Тишина

      Когда Валентина потеряла голос, стоял август, короткие ливни изредка сменяли зной. В этот полдень солнце разливалось по улицам, заглянув в окно Валентины.       Жить можно и без голоса. Так ей вчера сказала Ядвига, сочувственно хлопая по плечу. Её слова вызывали нервную улыбку, ведь меццо-сопрано Ядвиги осталось при ней. Валентина торопливо кивала, лишь бы больше не трогали её своим ложным сочувствием. «Необязательно же петь», — говорили они, и с каждой секундой ручеек раздражения ускорялся, постепенно превращался в бурную реку, разливающуюся по всему телу Валентины. Все эти люди — шепчущие и молчаливые, как ей сейчас казалось — убеждали её, будто потеряв голос, она приобрела новые возможности. Мир большой, и дорог в этом мире — не сосчитать.       Мало кто из них чувствовал, какой непреодолимый восторг рождается в душе, когда покоряется приём, который никак не удавался, а нота звучит ярче, чем год назад. Эта радость будто поднимала ее на необозримую высоту, которую иначе невозможно было достичь. Сейчас она сама с трудом могла вообразить, что делала нечто подобное. В мыслях все время крутились серьёзные и заумные слова врача. Беспечные коллеги, бодро поющие в коридорах и даже на улице, вызывали тихую ярость, которая собралась горячим комком в груди. Все чаще она спрашивала себя, почему это произошло с ней.       Дома уже привычно пахло увядающими цветами. Каждый день начинался тускло и невзрачно, как начинается поздняя осень. Иногда Валентина хотела присоединиться к птицам, которые шумно пролетали у ее окна, но чаще в этих звучных трелях ей слышалась издёвка, и она быстро закрывала все форточки, чтобы мелодичные переливы не вызывали тупую головную боль. Голос не возвращался. Скопленные деньги таяли, а никакого чувства или стремления не появлялось. Она тоскливо размышляла о том, что ей требуется работа, и срывала листовки с вакансиями.       Когда Ядвига возникла на пороге ее дома и осторожно предложила работу в театре, Валентина согласилась на предложение бывшей коллеги. По крайней мере, она будет слышать музыку, а не сходить с ума от тикающих часов. Любая профессия уважаема, а работа в театре, пусть даже такая, лучше, чем все мрачные картины, что рисовало ей воображение.       Валентина со счастливым лицом перебирала шубы и куртки, при этом в мыслях привычно исполняя свою партию. Она верила, что все ещё каждый день выходит на сцену — пусть солировала только в гардеробной. Иногда к ней забегала Ядвига — делилась подаренными цветами или заключала ее в теплые объятья с запахом магнолии. Валентина не хотела чувствовать зависть, но каждый раз, когда она вспоминала о том, что совсем недавно в ее жизни было что-то кроме вереницы верхней одежды, ее бросало в жар.       После того, как каблучки Ядвиги в последний раз ударялись о мраморный пол, улыбка растворялась, и Валентина опять медленно шагала в молчаливую осень.       Иногда ей казалось, что жизнь ничуть не изменилась: те же цветы, коридоры и театр, но каждый раз, когда ей приходилось сворачивать в гардероб, она запоздало вспоминала о случившемся. А зимой стало совсем невыносимо: людей стало больше, и Валентина с ужасом осознала, что теперь её вовсе не замечают. Иллюзия прежней жизни потрескалась и Валентина больше не чувствовала себя на своем месте. Она не могла успокоиться даже дома, ей все время казалось, что папки с нотами осуждающе наблюдают за её стремительным поражением.       Весь мир окунулся в праздничные крики и смех, грязь укрылась слепящими сугробами. Валентина взбивала носком сапога выпавший снег и размеренно вдыхала аромат еловых веток.       Она частенько вспоминала о том, как ещё в детстве грезила высокими залами театра, о выматывающих уроках музыки и глупом желании съесть мороженое на улице во время настоящей метели. Валентина грустно думала, что теперь она может съесть сколько угодно мороженого.       Одним непривычно теплым февральским вечером Ядвига принесла ей котенка с порванным ухом, дрожащего то ли от холода, то ли от страха. К концу месяца котенок окреп, и уже смело исследовал все углы небольшой квартиры, доверху заполненной дипломами и трофеями, а Валентина почувствовала, что ей стало легче. Она сходила в театр на премьеру Ядвиги и ощутила только теплую радость за подругу.       В марте черный котенок задел одну из стеклянных наградных статуэток, и Валентина, сметая осколки, решила, что раз ей не суждено больше петь на сцене, то она должна постараться найти себе другое занятие. Сперва она даже пожалела об увольнении из театра. Стоило ей заявить Ядвиге об этом, как та поддерживающе улыбнулась и мягко сказала, что это давно должно было произойти. Поздним вечером, когда Валентина брела домой, её взгляд упал на очередное объявление. Срочно требовался преподаватель. Пусть не пения, а игры на фортепиано, но этот одинокий клочок бумаги будто разжег теплый огонек в её груди.       Неделю спустя Валентина сидела рядом с учеником и терпеливо поправляла его пальцы на клавишах. Настенные часы в душной комнате отбивали привычный ритм. Она отвлеклась от работы совсем ненадолго, чтобы распахнуть окно. Ничто в этом действии не напоминало ей об утраченном, но по какой-то нелепой иронии, Валентине показалось, что так к ней возвращается голос. С каждой выученной нотой, она сама будто бы пела громче и сильней. Видимые только ей стены рухнули, и она с наслаждением вдохнула весенний воздух. За одним учеником последовал другой, и вскоре к ее голосу присоединился целый хор.