Торговец Смертью

Щелчок был подобен пушечному выстрелу. Вспыхнул яркий, слепящий свет, энергия всего сущего, самой его сути, самих базовых основ мироздания, заключенных в шести разноцветных Камнях — ну право, что за насмешка, — устремилась сквозь его тело, разрывая его нутро и выпуская наружу целую Вселенную. Никогда еще доселе ему не было настолько всепоглощающе, мучительно больно… и так свободно. Как будто каждая его клетка, каждый нерв, каждый атом в его усталом, измученном теле испытали боль всех бесчисленных поколений в человеческой истории — и вместе с тем обладали властью, о которой даже самые могущественные властители и прославленные вожди не смели и мечтать. На какое-то ничтожно малое время, миллиардную долю секунды, которую не смог бы ни осознать человеческий мозг, ни даже измерить самый точный прибор, Тони Старк смог видеть глазами Вселенной и слышать ее ушами. В ту самую секунду он осознал ее истинные размеры, узнал, сколько же в ней на самом деле звезд, планет, галактик, рас, цивилизаций и народов… Пространство-время стало для него не безликим физическим термином, а словно бы частью его собственного тела, мягкой и послушной его приказам, а сердца, чувства, мысли и души триллионов живых существ — от родных и близких до тех, о чьем существовании он даже не подозревал до этой секунды, — открылись перед ним, как книги деяний на Страшном суде. На одно-единственное мгновение в своей жизни Тони Старк стал богом, в которого он никогда не верил. «Вот значит, что чувствовал Танос», — подумал он, эгоистично позволяя себе ничтожное мгновение для того, чтобы насладиться могуществом и властью, свалившихся на него под конец его, если быть честным, откровенно дерьмовой жизни. Казалось, что что бы он ни делал, мир — и все люди, окружавшие его, — всегда находили причину быть недовольными им. Конечно, нельзя было сказать, что он не давал повода, особенно в своей юности, за которую ему и самому было стыдно — но ведь он старался, искренне старался исправиться, перечеркнуть собственное прошлое, оставить в прошлом пьянки, гулянки, разбрасывание денег налево и направо… Он продвигал науку, вкладывался в инновации, пытался помочь людям, в конце-концов! И что он получил в результате? Мёртвого сына и новые обвинения в эгоизме, себялюбии, мелочности и ребячливости. Таноса он теперь тоже понимал, хотя и не сказать, что хотел этого. Мотивация его врагов Тони Старка, как правило, не интересовала, потому что хотелось им всем как правило двух вещей — или прикончить его лично уж не важно в силу каких причин (из мести, зависти, страха или ещё чего-либо), или прикончить его лично и всё человечество (а то и всю Вселенную) вместе с ним. И если первое он ещё мог более-менее стерпеть (в конце-концов, он был уже далеко не молод, и за все прожитые им годы его, казалось, всегда кто-нибудь ненавидел), то второе было чересчур. Однако теперь, когда Камни преподнесли ему на блюдечке тайны любой души, он не мог не заметить ужасающего сходства между ним и фиолетовым ублюдком. Душа Таноса была полна яда — леденящего кровь, безжалостного и разъедающего, и там было столько гнева, горя, отчаяния и боли, боже, так много было боли… Прикоснуться к ней, проникнуть в неё, было хуже, чем если бы он выпил бутылку «царской водки» залпом — она одновременно обжигала пламенем, более горячим, чем пламя ярчайших звёзд, и вызывала ощущение брезгливости, как будто он прикоснулся к чему-то по-настоящему отвратительному. И тем не менее, Тони Старк, при всём том ощущении отвращения, что он испытал, не мог на короткий миг не проникнуться сочувствием к Безумному Титану. Потому что ему тоже снились кошмары. Потому что он нёс бремя последнего из собственной расы и пытался делать всё, чтобы подобная участь не постигла ни одну другую цивилизацию во всей Вселенной. И он был одинок — ужасающе, всепоглощающе, абсолютно одинок. Он был неправ — но некому было сказать ему об этом; всё, что у него было — это сошедшие с ума от страха (или восхищения) прихлебатели, остатки тех рас и народов, что он подверг геноциду в своём беспощадном крестовом походе. Они скорее убеждали его продолжать этот чудовищный путь, чем помогали остановиться и подумать, что он вообще творил. И, наверное, именно это самое сходство стало тем маслом, что лишь распалило пламя его гнева. На памяти Тони Старка, такую глубоку, личную ненависть он питал лишь к одному своему врагу — Альтрону, потому что тоже видел в нём себя. Может быть, он не был хорошим человеком, несмотря на все его попытки им стать — в конце-концов, учитывая, какими были его отец и дед, было бы странно удивляться этому факту. Может быть, он действительно сам порождал собственных демонов. Но у него по крайней мере хватало тех остатков совести, что у него были, чтобы признать — да, он облажался. Да, он в очередной раз подвёл тех, кого поклялся защищать. Но он не отнекивался от этого и бросал все свои силы на то, чтобы если и не исправить положение, то, хотя бы, сгладить последствия. Тони Старк не был богом и был не в силах вернуть заковианскую столицу, вырванную Альтроном из земли, как кусок плоти. Не был он и в силах вернуть всех, кто погиб от неистовства Халка в Йоханнесбурге. Но он переводил деньги, продовольствие и лекарства, строил дороги и больницы, шёл на какие угодно меры чтобы не дать пострадавшим странам скатиться в гуманитарную катастрофу. Танос же ни о чём не жалел и ничего не пытался исправить. И, может быть, именно это больше всего злило Тони — такие похожие, но при этом такие разные (совсем как с Альтроном). В тот миг, когда заполучивший Камни Старк щёлкнул пальцами, в его голове на короткое время вспыхнула мысль — мимолётная, нечёткая, и он задавил её почти сразу же, понимая, что сейчас не время. Но всё же… Он знал, что умрёт. Разумеется знал. Ни один человек не был в силах вынести мощь всех шести Камней Бесконечности одновременно. Брюс — Халк, которого не брала ни пуля, ни взрыв, ни лазерное оружие! — лишился руки, вернув всех убитых Таносом обратно. Что уж говорить о нём, обычном человеке, «парне в бронированном костюме». Как там Роджерс говорил? «Снять — кто ты без него?» Увы, обычный человек; может быть, чуть умнее большинства остальных. Теперь, когда выпендриваться было не перед кем, когда в его руках была божественная власть, собственные попытки скрыть слабость и уязвимость за гонором и насмешками казались ему до смешного жалкими. Он смирился с тем, что ему придётся умереть — в конце-концов, пора было уже наконец. Но что он оставил бы миру, уйдя сейчас? Пеппер, его милая Пеппер (Боже, как же он сожалел о том, как он с ней обходился всё это время…) будет вынуждена растить Морган в одиночестве — Морган, у которой, скорее всего, почти не будет воспоминаний о времени, что она провела с отцом — ведь что такое пять лет? А Питер? Шкет едва вернулся — и вновь вынужден будет потерять своего наставника, теперь уже навсегда. А мир? Кто защитит его? А все те люди, которых он подвёл, которым навредил, порой, совершенно случайно, просто потому, что не заметил их под своими ногами, когда широкими шагами направлялся к светлому будущему… Неужели это нельзя было исправить? Вернуться… Вот бы вернуться — и всё сделать правильно… Ведь теперь многое казалось ему столь очевидным — и как же он не заметил всего этого раньше? Но сейчас было не до сожалений. Нужно было заканчивать то, ради чего они всё это время были здесь — финал их горечи, слез и потерь, то, ради чего они, в конце-концов, делали все это, к чему шли эти долгие и скорбные пять лет. Так что Тони Старк задавил все ненужные, отвлекавшие его мысли, полные сожалений о прошлом и раскаяния в своих ошибках, и одно-единственное желание прозвучало громко и ясно, засияло сверкающей звездой посреди той бури всесокрушающего осознания, что постигла его в тот миг, когда Камни соединили его со Вселенной. «Я хочу чтобы Танос и каждый, кто служит ему, следует за ним, убивает за него или разделяет его взгляды, навсегда исчез из пространства-времени». И тогда он был сокрушен. По сравнению с тем, что Тони Старк испытывал буквально мгновением ранее, всё, что наступило позже, казалось ему одной бесконечной, всепоглощающей тишиной. Вселенная внутри него схлопнулась, грянул Большой Взрыв, и не осталось больше ничего, кроме иссушённой, посеревшей, умиравшей оболочки. Он не чувствовал практически ничего, даже боли, хотя и догадывался, что вся правая половина его тела, скорее всего, сожжена и изуродована до неузнаваемости. Он едва мог дышать, а то немногое, что осталось от его органов чувств, подсказывало ему, что его товарищи обступили его со всех сторон. В мутном мареве, перемежавшимся моментами сплошной черноты, он смог различить заплаканное лицо Питера, который что-то говорил ему — «Мы победили, мистер Старк!», — но он воспринимал его слова, перемежающиеся рыданиями, лишь частично. Потом перед ним возникло лицо Пеппер, и Тони, как будто, обрёл небольшой момент ясности. Он ощутил, как она положила ладонь ему на грудь, и у него даже хватило сил протянуть руку — левую, которую он ещё мог чувствовать, — и коснуться кисти своей жены в последнем, как он знал, выражении любви, которое он мог ей дать. Она тоже плакала, как и Паучок; обещала ему, что они с Морган будут в порядке (не лги мне, Пеп, я знаю, что вы не будете), пока он чувствовал, как жизнь медленно вытекала из его тела. По крайней мере Танос был мёртв — и его армия, и все те бесчисленные культисты и сектанты, что следовали за ним, были мертвы вместе с ним. Может быть, таким был финал всей его жизни. Может быть, он, наконец, сделал хоть что-то хорошее, что покрыло бы его счёт ко всем тем, кому он когда-либо причинил боль. Это было единственное, на что он мог надеяться сейчас, в последние минуты своей жизни. А потом его дыхание прекратилось, сердце остановилось, и Тони Старк — Железный человек, — умер. Он не слышал, как все плакали над его посеревшим, безжизненным телом, до сих пор одетым в покорёженные остатки того, что было его костюмом; он не видел, как ярко-голубой свет дугового реактора, наконец, погас навсегда; он не знал, что его похоронили рядом с его новым домом, последним пристанищем его семьи; он не знал, что мир оплакивал его, как не оплакивал бы никогда и никого другого, что было море слёз, свечей и цветов, и что ничто из этого бы никогда не отдало павшему герою и тени того уважения, которого он заслуживал. Тони Старк не знал всего этого — его сознание медленно дрейфовало прочь от мира, от самой Мультивселенной, окутанное мягкими красно-оранжевыми переливами, которые ласкали его измученный разум, качая его, как будто он парил на морских волнах где-нибудь на тропическом пляже. Он ощущал спокойствие — то, чего ему никогда не удавалось получить от жизни, и чего он втайне желал больше всего. И внезапно он, тот, кто был гением, больше всего ценившим логику, изобретательность, и вообще сам мыслительный процесс как таковой, внезапно поразился тому, насколько же это потрясающее чувство — не думать. Просто плыть по течению, гадая, куда оно тебя принесёт, но втайне желая, чтобы оно не несло тебя вообще никуда. И лишь одна мысль витала вокруг него, как журчащее течение, окутывая его, цепляясь за расслабленный разум, словно навязчивая идея. Исправить… Можно всё исправить… Вернуться… Только бы вернуться… Но он ведь отбросил её, не так ли? Смысл был придаваться тем несбыточным мечтам, смысл мечтать о времени, которое давно ушло, о тех возможностях, что он безвозвратно упустил ещё много лет назад? Сколько всего он мог бы сделать, если бы знал ещё тогда? Сколько горя, бедствий и слёз мог бы предотвратить, если бы мог осознать, к чему приведут его действия? В конце-концов, он был реалистом и понимал, что важно то, что было здесь и сейчас — никогда Тони Старк не ударялся в ностальгию, это было по части Роджерса. В конце-концов, Железный человек всем своим видом, существованием и действиями, проповедовал другое: что прошлое в прошлом, а всё, что мы ещё можем удержать на ладонях — это будущее. Но, кажется, навязчивую мысль, всё ещё кружившую вокруг его сознания, мнение Тони Старка не волновала — она продолжала ветвиться и укрепляться, оплетаясь вокруг его разума и таща куда-то вперёд, всё быстрее и быстрее, пока оранжевое марево медленно исчезало, уступая место чёрной пустоте. Неожиданно он ощутил странную тяжесть, как будто у него снова появилось тело, а вслед за ней начали просыпаться и органы чувств, пока измученный мозг всё ещё пытался осознать, что, чёрт возьми, с ним сейчас происходило. Первым, что почувствовал Тони Старк, было жаркое, палящее дыхание пустыни; вслед за ним пришёл запах — душный, неподвижный воздух, пахнущий кровью и грязью, ощущение чего-то жёсткого под ним (он, кажется, лежал на какой-то старой раскладушке), а ещё сильная боль в грудине (он не чувствовал подобного с тех самых пор, когда из него, наконец, вытащили оставшиеся осколки от разорвавшейся ракеты, а вместе с ними — и бесполезный теперь реактор). На фоне был какой-то слабый шум, будто он был ни один (где бы они ни был), а куда более чуткий, чем он помнил, слух, улавливал где-то далеко приглушённые крики на неизвестных языках (похоже на… арабский?), а также звуки каких-то работ — топот ног, шум работающих механизмов, периодически звуки стрельбы (явно тренировочной, судя по тому, насколько равномерными и ритмичными они были). А потом он открыл глаза. Перед взором Тони предстал тёмный, почти неосвещённый свод пещеры. Спустя пару секунд мужчина понял, что из его носа торчат трубки кислородных катетеров, сам он одет в какую-то поношенную, местами рваную куртку и столь же замызганные штаны, а ботинки были на размер меньше и знакомо жали ноги. Злосчастная фляга, до которой он так отчаянно пытался дотянуться в прошлый раз, всё так же стояла на покосившейся тумбочке, а от его собственного тела отходило множество проводов к старой, дряхлой на вид коробке, напоминавшей громоздкий радиоприёмник из прошлого века. Медленно — пожалуй, слишком медленно, — в голову Старка начало закрадываться понимание того, где он и что с ним, но он до последнего надеялся, что это всего лишь предсмертные воспоминания, вызванные угасанием его мозга, и что в конце-концов всё скоро закончится. Однако ему нужно было убедиться, что глаза не обманывали его, поэтому он судорожными руками разорвал бинты, которыми была обвязана его грудь… Да, он был там. Прямо в центре его груди, куда Инсен поместил его в прошлый раз — грубый, металлический электромагнит, вживлённый ему в грудину. Тони Старк видел его собственными глазами, и теперь, наконец, понял, что они его не обманывали — так же, как не обманывал его ни слух, ни обоняние, ни другие органы чувств. Он снова был в Афганистане, в 2009 году, почти за четырнадцать лет до того, как Танос вторгнется на Землю. За четырнадцать лет до того, как он умрёт, пожертвовав собою и использовав Камни Бесконечности, чтобы уничтожить величайшего врага Вселенной. Он знал, что увидит, если посмотрит направо; он даже слышал какую-то невнятную возню от того, другого человека, что был с ним в этой пещере в первый раз. Человека, который помогал ему, который дал ему надежду, который, в конечном итоге, умер за него — и благодаря которому гений, миллиардер, плейбой и филантроп превратился в Железного человека. Тони не знал, почему он так боится посмотреть на него — на того, кто был мёртв, но теперь был жив, как бы ни нереально, глупо и невозможно это ни звучало. Однако увидеть его означало окончательно признаться самому себе в том, что всё это — не сон, не предсмертная галлюцинация, не старые воспоминания, а очень странная и очень жестокая правда. Что он действительно оказался здесь — в том самом моменте, что разделил его жизнь на «до» и «после». Наконец, решившись, он медленно повернул голову. Хо Инсен стоял к нему спиной, уставившись в крошечный, запылившийся, заляпанный грязью осколок зеркала и упорно стремился побриться явно давно затупившимся бритвенным станком. — Блядь, — прошептал Тони Старк. Цензурных слов для того, чтобы выразить своё мнение по поводу той ситуации, в которую он вляпался, у него уже не осталось.