Апата

      Заскрипела входная дверь. Щелкнул замок.       Уже по одному отношению к этой двери Егор мог определить настроение Полины. «До чего доводит совместная жизнь!» — мысленно, а порой и вслух, удивлялся он. Похоже, сегодняшний вечер обещал быть менее веселым, чем вся предыдущая неделя.       Егору не нужно было бросать взгляд на милый настенный календарь, привезенный из Нидерландов с последнего чемпионата Европы. Последнего по датам, конечно. Для Егора он был первым, впрочем, как и для Полины.       Сегодня был четверг. Порой, когда Покровского занимала каждодневная рутинная работа, не потеряться в днях недели позволял только вечер этого дня.       Вторая тренировка у Полины в четверг была силовая. Из-за миниатюрной комплекции и небольшого роста с весом тренер ласково называл ее «спортивной глистой» в этот день недели.       Ведь вся тренировка отводилась под силовые упражнения.       И если для других спортсменок из команды Полины силовая была больше разгрузочной (из-за большой мышечной массы и любви к тяжелым упражнениям такого же размера), то сама Полина проходила все круги ада за те три-четыре часа, что длились эти издевательства.       Зато Егор четверг любил по этой же причине. Уставшая и выжатая (как эмоционально: было очень тяжело заставить себя что-то делать, так и, конечно, физически) Полина была мягкой и милой. Если в остальные дни она чаще всего была недовольна своей работой на тренировках, считая, что могла сделать и лучше, то по четвергам она была счастлива просто от того, что пережила этот день.       Она мило улыбалась на глупые и однообразные шутки Егора на тему ее состояния, а Покровский и шутил-то только ради того, чтобы увидеть ее ямочки на щеках.       Полина босиком прошла по холодному паркету в коридоре, чувствуя, как горят ступни. Егор мог бы возмутиться ее безответственностью — так и заболеть можно, но, во-первых, уже устал делать такие замечания, а во-вторых — понял, что Полина не простудится, даже если будет плавать в проруби с арктическими моржами. Хотя, казалось бы, легкая атлетика — не водный спорт и не фигурное катание. Вряд ли должна закалять.       — Ты не вышел меня встретить, — преувеличенно-расстроено поджала губы Полина, забираясь на диван к Егору и удобно устраиваясь у него под боком.       Он был по-домашнему теплым, но все равно казался каким-то напряженным. Ноутбук с открытой статьей, написанной мелким шрифтом, лежащий у Егора на коленях, только подтвердил предположение Полины о том, что Покровский занят жутко интересным изучением чего-то из разряда «откуда в сыре дырочки» и «чем пони отличается от жеребенка». Работал, одним словом.       — Ты и сама прекрасно справилась с преодолением пяти метров до нашего дивана, — заметил Егор, не отрываясь от чтения.       — Так и скажи, что изучение строения поперечно-полосатой мышечной ткани интереснее, чем мои жалобы на «лыжника», — насмешливо хмыкнула Полина, упоминая одно из нелюбимейших ее упражнений.       — Какие слова ты знаешь, — уважительно протянул Егор, за что от Полины, будь она в своем обычном состоянии, непременно получил бы тычок в ребра. Но так как она временно была «обезврежена» (спасибо тренеру сборной), стратегически важные места можно было не защищать, — Неужто решила вернуться в университет?       — Так что у тебя там? — игнорируя провокационный вопрос, Полина потянулась за ноутбуком.       Про учебу говорить не хотелось. Не то, чтобы Полина всю жизнь мечтала, получив образование, стать тренером и старость встретить в каком-нибудь вонючем зале, за неприлично маленькую зарплату объясняя толпе вопящих избалованных маленьких монстров, чем стайер отличается от спринтера, но невозможностью получить диплом в ожидаемые сроки все же была расстроена.       Ее сверстницы в большинстве своем остались в училищах олимпийского резерва, чтобы за два года получить среднее тренерское, но она решила отправиться покорять московские ВУЗы. И даже почти получилось… Академический отпуск пришлось взять только в этом году, на Олимпийский сезон. Но уже в следующем Полина хотела бы вернуться к освоению позорной, по ее мнению, профессии «тренер по виду спорта».       — «Допинг у российских спортсменов: положительные тесты становятся закономерностью», — с удивлением прочитала Полина название статьи и тут же обернулась на Егора с немым вопросом в глазах. Раньше за ним склонности к подобной спортивной «грязи» не наблюдалось. Не считая многострадальный мельдоний, разумеется.       — Интервью какого-то фигуриста, — пожал плечами Покровский. — Очень познавательно.       — И что говорит? — Полина заинтересованно наклонила голову, снова оборачиваясь к экрану, но больше не сумела ничего прочитать — шрифт был слишком мелким, а потому пришлось положиться на интерпретацию Егора. Хотя его понимание было далеко от написанного в статье, Полина уверена.       — Что победы к положительным пробам никак не относятся, а его партнершу и вовсе незаслуженно затравили. Это если вкратце.       Полина издала нервный смешок, увеличивая формат. Слова Егора оказались недалеки от правды — статье уже месяц, историю чемпионов Европы и призеров «мира» Полина могла бы не узнать только если бы жила в вакууме, но интервью Бурмистрова, непосредственно попавшегося на допинге партнера, еще не читала. Да и не планировала в общем-то, у таких спортсменов одинаковые оправдания. В любом случае, виноваты будут все, кроме них.       Егор приобнял Полину со спины, за талию притягивая ближе и тут же обратил внимание на сбитые настройки.       — И после этого ты еще будешь говорить, что тебе не нужны очки, — недовольно проворчал он Полине в макушку.       — Смотри, что говорит! — поспешила перевести тему она, преувеличенно заинтересованно вчитываясь в текст. — «Я признаю, что применение запрещенных препаратов имело место быть. Но они вряд ли выставили бы мне ребра на дорожке, или добавили бы нам с Верой синхронности на твиззлах. В межсезонье мы позволяем себе расслабиться, но баллы на соревнованиях — это наша заслуга, а не допинга.»       — Ну, по факту же сказал.       Егор нахмурил рыжие брови, почувствовав, как напряглась спина Полины. По ее молчанию Покровский понял, что грядет ссора. Его посетило нестерпимое желание затолкать слова обратно себе в глотку, только бы не портить так чудесно начавшийся вечер. Оставалась еще надежда, что Полина проигнорирует настойчивое желание устроить словесную баталию с эмоциональным швырянием вещей, но железной выдержкой она вряд ли могла похвастаться.       — Я поясню, — поспешно заговорил он. — Все это выглядит слишком странно. Сама посуди, бета-блокаторы, следы которых найдены в организме Бурмистрова, не используются в его виде спорта за их бесполезностью, а в некоторых случаях и пагубностью эффекта. Вот если бы он занимался стрельбой или, например, прыжками в воду, тогда понятно: нервишки нужно было успокоить человеку в межсезонье. Но фигурное катание? — с сомнением покачал головой Покровский. — Нет. Такие препараты способствуют быстрой утомляемости, хоть и улучшают координацию движений. Невыгодно. Можно было найти и что-то получше.       — Какая разница, что он принимал, Егор? — устало спросила Полина. Видимо, истерики, ссоры и скандалы откладываются на неопределенный срок. — Важен сам факт применения и конечный результат ведь. В его случае — срок отстранения.       — А мне кажется, это важно, — мягко надавил Егор. Он понял, что чем больше будет тянуть с нормальным, человеческим разговором, тем тяжелее будет его начать. — Взять Сашу, например.       Сказанное Полине явно не пришлось по душе. Она почувствовала себя неуютно и заерзала в теплых объятиях, которые только стали крепче, не давая отстраниться. Егор хотел поговорить. Ему это было нужно, ему важно было понять. Он хотел помочь.       — Неправильно ставить ее в один ряд с тем же Нэлсом*, — Егор упомянул известного американского велогонщика, изощренную допинг-программу которого до сих пор называют самым масштабным обманом всего спорта. — Это ведь разные вещи, согласись.       Полина медленно кивнула.       — Применение запрещенного на странных основаниях препарата — вынужденная мера, — видя, что Полина хочет возмутиться, Покровский уткнулся носом ей в макушку, щекоча кожу головы горячим дыханием. — Послушай меня, пожалуйста, — попросил Егор где-то у самого уха, оставив невесомый поцелуй и следом выпрямляясь, понимая, как важно то, что он собирается сказать. Как важно, чтобы Полина поняла его. — Саша не виновата в том, что ее сердце не справляется со спортивными нагрузками.       — Тогда пусть уходит, кто ее в спорте держит? — мгновенно ощетинилась Полина. Разговоры про сестру превращали ее в оголенный нерв, как бы она не старалась уверить Егора в обратном.       — А ты бы ушла?       — Это не…       — Полина, — жестче осек ее желание «спрыгнуть» с важного вопроса Покровский. Он понимал, почему Полина не хочет отвечать.       Как человек он тоже не хотел слышать ответ, от которого, конечно, ему будет больно.       Но как врач он должен был помочь Саше. И как человек, которому Полина доверяет, должен был помочь и ей.       В такие моменты Егор забывал, что он просто человек, которому…       — Нет, не ушла бы, — тихо, но при том твердо ответила Полина.       …бывает больно.       Несмотря на то, что он, зная Полину, ожидал такой ответ, все равно где-то на задворках сознания отчаянно билась шальная мысль из разряда «а что если…».       — Она такая же, как и ты, — с сожалением и горечью, оседающей на сердце и оставляющей отвратительное послевкусие из грусти, закончил Егор.       Конечно, он бы мог продолжить. Напомнить, что без этого препарата Саша рискует получить целый ворох проблем с сердцем, одна другой хуже. Что впоследствии она может стать инвалидом. Что иначе за ее здоровье Полина готова была бы отдать все, что имела, но этого оказалось бы мало, ведь было бы поздно что-то менять.       Но он промолчал. Полина неглупая, сама все знает. Незачем бередить и без того кровоточащие раны.

***

      — Нам нужно поговорить.       Полина от неожиданности испуганно икнула. До того вытиравшая только что вымытые ножи, она не услышала, как на пороге кухни появился Егор — наивно полагала, что он задержался на работе, как происходило обычно в преддверии выходных дней.       А фраза, с которой он заявился, еще больше выбивала из привычной уже протоптанной колеи «пошутили, посмеялись и все счастливы». Серьезные разговоры всегда пугали Полину, а у них с Егором как-то не повелось в таком ключе решать проблемы.       Полина мысленно содрогнулась — вот снова это любимое «нам нужно поговорить». В детстве ее до чертиков пугало это выражение, ведь чаще оно означало скорее нечто в духе «сейчас ты отхватишь люлей», чем «о, да, я открыта для диалога». Она судорожно стала перебирать в памяти, какое ее действие могло привести к таким последствиям.       — Это не я разбила твою чашку, — поспешно выдала она, резко оборачиваясь. Уперлась поясницей в столешницу, но колюще-режущих предметов из рук не выпустила. Возможно, тупые кухонные ножи из советского набора посуды бабушки Егора и были непригодными для повседневной жизни, но если вдруг Покровский очень любил свою кружку, то Полина вполне сможет ими защититься.       — Что? — нахмурил рыжие брови Егор, не до конца понимая: она это всерьез?       — Ничего, прости, — тут же стушевалась Полина, поняв, что в шутку все обернуть не вышло. Такое ей не нравилось. Егор тоже предпочитал избегать конфликтов, а сейчас даже не обратил внимания на ее глупый (и неуместный в большинстве ситуаций) юмор. Это пугало. — В чем дело?       Полина спросила с затаенной искренней надеждой. И если бы Егор имел моральные силы, или хотя бы захотел, то непременно бы обратил внимание на эту внезапную серьезность и тревогу, читавшуюся в каждом ее жесте: вот, Полина отложила столовые приборы, которые все это время бессознательно сжимала в кулаке, сделала шаг навстречу и… потерянно-потрясенно замерла, широко распахнув большие серые глаза.       — Я уволился, — просто ответил Егор, не сводя с нее непривычно холодного, напряженного и настороженного взгляда.       — Егор Викторович, — в кабинет заглянула миловидная женщина, отвлекая Покровского от поиска детской медицинской карты. Он закрыл пыльный шкаф и обернулся к двери, кивком показывая, что внимательно слушает. — Оленев попросил выписать рецепт.       — Он еще на больничном? — между делом поинтересовался Егор. Он прошел вглубь комнаты вслед за пациенткой, занимая место за столом напротив нее.       — Да, его будут оперировать. Говорят, оклемается за пару недель, — казалось, она была всерьез обеспокоена этим фактом. Впрочем, неудивительно: легкоатлеты очень бережно относились к здравию врача своей сборной. Пожилому Оленеву уже давно пора бы на пенсию, а он все шутит, что пока не получит первый автограф новоиспеченных Олимпийских чемпионов в лице членов своей сборной, на покой не уйдет.       — Вы у нас кто?       Пальцы Егора забегали по клавиатуре рабочего компьютера. Найдя нужный блок легкоатлетов, он бросил выжидающий взгляд на собеседницу и она поспешила ответить, склонив голову на оголенное плечо она:       — Зимина, — темные волосы упали на лицо и женщина провела по ним ладонью, пропуская пряди через пальцы.       Егор следил за ее действиями с легкой насмешкой, но не спешил прерывать.       — Анастасия, если не ошибаюсь? — спокойно поинтересовался он, не отнимая от нее взгляда. И получив в ответ удивленный кивок, продолжил. — Олимпийская сборная, эстафеты четыре по четыреста. Помню, — он едва уловимо улыбнулся.       — Не только эстафеты, — зачем-то уточнила она.       — Извините, не слежу за вашими достижениями, — пожал плечами Егор, вмиг рассеивая придуманное собеседницей «волшебство момента». После недолгого изучения ее карты, вновь заговорил, но уже отбросив веселье. Теперь был только врач Егор Викторович, который, видимо, потерял все очарование в глазах пациентки, поскольку она расслабленно откинулась на спинку стула, лениво покручивая в руках визитку, взятую у него на столе. — Это неэффективный препарат, мы уже давно его не используем, — хмурил рыжие брови он, углубляясь в рекомендации. — К тому же антидопинговое агенство его не приветствует.       — Для него делается медицинское исключение, — отмахнулась Зимина, не до конца понимая, что Покровского не устраивает, ведь и Оленев, и тренер сборной в один голос заверяли в надежности Егора…       — Это глупо, он того не стоит, — не понимал, что от него хотят, врач. — Уже давно доказано, что есть более действующие препараты. Извините, в общем врачебном доступе нет заключений и диагнозов, но я уверен, что мы сможем подобрать что-то, что не будет отражаться на ваших пробах…       После недолгой паузы, когда в воспоминаниях казалось, что время стало практически осязаемым: липким и вязким веществом, растягивающим момент и упивающимся своей властью, Зимина подняла голову и решительно, хоть и с долей присущей Егору минутой ранее насмешки, ответила, мягко улыбаясь (эту улыбку Егор еще долго будет вспоминать):       — Мне это и нужно.       В голове словно раздался характерный щелчок, резко запуская работу мозга.       Картинка вдруг сложилась. Вот так: совсем неожиданно, случайно и глупо. Егор во все глаза смотрел на невозмутимую легкоатлетку, не представляя еще минуту назад, что кто-то в спортивной сфере может с таким холоднокровием и беспечностью говорить о допинге.       Однако это было только начало череды грязных открытий, ключи к дверям которых хотелось спрятать как можно глубже, чтобы никто больше никогда не узнал о том, что они когда-либо существовали.       Потому, что именно в этот момент Егор с поразительной ясностью понял: атлетам не нужна помощь. Они сами превратили спорт в соревнования лжецов.       Они любят, когда все плохо, любят свою боль.       Но они никогда себе в этом не признаются.       — Ты… — Полина нахмурилась, тревожно всматриваясь в уже выученные черты лица. За минутным шоком пришло неверие и настороженность, а следом включилась защитная реакция ее психики. Полина растянула губы в улыбке, искренне считая, что ослышалась или неправильно поняла. Стало действительно смешно: как бы она не ворчала Егору, что его работа — не то, что делает его счастливым, а представить Егора-не-врача, сколько бы она не силилась, не получалось. Хотя на плохое воображение она никогда не жаловалась. Окружающие — даже наоборот… — Стоп, что?       — Тебе стоит присесть, — «поскольку мне такой возможности ты не предоставила» — мысленно добавил Егор. На периферии сознания еще отчаянно билась надежда, что вся эта ситуация — плод его больной фантазии. Глупое совпадение. Нелепое стечение обстоятельств.       Не больше.       — Вышло недопонимание, — старательно подбирала слова заведующая.       — Мне так не показалось, — возразил Егор, переступая с пятки на носок от одолевшего волнения, которое безуспешно пытался глушить в себе.       — Вам не стоит об этом переживать, — натянуто улыбнулась собеседница, однако зеленые глаза под толстыми линзами очков горели неприкрытой ненавистью.       — Хорошо, — неожиданно легко согласился Егор. Она развернулся и, уже взявшись за дверную ручку, вынужден был обернуться на окрик.       — Егор Викторович, думаю, будет лучше, если этот разговор останется между нами.       — Вот как, — его губы тронула грустная едва заметная улыбка. — Потому что мне не нужны проблемы?       Егор понимающе кивнул, получив положительный ответ. Сомнений не оставалось — все он понял правильно. И выводы для себя сделал неутешительные.       — Ты должна была мне что-то рассказать.       В его глазах не отразилось и тени веселья, внезапно нахлынувшего на Полину секундой ранее. И она хотела им поделиться, осчастливить такого непривычно мрачного и холодного Егора, вот только не знала: как?       Она не умела делать людей счастливыми. Вообще. Не умела заставить их при виде себя улыбаться, а не закатывать глаза, не умела быть чуткой, понимающей, нежной.       Но она и не хотела уметь. Полине это было не нужно. До появления Егора.       Ведь чтобы любить бег, не нужно понимать его. Какой в этом прок, если он никогда не полюбит в ответ?       Любовь к спорту — безответная зависимость, но в этом есть какой-то свой особый шарм, ведь чувства к людям не столь яркие и многогранные.       — Я? — внезапная истеричная веселость сменилась смятением. Егор подошел и сел на стул напротив. Взгляд глаза в глаза. — Ты же… — Полина растерянно обернулась за спину, словно в поисках поддержки, желая разорвать зрительный контакт. Но кто ей здесь мог помочь? Вилки, ножи и колотушка? Хотя, при правильном подходе — безусловно, они лучшие помощники. Однако что-то Полине подсказывало, что это не тот случай.       — Нет, ты не поняла.       Егор тяжело вздохнул, стараясь расслабиться, понимая, что от мыслей, которые уже готовы были разорвать черепную коробку, будь это в их власти, начинает шуметь в ушах, а тело и вовсе одолевать неприятный нервный тремор. Плечи апатично опустились.       — Я говорил с Оленевым.       Несколько слов. Чуть больше слогов и еще немного букв. Всего-то.       Но они произвели эффект сильнее, чем если бы Егор сейчас швырнул в нее табуреткой. Тогда она могла бы хотя бы возмутиться или разозлиться.       Сейчас не получалось.       Не получилось бы и предложение составить, будь в этом в данный момент необходимость. Головой Полина понимала, что сейчас как никогда раньше нужно найти в себе силы улыбнуться, пошутить и… и ничего. Ничего не получалось — абсолютно пусто.       Все попытки сознания защититься разбивались о неожиданно вылезшую с задворок сознания маленькую девочку. Ранимую и пугливую.       Так не вовремя напомнившую, что Полина состоит не только из одержимости спортом. Ведь можно любить бег, можно не любить… Это не важно, ведь любовь — это не профессия. Это так, приятный бонус, который идет к спортивной зависимости, вытекающей собственной боли. И Полина сгорала, преодоление выжигало к чертовой матери все даже намеки на робкие чувства, не успевавшие раскрыться во что-то более яркое, чем спорт.       А сейчас она вдруг вспомнила, что не умеет защищаться. Без неуместных шуток и глупых споров она… ничего не может.       А был ли теперь в этом смысл?..       — Ты ведь все знала, — не то спрашивал, не то утверждал Егор, видя ее смятение. Он протянул руки и взял ладошки Полины в свои. Проникновенно заглянул в глаза.       Этот момент со стороны мог бы показаться романтичным, но явно не был таковым ни для кого из них.       Умирала надежда.       Медленно, болезненно и неотвратимо приходило осознание — происходящее вовсе не недоразумение. Не стечение обстоятельств и не недопонимание. Осознанный выбор.       — Егор, я… — Полина поежилась от фантомного холода, ледяным ужасом отдававшегося где-то на задворках сознания, сосредоточенного на глазах Егора. Если глаза — не зеркало души, то почему же через них Полина видит, как ему больно? Срываясь на шепот она закончила, отнимая руки от его ослабевших вмиг пальцев. — Да.       Тихо отбивали ритм настенные часы. Скрипела половица у соседей этажом выше. Мир словно заиграл новыми красками.       Это было открытием для Егора, ведь напряжение, державшее его в плотном кольце неверия, окончательно спало. Это как давно забытый сон: ты помнишь только яркие краски, отголоски образов, тогда как полноценная картинка постоянно ускользает. Но едва поймав ее ты чувствуешь удовлетворение и необычайную легкость, будто это дежавю тяготило повседневную рутину.       — И ничего не сказала, — ровно проговорил он, словно по очередному щелчку секундной стрелки возвращаясь в реальность. В свою квартиру, в этот диалог. Во в кои-то веки честный разговор по душам с Полиной.       Покровский столько раз заверял ее в том, что рядом с ним Полина может отпускать себя, может не играть в сильную и независимую, что ей не нужно постоянно что-то ему доказывать, чтобы оставаться главной женщиной в его жизни, но… Сейчас, когда она была настоящей и смотрела на него чистым, наивным взглядом, Егору отчаянно хотелось затолкать эту ее искренность обратно Полине в глотку, чтобы она и не подумала ничего говорить. Наверное, он сам оказался не готов к таким открытиям, сколько бы не убеждал себя в обратном.       — В этом была моя роль в твоей жизни? Конечно, это ведь так… удобно.       — Нет, Егор, — умоляюще зашептала Полина. И, видит бог, лучше бы она молчала. Он не хотел больше ее слышать. Не хотел больше ничего знать. И, словно внимая его мыслям, Полина, вопреки опасным желаниям Егора, только накаляла обстановку своим беспомощным шепотом. — Я не хотела.       — Конечно, — жестко отрезал Покровский, окончательно теряя терпение. Он резко поднялся из-за стола, едва не опрокидывая стул, на котором сидел, и поспешил сделать несколько шагов назад, пока не уперся спиной в стену. Шершавые обои неприятно оцарапали лопатки даже через ткань футболки. — Только знаешь, что? — продолжал повышать голос он. Егор не кричал, но говорил значительно громче, чем Полина привыкла, а потому это создавало еще более пугающий эффект, пагубно влияющий на ее и без того расшатанную в свете последних событий психику. — Я справлюсь. А ты — нет.       — Что ты имеешь ввиду? — когда Егор был уже в коридоре, нашла в себе силы окликнуть Полина. Возможно, ей стоило промолчать, дать ему время осознать услышанное и понять, как действовать дальше, но…       Она не хотела его отпускать.       Странное чувство, будто если Егор сейчас выйдет из квартиры, то она больше никогда его не увидит, было абсолютно глупым, учитывая, что это его квартира. Но Полина это понимала умом. А здравый смысл сильно уступал эмоциям сейчас, потому она боялась больше не увидеть Покровского таким.       Флегматичным, саркастичным, бесконечно понимающим и… просто врачом. Хоть с этой профессией он уже не имел ничего общего.       И виновата в этом была Полина — осознание того, что она рушит его жизнь прямо сейчас, своими руками, не добавило душевного спокойствия, заставляя только сильнее обхватить себя ладонями за промерзшие плечи, имитируя объятия. Его объятия.       — Ты играешь в сильную, независимую и принципиальную, — все-таки обернулся Егор. — «Хорошую» девочку. Правильную. Только все это херня. Потому, что ты врешь. Весь твой образ — обман. Ты осуждаешь за допинг, но «астматики» из твоей сборной чисты и невинны. Может, ты так бесишься потому, что и сама не пренебрегаешь сальбутамолом*?       Егор озвучил предположение, так и вертевшееся на языке. Он внимательно смотрел на Полину, сейчас такую беспомощную и несчастную, словно бы всерьез задумываясь: а способна ли она на подобное двуличие? Могла ли Полина зайти так далеко?       Пройти точку невозврата, жизнь за чертой которой — отражение. Изнанка спорта. Грязная ложь. И ни крупицы веры. Все выжжено дотла. На пепелище прежней жизни остается только извращенная, неправильная любовь. Которая уже никому не нужна.       — Егор… — опешив, сорвалась на сиплое бормотание она, широко распахнув глаза, в которых сейчас отражался весь ужас даже мысли о подобном. А Полина все продолжала беспорядочно шептать. — Ты же знаешь, я никогда…       Покровский бросил взгляд на Полину через зеркало. В этот момент ему показалось, что стоило бы остановиться: она выглядела совсем потерянной, от обычной уверенности не осталось и следа. Но только Егор вспоминал о том, что эта ее самодостаточность, гордость и непробиваемость — такая же двуличная фикция, как и отношение к спорту, как жалость, волнами накатывающая на воспаленное сознание при виде ее затравленного образа, уступала место безразличию.       — Знаю, — тяжело вздохнул Егор, вновь переводя взгляд с настенного зеркала на часы, все так же равнодушно отстукивающие быстрый ритм. — Я думал, что знаю тебя, Полина. Я верил тебе, — с явным разочарованием растянул губы в болезненной улыбке Егор.       — Пожалуйста, поверь и сейчас. Я… мне страшно. Я очень боюсь.       — Нет, — тем не менее, жестко отрезал Егор. В ее сторону он старался больше не смотреть, чувствовал, буквально каждой клеткой тела, сколько усилий Полине понадобилось на это признание, которое в любое другое время Егор бы воспринял иначе. Совсем иначе. — Ты же сильная. И ты любишь этот чертов спорт, ты зависима от него. И ты на все ради него готова. Вот только в погоне за Олимпом ты теряешь смысл честной победы. Это ведь будет уже не важно. Победителей не судят, да?       Покровский накинул на плечи ветровку, под пристальным взглядом Полины быстро завязал шнурки ботинок и поднялся на табуретку, чтобы достать запасной комплект ключей от квартиры, собираясь покинуть ее как можно быстрее. Ему нужен был свежий воздух.       — Пожалуйста, давай поговорим. Выслушай меня! — истерично вскрикнула Полина, когда Егор уже взялся за металлическую ручку двери. — Ты должен мне помочь, не уходи!       Покровский замер, обернувшись в последний раз перед тем, как пройти в дверной проем и оставить Полину в одиночестве. Один на один с давящей на уши и психику тишиной. И Егор не был уверен, что когда он вернется, Полина еще будет здесь. И если уж быть до конца честным, то надеялся, что в квартире ее не будет.       Как и в его жизни.       — Ты и сама прекрасно справляешься, — чистая ложь. — Беги, чемпионка. Ведь «золото» дороже правды. О вашей астме никто и не вспомнит.       Кроме самого Егора, который желал только одного: забыть.