теодора Амадеуса с самого дна жизни. Потерянный, в одно мгновение открывший для себя целый мир, Тео ошивался рядом с «Приютом обреченных». Доминик был к нему добр, иногда позволял ночевать в подсобке и не требовал взамен ничего, кроме периодической помощи в баре. Сбежавший принц, когда-то неспособный и пальцем пошевелить для других, Теодор мыл стаканы и смешивал убойные порции морфия или обычные коктейли, разносил напитки и смотрел в глаза людям куда более несчастным, чем он со своим уродливым шрамом. Он потерял дом, а они — все, даже жизнь. Настоящую, а не то подобие, какое они еще проживали. Выражения их глаз навсегда отпечатались на подкорке мозга: замученные, отчаянные, лишенные всякой искры. Мертвые глаза живых людей. Именно Доминик передал Теодору контакты Фауста Мурена. Тогда Тео об этом и не догадывался, но хозяин «Приюта» узнал его. По фотографиям, сообщениям полицейских или манере Теодора держаться — этого он не знает до сих пор. Но он в неоплатном долгу перед Домом уже за то, что тот дал ему шанс проявить себя, а не сдал властям. Мог ли Мурен продать его матери с той же легкостью, с какой предложил сотрудничество, едва убедившись, что Тео действительно тот, за кого себя выдает? Запросто. Он получил бы столько денег и влияния, сколько ему и не снилось. Только Фаусту Мурену хватало и того и другого. Искал он что-то особенное. Прямой наследник престола, готовый на все, лишь бы отвязаться от семьи и поставить город с ног на голову? Да о большем Мурен и мечтать не мог. Разве что о ручном Жнеце. И Теодор принес ему Жнеца на блюдечке с голубой каемочкой. А что получил взамен? «Ты молодец, Теодор, я сообщу тебе, когда нам понадобится твоя помощь», — вот и все, чего он добился от их главного спонсора. Дерьмо. — Есть новости? — Он кивает на телефон в руках Нокса. — Никаких. — Улыбка не сползает с лица Нокса даже тогда, когда он откровенно лжет. Читать его эмоции Теодор так и не научился. — Хотя хотелось бы хоть каких-нибудь. Даже дурные новости лучше тишины. Сейчас, сидя в душном помещении столовой, Теодор предпочел бы тишину. Вместо этого, приходится прислушиваться к разговору Адриана и Камиллы вполголоса: впервые за последние месяцы ребята болтают не о работе. Обсуждают, как сыграла городская футбольная команда в прошлом сезоне, смеются над глуповатыми шутками и напрочь забывают о стоящих на столе тарелках. Иногда Тео самому хочется откинуть в сторону засевшие глубоко в голове мысли о грандиозном плане Фауста Мурена, о родителях и царящей вокруг атмосфере и просто расслабиться. Не получается. Необходимость прятаться за глубокими капюшонами, масками или сидеть в «Ночлежке» и не высовываться давит на него. Мысль о матери, которая не успокоится, пока не вернет Теодора обратно во дворец, болтается на краю подсознания и не отпускает. Громкий, нарочито вежливый голос Мурена звучит в голове, снова и снова напоминая об обязательствах, которыми Тео сковал себя на ближайшие лет десять, если не на всю жизнь. Когда-нибудь он займет свое законное место на троне империи, но вовсе не как наследник своей матери. Когда-нибудь. В пластиковом контейнере не остается и следа салата, если не считать вялую веточку петрушки, которая одиноко валяется на дне. Теодору хочется подняться и отозвать Нокса в сторону, попытаться выудить из него хоть немного правды, но он и подумать об этом не успевает. Со стороны коридора раздается оглушительный грохот, следом за ним — треск, словно кто-то выламывает двери. Все вчетвером, они мгновенно напрягаются и вскакивают из-за стола, готовые броситься к дверям. Первым из столовой вылетает Нокс, за ним спешит Камилла, в руках они сжимают до боли знакомые карманные электрошокеры. Теодор только сегодня притащил с рынка очередную их партию. Теодор натягивает на глаза крупный капюшон толстовки и крепко сжимает в кармане нож. Выглядывает из-за угла, не решаясь так запросто выставить себя напоказ, — стоит только поддаться эмоциям, как придется расхлебывать последствия. Повезет, если не годами. Может статься, что все старания пойдут насмарку лишь из-за его желания быть на гребне волны. Броситься вперед, заслонить собой остальных или рвануть в комнату к Лори. Лори. Он пристально всматривается в поднявшееся у парадных дверей облако пыли: среди пластиковых обломков виднеются три высоких фигуры. Пыль быстро оседает на пол, и перед глазами встают мужчины в узнаваемой полицейской форме Санктуса: черные куртки с эполетами, закрытые шлемы, сверкающие на груди значки. Теодор сводит брови, оборачиваясь назад. Из столовой можно пройти только в комнату Адриана, а вот выбраться оттуда будет уже сложнее. Дверь его комнаты выходит в коридор буквально в нескольких шагах от ввалившихся в «Ночлежку» офицеров. И это явно не рядовой визит, раз они явились в полном обмундировании и первым делом выломали дверь. Как они их вычислили? Где они ошиблись? Нет, где ошибся он? Теодор уверен, что пришли именно за ним. Или за Лори. Мысль о ней не дает ему покоя. Из всех, кто сегодня вечером остался в «Ночлежке», она единственная не знает, что происходит. С нее станется выглянуть из комнаты и спросить, что происходит. Ее сцапают не разбираясь. — Полиция! — кричит один из мужчин — тот, что повыше. На груди у него красуется капитанский значок. — Мы знаем, что вы держите в заложниках сына ее величества Валенсии Девятой. Освободите заложника, и никто не пострадает. Предупреждаю: одно неверное движение, и мы откроем огонь. — Это какая-то ошибка, офицер, — спокойно говорит Нокс. Выходит вперед и поднимает руки над головой — ладони раскрыты, словно он готов сдаться хоть сейчас. — Вы можете обыскать все номера, но сына Ее Величества вы здесь не найдете. Они отрабатывали этот сценарий десятки раз. Рано или поздно полиция должна была добраться до квартала Искр в поисках Теодора. Разница заключалась лишь в том, что в составленных Ноксом и Фаустом Муреном сценариях полиция никогда не вламывалась в «Ночлежку» силой. Тео сжимает руки в кулаки и шагает в сторону комнаты Адриана. Тихо, медленно, едва ли не на цыпочках. — Разве у вас не должно быть с собой ордера? — Оказавшись в помещении, Тео слышит приглушенный голос Камиллы из коридора. — Это частный хостел, и теперь нам придется ставить новую дверь. С каких это пор полиция позволяет себе такие номера, офицер? — У нас есть разрешение Сената на проведение любых операций, если дело касается отпрысков императорской семьи. Еще раз предупреждаю: любые попытки сорвать операцию будут пресечены. Понятно? А теперь расступитесь, встаньте у стены напротив входной двери. Быстро, все трое! Есть здесь кто-то еще? — Нет, офицер, только мы. — Посмотрим. Аттий, Друз, возьмите на себя первые две комнаты. Я начну с седьмой. Стоя у дверей комнаты Адриана, — четвертой — Теодор шумно выдыхает через рот. На лбу скапливаются капли пота, скатываются вниз по коже. На губах оседает привкус соли. Он прислушивается к шагам в коридоре и приоткрывает дверь лишь тогда, когда двери соседних комнат несколько раз хлопают. Нокс кривит губы и кивает на входную дверь. Впервые Тео видит того хмурым — по-настоящему, а не как оно обычно бывает, когда тот кривляется. Теодор отрицательно качает головой. В несколько широких шагов преодолев расстояние до третьей комнаты, он бросается вперед и хватает Лори за руку. — Тихо, — шепчет он ей на ухо. — Хоть один лишний звук и нас скрутят и отправят во дворец. Прежде чем Лорелея успевает сказать хоть слово, он зажимает ей рот ладонью и тянет в сторону коридора. Дверь второй комнаты открывается как раз в тот момент, когда они бегут к выходу. Краем глаза Теодор замечает Камиллу — та бросается ко второй комнате и открывает дверь первой, загородив офицеру полиции обзор. — Там на улице какая-то погоня, офицер, — ее голос постепенно тонет в гомоне улиц, теряется среди бесконечного гула. — И если вы не… Теодор и Лорелея ничем не выделяются среди разномастных горожан. На ее счастье, Лори помалкивает и не пытается возникать, пока они петляют от одного переулка к другому, едва не сталкиваясь нос к носу с прохожими — Тео отчетливо слышал, как какая-то женщина сыпала проклятиями в их адрес, когда они чуть не сбили ее с ног. Нужно убраться как можно дальше от «Ночлежки». Туда, куда ни один коп в здравом уме не сунется. Он все крепче и крепче сжимает ладонь Лори в своей, и той наверняка больно, но думать об этом сейчас некогда. Дыхание учащается, сердце бьется в груди, как ненормальное, но им нельзя останавливаться. Остановятся раньше времени — станут легкой добычей для прихвостней матери. И не дай жизнь им попадется кто-нибудь вроде Красса. Лишаться второго глаза Тео вовсе не хочется. — Куда… — запыхавшись, пытается спросить Лори. Часто дышит, говорит сбивчиво и прерывисто. — Куда мы… бежим? — Не сейчас, — отмахивается Теодор. Некогда трепаться. Они сворачивают в сторону рынка, когда Лорелея окончательно теряет темп. Не поспевает за широкими шагами Теодора, спотыкается и валится на асфальт к ногам идущих мимо подростков. Грязные, в потрепанных куртках, они смотрят на нее, словно на мешок мусора посреди дороги. Сами-то не лучше выглядят. — Мать твою, ты хоть что-то можешь сделать нормально? — Тео не может держать в узде раздражение. Недовольство струится по венам вместе с кровью, распаляет его и требует выхода. И сорваться он может только на ней. На маленькой, бесполезной, ничего не смыслящей в этой жизни Лори. И все-таки он протягивает ей руку, помогает подняться на ноги. — Вставай давай. — Куда мы бежим? — Она отряхивает длинную черную кофту от пыли, но на оскорбления не реагирует. Только смотрит исподлобья, прикрывшись темными волосами. — Подальше от «Ночлежки». Они будут шариться там еще дня два, не меньше, вернуться не получится. Пойдем. — Но… — Что «но»? Как будто у тебя есть выбор. Или пошли, или отправишься обратно — и тебе сильно повезет, если тебя и дальше будут содержать как элитную заключенную. Происходящее Теодору не по душе, и он знает, что Лори — тоже. Замечает это по ее поджатым губам, по стиснутым в кулаки ладоням и по тому, как она выходит вперед и шагает дальше, словно знает дорогу. Он закатывает глаза, качает головой и шагает следом, вскоре вырвавшись вперед. Лори снова отстает. Через несколько минут впереди мелькают знакомые пластиковые палатки. Куда копы точно не сунутся? Стенды с оружием проверят в первую очередь, если решат все-таки заглянуть на рынок, нужно что-то попроще. «Злость — лучший стимулятор, если вы не знаете, как подойти к своему врагу», — знаменитый слоган сверкает на цифровом дисплее над одной из палаток. Ярко-красные буквы проплывают вперед и скрываются за границей экрана, чтобы через несколько секунд выплыть снова. Лорелея на мгновение замирает перед заваленным разноцветными шприцами прилавком. — Чего желаешь, красотка? — мгновенно оживляется продавец. Заискивающе улыбается и поправляет причудливой формы усы. — Несколько уколов эйфории? Или тебе по душе экстаз? — Что?.. — Сильно мы похожи на желающих? — кривится Теодор, прежде чем потянуть Лори за собой подальше от прилавка. — Очень! Я бы на вашем месте взял экстаз! Приходится отойти в сторону — туда, где торгуют привычными вещами. Если не знать, что творится на рынке на самом деле, то лежащим в холодильнике за стеклом кускам мяса можно и не придать особого значения. Свинина, говядина, курица — ничего особенного. Но Теодор знает, каким образом его добывают. Мясное производство в квартале Искр налажено давно — отсюда мясо привозят не только на рынок, но и в большинство супермаркетов города. Огромная фабрика жутким исполином стоит на самой окраине Люминатуса и извергает в небеса столпы черного дыма, словно там до сих пор печи углем топят. Стоит один раз сунуться внутрь — и можно навсегда остаться вегетарианцем. Теодор своими глазами видел, как скот на бойне разделывают наживую. Как и люди, большинство животных проживает долгую и несчастную жизнь. Отвратительную. Тео подташнивает от одного только взгляда на мясной прилавок. — Что это было? — Лорелея оборачивается назад, но палатку со стимуляторами отсюда уже не видно. Мясо ее совершенно не волнует. — Тебя только это беспокоит? Быстро же ты перестраиваешься. — Он пытается иронизировать, но выходит из рук вон плохо. Голос хрипит от долгой пробежки, слова даются с трудом, а дыхание тяжелое и лишено всякого ритма. Приходится прислониться к ближайшей стене. — Мы только что сбежали от копов, а тебе дай только на цветные игрушки попялиться. В один момент он видит плотно сомкнутые губы Лорелеи; видит, как она разворачивается к нему, как ее длинные волосы вздымаются за спиной и едва не задевают прилавок; а в следующее мгновение ему прилетает звонкая пощечина. Правая щека горит огнем и отзывается болью. Откуда в ее маленьких ладонях столько силы? Теодор недовольно хмурит брови. Но знает, что заслужил. — Ну ты и урод! — Лори кричит, ни капли не стесняясь столпившихся у мясной палатки людей. На них уже начинают с любопытством оборачиваться зеваки — наверняка принимают за очередную незадачливую парочку. Мало ли таких в квартале Искр. В любом квартале Люминатуса. — Ты хоть понимаешь, что вытащил меня жизнь знает куда? Ничего не объяснил, притащил в какую-то дыру! Она замолкает, но лишь на мгновение — переводит дыхание и все-таки понижает голос, оглядевшись вокруг. Лори не глупая, как бы ему ни хотелось убедить себя в обратном. Она способна сложить два и два, когда дело не касается прошлого. Сидя в комнате, Лорелея не могла не услышать криков полицейских. Не могла не сообразить, что ей тоже досталось бы, останься она в «Ночлежке». Но Теодор все равно злится. На растерянность Лори, на ее злость, на самого себя — на то, что не в состоянии выражать мысли так, как ему хочется. Сколько раз он пытался научиться вести себя прилично? Вытравить отвратительную привычку считать себя выше и умнее окружающих? Свою поганую высокомерность, прилипшую к нему еще в детстве. — Я понятия не имею, где мы, но раз уж ты соизволил остановиться, то снизойди и до объяснений, вы… — Тео готов спорить на что угодно, что Лори хочет сказать «Высочество», но ей хватает ума вовремя остановиться. И он знает, что лучше — называться «Высочеством» посреди черного рынка или выслушивать оскорбления в свой адрес. — Выродок. — Придется поболтаться где-нибудь здесь, пока все не уляжется, — Теодор пропускает «выродка» мимо ушей. Не хватало еще вестись на глупые провокации, когда он прекрасно видит — Лорелея просто не смогла придумать ничего лучше. Ей хотелось его задеть, уколоть вслед за пощечиной. Он невольно касается щеки — та до сих пор пылает, еще и красная наверняка. Капюшон толстовки приходится натянуть пониже. — Здесь или где-нибудь поближе к «Приюту». Если повезет, Дом пустит нас к себе на пару ночей, к нему-то точно никто не сунется. Но только после того, как доберемся до убежища. До завтра в «Приюте» делать все равно нечего. Сегодня рядом с «Ночлежкой» лучше не отсвечивать. Позади грохочет мясницкий топор, галдят покупатели, а небеса над открытым пространством рынка затягивает. На них не разглядеть ни звезды — только серые, похожие на городской смог тучи. А может, это и правда смог. Засматриваться Теодору некогда. — Я не дура, Вы… Тео. — Лорелея поднимает на него взгляд, пытается заглянуть в глаза, но промахивается — в тени капюшона их не видно — и смотрит скорее на нос. Тео ухмыляется. — Может, я и не знаю чего-то о том, что творится вокруг, но это не делает меня хуже тебя. Или Камиллы. Или Нокса. — Я вытащил тебя оттуда, разве нет? — Теодор вскидывает брови, скрещивает руки на груди. Что он ненавидит сильнее всего на свете, так это выяснять отношения. Особенно посреди рынка. — А мог бы оставить на попечение того же Нокса и свалить в закат. Вот и все. Остальное тебя волновать не должно. Лорелее хочется возразить — между бровей пролегает уже знакомая морщинка, приоткрываются губы, учащается дыхание. Только она не успевает и слова сказать. За высоким металлическим ограждением слышна полицейская сирена — копы заявились на рынок с внеплановой проверкой. С проверкой они обязаны являться к Доминику, но никак не к беспорядочно расставленным по всей площади палаткам. — Вот дерьмо, — шипит Теодор. Хватает Лори за руку, и удивляется, как быстро этот жест стал для него привычным. Словно он всю жизнь тянул ее за собой. — Пошли отсюда, быстро. И на этот раз Лори не возражает. Несется за ним со всех ног, хотя и спотыкается периодически. Выбираясь в переулок через проломленную в заборе дыру, они замечают въезжающую на территорию рынка патрульную машину.