Чего желаешь ты?

      Художника может обидеть каждый, но некоторых хочется ещё поверх и мольбертом огреть.       ХёГю с сестрой были полукровками. Они не знали, как бы к ним относились Корее, в которой они с роду не были, но на материнской родине, если сразу не принимали за татарок или казашек, реакция на помесь генов была неоднозначной, раскидываясь на весь диапазон: от насмехательств и издёвок до ярого, а то и навязчивого, интереса.       Сейчас ситуация была даже не между, а равномерно смешивала обе крайности.       Старшая сестра училась в универе живописи и прочих изобразительных искусств, и один из относительно молодых преподов предложил студентке подработать. И её сестре заодно. Ничего такого — фотосет, в основном одного только лица, плата небольшая, но студенткам ли перебирать?       Душу мотал почти до вечера, а под конец вцепился как клещ, зазвав на чай, и вместо того, чтоб втирать об искусстве, активно начал учить жить и занудствовать, мешая всё странными замечаниями и рассуждениями о других культурах, в основном азиатских, о смешанных браках и прочем. Хё с удовольствием бы слиняла, но не могла оставить СунХён одну с этим хмырём, а та не могла слиться, потому что ей ему ещё экзамены сдавать. Потому приходилось выдавливать улыбки и кивать. Единственное, что могла сделать младшая — отморозиться от бубнения, рассматривая мастерскую.       Это был вытянутый, просторный лофт, делившийся на студию, где все чистенько, собрано, с аппаратурой и освещением, и на мастерскую. Последняя чуть тёплая, заставленная шкафами и тумбами, с художественной и творческой всячиной. Стен было не видно — если не заслонены стеллажом и полками, то завешаны листами с набросками, местами намётки были сделаны прямо на штукатурке. Была лишь одна чистая область, обложенная кафелем — там была раковина и вытянутая низкая широкая полка, видимо, заменяющая собой стол.       Но особенный шарм помещению придавали растения. Невероятно, но, несмотря на ужасные температурные условия, растения цвели, как в ботсаду. Чего тут только не было, но в основном те, что свисают или вьются по любой поверхности — стебли ползли по стенам, оплетали шкафы и полки. Неужели выезжают только за счет света, недостатка в коем явно не было — окно было почти во всю стену, выходя на заброшенный завод вдали. Ну, или художник таскает к каждой кадке уфо-лампу, что сейчас стояла над столиком, где засели хозяин с гостьями.       Солнце было за тучами, но каким-то образом его луч попал на какой-то предмет на полке, который ХёГю даже не увидела среди батареи других. А потом только в ту сторону и глазела. Там, закрытая листьями, стояла то ли чаша, то ли просто какой-то широченный цилиндр. Свет на него больше не падал, но стенки словно продолжали источать мерцание. Как пламя, оно дрожало, переливаясь то золотым, то розоватым. Чаша словно высасывала цвет из окружающих предметов, пылая ярче и ярче, и билась как живое сердце. Кровь в жилах девушки отзывалась, стуча в висках.       Поставь перед ней зеркало, она бы удивилась, увидев как покраснела её кожа, но при этом как неестественно явственно выпирают её вены.       Онни сидела сбоку, и не могла видеть метаморфозы, но рассевшийся напротив мужчина почти осёкся, но все же решил мысль свою закончить.       Зрачки и радужка Хё теряют свои четкие очертания. Но к этому моменту она уже отвернулась, чтоб пойти к полке.       Без спроса, без каких-либо объяснений, на глазах хозяина тянет руки к чужой вещи. Сестра, её препод, холод начинающий атаковать, как только она покину «зону уфо», всё это отъезжает окончательно, растворяется, как во сне. Важна лишь эта медная чаща со странными узорами. Странными они были не для глаз, а для пальцев — те рисунки, что казались плоскими, на ощупь были выпуклыми, те, что вдавленными — плоскими, а вот выпуклые как вдавленные, полумесяц короткого ногтя входил в них по самую подушечку. Но стоило провести ещё раз, как все перемешалось: теперь глубоко врезанные символы стали приятно округлые и выгнутые, плоские провалились, а там, где ожидаешь нащупать выступ, было ровно.       «Он что-то нам сыпанул, и у меня приход!».       Руку словно вкрутило, она так вцепилась в чашу, что ногти побелели, но девушка заставляет себя поставить ту на место. Резко опустив тяжёлый предмет, от грохота ХёГю словно приходит в себя. Всё это время ей что-то говорили.       Видя смену выражения лица — от заворожено-полубессознательного до сбитого с толку и растерянного, Сун понимает, что что-то не так. А вот её препод облегчённо выдыхает — вены и кожа бледнеют, да ещё и в тёмноватом закутке девушка стояла, и мужчина спешно списывает всё ранее увиденное на игру света и богатого воображения.       — Всё хорошо?       — Да… Нет. Мне надо домой, отвезёшь? Мне как-то… — она говорит и чувствует, как горячо её дыхание. Открой рот она пару секунд назад, из него бы вырвался пар.       — Да, вижу. Ну, спасибо, мы пойдём, — пользуется момент СунХён, вскакивая и кланяясь.       — Я проведу.       «Его легче скинуть с моста, чем с хвоста», — хмуро смотрит Хё на сестру.       На выходе СунХён обнаруживает, что забыла сумку в студии. Нехотя оставив сестру одну, она идёт за вещами. Ну что может случиться за три минуты, верно?       — Понравилась чаша? Она досталась мне от бабки, — тоже пользуется моментом художник, подходя к моющей руки Хё.       — Очень необычная работа, — странно, никаких больше нарушений в ориентации в пространстве и восприятии реальности в целом не наблюдалось. Неужели просто усталость в голову ударила?       — Хочешь её?       Это ставит в ступор.       — Я не смогу её купить.       — В подарок.       — Сколько подарок стоит? — напрягается Хё, но какая-то часть её (её ли?) шепчет, что цена не важна. Важна лишь чаша. И непонятно откуда взявшаяся жажда. Она начала печь горло с того момента, как чаща начала мерцать.       — Мне нужна натурщица для портрета. Его писать куда дольше, чем фотографировать.       — Почему именно мне предлагаете, а не СунХён?       — Ты же хочешь чашу, а не она.       — Идёт, но чаша сейчас, — ей, по сути, и плевать, почему да зачем, главное только одно. — Запорю портрет — верну.       Враньё, враньё, враньё и вежливость от остатков её Я, что сейчас гнётся под странной силой. А должна была вообще пытаться спасать бегством от наваждения.       — По рукам.       Снова она берёт над собой управление, задумываясь над тем, что не плохо бы было всё же узнать, что за портрет, как часто и когда надо приходить, но стоило коснуться чащи, как ей опять пофиг настолько, что в себя пришла она уже только дома.       Вместе с онни они не жили — та проживала в общаге своего универа, а Хё в квартире подруги, но лавочка скоро закрывалась. Подруга училась в другом городе, её родители — работали в другой стране, теперь возвращались, и нужда в стражнице отпадала. Стоило об этом подумать, как девушка поняла, что могла реально заработать на портрете, а так даже до его окончания не сможет продать эту чертову чашку. Какого вообще???..       Хорошо тот хрен её вокруг пальца провёл!       — Он точно что-то сыпанул, сука, — со злостью ставит она чашу на кухонный стол, рывком отодвигает стул и сидится на него, буравя непонятную мерцающую штуковину взглядом. Нахрен ей она сдалась, она вообще не любят сувениры нигде, кроме картинок в инсте, и с шестнадцати лет тащит в дом только практичное. Что теперь, бычки в ней хоронить или таблетки держать?       Язык совсем присох к нёбу. Ладно, сейчас промоет и по прямому назначению, вот тебе и практичность.       Она не просто промыла, а спиртом обдала. Пока закипал чайник, успела переодеться и увидеть, что в подъезд заходит Костян — брат подруги. Он не напряжный, но кто-то ещё в квартире— это последнее, что нужно было еле передвигающей ноги девушке.       — Где ж я так нагрешила?       Стоило ли надеяться, что когда-нибудь все это авансовое мелкое говно аккумулируется, и, наконец, для баланса Хё по подсчитанному счёту как нагрешит, как наблудит, ка-а-а-ак оторвётся!       Со вздохом, девушка задирает штору и идёт наливать себе кофе.       По сути, Костя был единственной причиной, почему пустующую квартиру не сдавали, и Хё могла в ней жить. По официальной версии для родителей, парень жил там все эти три года один. Ну и учился в универе по месту. На деле же он вылетел из универа, поступив через год в который хотел, тоже в другом городе, и каким-то образом ему удавалось впаривать родакам, что он все это время находился там, где они думали. Хё же оплачивала коммуналку, и отчисляла парню сумму, равную съёму комнаты в общаге. Так да, жила не бесплатно, но такой съём обходился куда дешевле обычного, и никаких вредных арендодателей с их проверками, запретами на котов и парней.       По долгоидущим планам, всем замешанным в этой схеме, времени хватило бы жить так, как хочется и удобно, но сраный ковид испортил всё: фирма за рубежом закрывалась на неопределённое время и все приезжие сматывали удочки.       Хё не просто надо искать новую квартиру, ей надо это сделать до пересечения с владельцами этой, чтоб при очной ставке они не затребовали оплату за все года по рыночной стоимости съёма. Всё было бы ничего, но соседи первыми кинутся рассказывать, что вместо мальчонки, годами видели азиатку. Парень появлялся не чаще чем раз в три месяца, за деньгами и для встречи с друзьями, и нередко они проводились здесь. Тогда девушка ночевала у сестры, на всякий пожарный.       — Привет, — открывает дверь Костя.       — Здоров, — кивает девушка.       — Ну как жизнь?       Девушка просто машет головой.       — Та же херня.       — Как будешь объясняться? — приваливает девушка к косяку, пока парень разувался. Плохой новости было пару дней, её активно обсуждали в общем чате по Скайпу, но Костя мог уже придумать и передумать по сто раз за один только час. Он даже не предупредил, что приедет, что совсем не удивило Хё.       — Никак. Этот будет вот тем случаем, когда на меня что-то находит, и я начинаю говорить правду. В жопе я видел их мед. Вот так и скажу, я все решил.       — Земля тебе пухом. Ты надолго?       — Нет, так, кое-что забрать надо, — идёт парень в комнату, но тормозит. — Ого.       Чаша снова начала сиять, и, видимо, это замечала не только Хё. Костя удивленно смотрит на квартирантку.       — Антикварный магаз грабанула? Ещё есть?       — Нет. Ты хочешь кофе? Могу сделать.       — Да я этот выпью, он уже подостыл, я такой люблю. Пить чот хочется нереально.       — Нет, он горячий, и он мой!       — Ты сейчас напиток отстаиваешь или с бисексуальным друганом парня делишь? — таращит глаза Костик, вцепившись в чашу, а потом тянет её к губам.       Хё хватает за спинку стула, дёргая назад, от чего горячий напиток выплёскивается на парня.        — Ты в себе?! — подскакивает парень, несолоно хлебавши, когда агрессивная знакомая отбирает ещё и чашку.       — Да, — и это было чистой правдой — её не подталкивала какая- то сущность, как когда заставила согласиться на подработку. Нет, это чисто желание Хе — она слушала полтора часа бубнёж душнилы, ей нужна была компенсация. Чашу она вернёт при первом случае, но из неё выпьет, причём первой.       В знак извинения, она заваривает гостю-хозяину кофе, не выпуская чашу из рук. Во рту тем временем сухость была неимоверная.       Костян не обидчивый, потому вытеревшись и побурчав для приличия, быстро замолк, попивая кофеек. Когда Хё сказала, что он может лезть в холодильник, так вообще просиял.       Наконец ХёГю отпивает и чуть не давится от удивления. Видимо, переборщила она спиртом или плохо промыла. На кофе по вкусу было совсем не похоже. Но и на водяру тоже нет, конечно. Если призадуматься, то ближе всего по вкусу к вину. Больше глотков девушка не делала, удивлено обмозговывая, пока по языку растекались все новые и новые вкусовые нюансы: какие-то фрукты, и мята, и лимон, потом что-то жгуче-острое, но приятное.       Девушка стояла как вкопанная.       — Ты чего?       — Тебе кофе нормальным показался?       — Тот, что пью сейчас — да, тот, чем умылся — хз, на коже языка нет.       — Нафиг я себе представила, как если бы он был, — вздыхает она, идя в свою комнату.       Закрыв дверь, она снова отпивает. И тут же выплёвывает на ковёр вязкую, отдающую кислым железом кровь. Дивный нектар в чаше прекратился в самую настоящую кровь. Раньше Хё нравилось слизывать кровь с разбитой костяшки или прокусанной губы, но то были капельки, а здесь целый, грёбаный глоток, неизвестно какой чужой кровищи.       Она бежит в ванну, суя два пальца в рот, чтоб проблеваться, хотя особо ж ничего толком проглотить не успела. Девушка полоскает рот, чистит зубы. Костян даже внимания на её суету не обращает.       ХёГю ещё раз промывает рот. Так, стоп. Никто чисто физически не мог сменить содержимое чашки, никак. Вот тебе и отсутствие проблем с восприятием.       — Сука, он таки нам что-то подсыпал в чай!       Надо потрепать Костяна, может за год учёбы чего и узнал. Но сначала узнать, как там сестра.       — Онни!       — Ты чего орёшь?       — Ты себя нормально чувствуешь?!       — Устала как псина, а что?       — Ты никакой странный привкус в чае или печенье не почуяла?       — Нет, а должна?       — Да нет, просто, мутный твой препод, как бы чего не…       — Это да. Но раз мы там не отрубились, то видимо, не маньяк. Что он там тебе втирал, когда я отошла?       — Да ничего, потом расскажу, сейчас просто хочу завалиться.       — Я тоже, давай, отдыхай. Покушай.       — Конечно, — скидывает Хё. Ладно, нечего сестру пугать, если она в норме, то значить хрень только у неё в чашке была. Ну, ничего, она проблевалась, сейчас пойдет, намешает соль в тёплой воде, чтоб точно желудок очистить, и запрётся в комнате, подальше от огня и колюще-режущих, приход пройдёт и всё будет хорошо, верно? И как-то стрёмно говорить Косте, что она ну в таком себе состоянии.       Прежде чем выйти, девушка делает то, за что ругала себя уже до совершения — третий глоток. Интересно же, какой вкус глюк даст на сей раз!       Ничего, язык вроде трогает жидкость, но вкуса нет, даже у воды вкус бывает, а тут как воздухом дышит. А в чаше — синие, мерцающее марево, космос в золотом обруче.       — Вау, — кивает Хё, запоздало осознавая, что именно конкретно чаша какой-то дрянью экстезной смазана, и сейчас она себя окончательно траванула. — Премию Дарвина мне…       Только успевает поставить чашу на стол, как комната начинает кружить вокруг. Крик «Костя!» замирает в сдавленной груди, в горле как камней накидало. Если парень не обратит внимание на грохот падающего тела, то ей точно хана.       Удара она уже не чувствует, тело обволакивает невесомость. Шума от сбитой мебели тоже уже не слышно — а упасть в этой маленькой, забитой комнате, не врезавшись в кровать, кресло, шкаф, кадки или пуфик было нереально. Точно, лежит сейчас с разбитой башкой и не чувствует, как мозги ковёр пачкают.       ХёГю вяло думала о том, что за изгаженной ковер родители прибьют Светку, её-то саму уже не понадобится. Хорошо бы, если не задела кадки — земли выгребать…       Потолок плыл, как облака, а потом замер, засияв двумя изумрудными звёздочками, что всё приближались и приближались.       Это были глаза, большие зелёные глаза. Но самого лица было не разглядеть, лишь синЕе пятно над ними и большое чёрное под.       Остатки сил и разума помогают Хё сфокусироваться, и она видит, как существо держит сведённые, как в молитве, ладони перед лицом, а потом разводит. Глаза в этом момент сияют кислотно-жёлтым. И свист, все заполняет свист, таким можно было бы подманивать змей, имей те слух.       Все плывёт, мешаются цвета, и сознание окончательно покидает ХёГю.       Приходит в себя Хё, лёжа на кровати. Горит только лампа в углу, окрашивая всё в розоватый свет. Неужели Костя таки услышал и перенес её? Девушка щупает голову, хотя не чувствовала боль, ни в голове, ни ещё где-либо в теле. Зато была слабость.       Перевёрнутой мебели или разбитых вещей не было, а Костян вряд ли бы стал что-то убирать или ставить по местам.       Она вся мокрая от пота, во рту снова пересохло. Но к чаше той она не притронется, разве что в той будут последние на земле капли воды. Поднявшись на трясущиеся ноги, она идёт к комоду. А чаша-то больше не сияет, потухла. Ну, или просто трипы отпустили.       Хё скидывает промокшую футболку, обтирая ею пот с тела. Будто кросс бежала. Достав из ящика кофту с коротки рукавом, она плюет и надевает хоть её — ворочать ворох вещей в поисках футболки сейчас по усилиям почти равно выкапыванию картошки. Девушка находила глубокий вырез не подходящий для фигуры, потому носила эту кофту только дома, и сейчас неудачный фасон несравненный плюс — пуговиц мало. Правда при гостях такое не наденешь, но форс-мажор есть форс-мажор.       Хёгю выходит в тёмный коридор.       — Кость? Костя?       Дергает дверь его комнаты, что бывает открыта лишь когда он дома. Закрыто. Что, просто положил на кровать и уехал? Ладно, и на том спасибо.       Умыв лицо, она рассматривает себя в зеркало, высовывая язык, осматривая глаза. Никаких налётов или лопнувших капилляров. Даже цвет кожи был обычный, а не как у упырихи. И силы быстро возвращались, тяжесть уходила, желание сползти и уснуть тоже. Вроде, всё хорошо.       А может, и нет — какой-то шум, причём из её комнаты. Что ещё хуже — голос.       — Не интересно. И это не интересно. Не интересно, не интересно, не интересно. Ничего… Абсурд, дребедень, ску-у-у-ука!       Приоткрытую дверь на удивление удаётся бесшумно открыть почти полностью. А вот челюсть, кажется, отвисла со щелчком.       Посреди комнаты стоял какой-то чел, вытаскивал с полок книгу за книгой, чтоб после очередного «вердикта» выкинуть за спину. Друган Костика? Маньяк, что пробрался в дом, грохнул парня, спрятал тело в соседней комнате?       Босой, в каком-то странном, тёмном, полувосточном костюме расшитом камнями и чем-то похожем на жемчуг. Розовый свет лампы сильно искажал цвета, и чуть волнистые волосы казались фиолетовыми.       Телефон лежал на столе, незаметно не возьмёшь.       Что, выбегать на площадку, голосить?       Стараясь бесшумно шагать, девушка идёт на кухню, но вместо ножа берёт дихлофос. Жаль, что гогглы далеко лежат, зато респиратор вполне можно успеть схватить.       Пока незваный гость свинячил, Хё подбирается очень близко. Ей хочется его огреть сзади чем-то, но она была неуверенна, как правильно бить, чтоб он упал, а не пришибить ненароком. Прижав респиратор к лицу, она нажимает на спуск, когда незнакомец повернулся. Вообще она хотела ударить его по ноге, заставив обернуться, ну так тоже ничего. А знала бы за секунду до — просто б врезала в челюсть, тут уже точно не надо рассчитывать.       Но, видимо, яд просрочен. Парень даже и глазом подведённым не повёл.       — Не смею поносить ваши предпочтения, о лучезарная, но эти благовония столь ужасны, что ими пользоваться только при приветствии врагов, — сделав изящные движения кистями, парень кланяется.       Понимая, что попала, ХёГю откидывает бесполезный баллон, отодвигая мешающий респиратор. Удушающий дымок достаёт до неё, жаля в глаза, нос и пробираясь в самую глотку, вызывая приступ тошноты куда более сильной, чем когда она совала пальцы к корню языка. И, тем не менее, это всё не помешало ей врезать парню по морде. Да с такой силой, что рука отозвалась болью. Но тому хоть бы хны, как стоял, так и стоит. «Да это ж глюк!», — заходилась кашлем девушка, отступая в коридор, но спотыкается.       — Не возражаете?       Она видит, как парень щёлкает пальцами, но к ней не приближается, не хватает, не добивает, просто смотрит. Как только она перестала кашлять и вытерла слезящиеся глаза, он снова вернулся к книгам.       А запах дихлофоса выветрился, словно и не было. Что, таки она даже дихлофос себе нафантазировала?       — Ох, я хороша, — хрипит девушка, отползая к стене.       На эту реплику парень оборачивается, задумчиво поджимая губы, а потом говорит:       — Посмотрим.       Фраза была зловещей, но произнесена каким-то будничным тоном, словно мама отвечала на реплику ребёнку о том, что он уже взрослый.       — Ты кто?       — Меня звали и шайтаном, и джинном, и демоном, кто-то даже феей. Но главное — звали часто.       — Я тебя вообще не звала, кыш. Встречу эту тварину, чашку через жопу до гланд просуну.       Фей замер с книгой в руке, а потом повернулся как механический. Теперь он скорее напоминал охреневающего подчинённого, который нанимался подшивать документы, а его отправляли почистить клетку со львом, пока тот там ел.       — Не вели гневаться, но… может, ты желаешь засунуть в него что-то другое?       — Единственное, чего я действительно желаю, это чтоб ты пошёл нафиг, на все четыре сто…       Она не может договорить, губы липнут друг к другу. А глюк исчезает, будто и не было.       А потом гневно шепчет на ухо, обдавая кожу жаром:       — Слова имею вес, они тяжелее золота. До твоего времени дошла сказка о халифе, что был заживо погрёбен под этим золотом? Так это не сказка. Впредь думай что говоришь, о чём просишь, и кого наделяешь властью, — джинн поворачивает её лицо к своему.       Тёмные глаза вспыхнули зелёным пламенем. Злая галлюцинация всё равно галлюцинация. Хё отпихивает его со всей силы от себя, надеясь, что это на самом деле не медик, приехавший её откачивать.       Видимо, единственное, что могло разозлить глюк, был посыл по всяким направлениям. Он, как ни в чём небывало приподнялся на локтях, подогнув одну ногу, болтая коленом, пока полностью не отвёл его в сторону.       — Был бы ты настоящим, я бы эти книги знаешь, куда б засунула?       — Сказала, что хороша, а фантазия однобокая.       — А ты пел мне сладкие речи, на Вы обращался, с вступлениями «о», а сейчас ноги раскорячил, как у себя дома.       По приколу она бросает книгу ему в голову. Попала прямо в лоб, но незванец даже не шелохнулся, лишь изогнул бровь, а ведь том был не мал. Это окончательно убеждает Хё, что перед ней лишь плод воображения. Может, потому людям дурь и нравится поначалу — ни схрена собеседник, которого ещё и бить можно.       Когда Хё выключает лампу, то разочаровывается — глаза в темноте у парня не загорелись. Потом она включает лампу на столе, и освещение уже обычное, но волосы парня по-прежнему неестественны — голубые. И глаза снова потемнели.       Махнув на него рукой, она оборачивается к шкафу, начиная ставить обратно книги. Как пить дать, сама же все раскидывала! Быстрей бы уже отпустило.       И ей приходит замечательная идея — сфотографировать заваленные книги на телефон.       — Что ты делаешь?       — Сейчас мое сознание меня обманывает, но камера не лжет. Утром или когда там отходняк начнется и пройдут, я увижу, что на самом деле творилось в комнате. Ну, я очень надеюсь, что снимаю все на телефон, а не держу в руках тапок.       Засняв все, она продолжает уборку, игнорируя глюк, а тот игнорировал ее. Но скоро тишина ему надоедает.       — Так ты считаешь меня мороком?       — Да, — поставив на место последнюю книгу, ХёГю подходит к парню, что так же неподвижно полулежал, и присаживается на корточки над его животом. — Сейчас и тебя сфоткаю, и гляну, с кем я говорила: с тумбочкой или вообще со стенкой!       Он с интересом разглядывает мобильник, давая себя заснять.       — Жаль даже, что ты выдуманный — я таких красавцев с роду не видела. Блин, точно, как я сразу не поняла, что ты не настоящий! Живые люди такими не рождаются, таких только фантазия под кислотой выдать может.       Джинн закатывает глаза:       — Жрицы культа Афродиты называли меня ее сыном, Султаны хотели меня в любовники, а теперь меня сравнивают с порождением дурмана. Мир теряет вкус.       — Или ты мельчаешь, — разводит руками Хе.       — Ну, тогда слезай с меня, не разменивайся.       — Я задела галлюцинацию! Я хороша!       — По-прежнему нет.       — Ага, — девушка берет его за подбородок, вглядываясь в каждую идеальную линию, надеясь, что вспомнит сие чудо, когда оклемается. Глаза, как у восточных красавиц подведены сурьмой, губы тоже тронуты краской. Одно в нем плохо — забелено сверх меры, отдавая восковой маской.       А костюм и, правда, расшит жемчугом, мелкими камнями, серебряной да золотой нитью. В ушах серьги, пальцы усеяны тяжелыми кольцами — если она якобы обнесла антикварный магазин, то этот вынес пол приданного гарема.       Взгляд снова приковывается к лицу:       — Ты, наверное, зеркало зацеловал…       — Как же, меня ж не существует.       — Точно.       Самой бы его поцеловать, знать бы только, что точно будет воодушевлённо лобызать воздух, а не Костяна, к примеру, хрен же его знает, что за завесой дури. Ну, или какая разница, зато будет что вспомнить. А если она всё забудет, а Костян нет? О-о-о, нафиг-нафиг.       Девушка нехотя поднимается и идёт к кровати.       — Что ты делаешь?       — Переживаю тёжкое время во сне, хорошо хоть будильник всегда заведён. Спокойной, ну и пока. Надеюсь.       Хе не переодевалась в пижаму, не шла в душ — если придёт в себя успеет утром, если нет, то какая тут учёба? Но что хуже всего — как понять, что она в себе?       Прежде чем она отключилась, «джинн» перебрался на пуфик, сев в позе лотоса.       Утро началось подозрительно адекватно. Мир как мир, а комната без посторонних. Хё думала проверит фото, но что-то останавливалось, хрен знает кого она там увидит, кто тут был. Надо будет позже позвонить Костяну. Сама комната была вполне в порядке, но может Хё в трипе сама прибралась? В любом случае ни побитых кадок, ни царапин на паркете, ни загаданного ковра.       Злосчастная чаша стояла на столе, Хё на неё даже смотреть не хотела. Она обошла квартиру, зовя глюка, тот не отзывался. Неужели таки отпустило?       В универ ехала как на иголках, боясь увидеть ещё какую хрень, или прийти в себя неизвестно где, неизвестно в каком виде. Хоть бы одетой быть. Хотя бы в бельё!       Ну, вот вроде корпус, одногрупницы, которые оказались более заинтересованными, чем Костя — даже те, которые ограничивались только приветствиями, окружили ХёГю.       — Что с тобой?       — Ты в порядке?       — А что? На мне чего-то нет или наоборот…       — Ты о чём?       — Просто скажит, что во мне не так.       — Лица на тебе нет. Всё хорошо?       — Да, если только лицо перекосило, тогда да, хорошо — кивает она.       — Запахи чувствуешь? — делает страшные глаза староста.       — Да! И прочих симптомов нет. Просто день тупой вчера был.       Дальше она, вливается в поток, идя на лекцию.       Хё всегда старательно все конспектировала стенографией и давала списывать, была неконфликтной, умела сливаться с обстановкой, пары практически не пропускала, максимальное нарушение дисциплины — пару раз уснула на галёрке. Потому громкое: «Ебать!!!» почти на всю аудиторию от неё не ожидали даже приятельницы.       В наклонной аудитории стены по бокам практически полностью состояли из окон, но не одно сплошное, а куча-куча рам. За одну из них, по обратную сторону, зацепился то ли мальчик, то ли видение. Будь у неё под рукой кирпич, швырнула бы, не глядя.       Со стоном она бьется головой о парту. Ей повезло — из аудитории не выгнали, сделав вид что ничего не слышали, и до конца пары никто не трогал. А по её окончанию, девушка подошла к Соне — приятельнице из другой группы.       — Ты чего буянишь?       — Помнишь, я тебе говорила, что не буду больше пить?       — Ты практически клялась. В перерывах между икотой.       — Так вот, фигня всё это! Смотри, что ты видишь на этих фото?       — Бедлам! Кто тебе такой шухер навел?       — Сама управилась.       — У тебя что, начало происходит какая-то движуха в жизни? — Соня пролистывает дальше сама дальше и восклицает. — Охренеть!       — Что? — Хё поворачивает экран к себе. А там глюк. — Ты видишь кого-то на фото?       — Ну да, — непонимающе тянет согрупница.       — Я надеялась, что он мне привиделся…       — У-у-у, мать, ты чем вчера у того чела закидывалась? Я вообще хотела расспросить, как съёмки прошли, но я так понимаю, самое весёлое началось потом, да?       — Это не весело, — рассматривает та фотки.       — Но чего он так накрашен? Натурщик? Вас там много было? А как он без слоя штукатурки?       — Не имею понятия.       — А без одежды?       — Тоже в душе не ведаю.       То есть, по дому реально шлялся какой-то чел. Разминувшись с Соней, она засела в холле и начала названивать Косте. Но как тот парень мог видеть на высоте третьего этажа, почти ни за что не держась? Неужели и какой-то хрен побывал в её квартире, и она при этом была и остаётся под какой-то дрянью, и ловит приходы с ним?       — Алло, Кость? Привет. Извини, пожалуйста, что дёргаю. Можешь сказать, что я делала после того, как пошла к себе в комнату?       — А я знаю? В замочную скважину не заглядывал. Сорян, ты не в моём вкусе.       «Хоть одна хорошая новость».       — А я ничего там не кричала, ничем не громыхала?       — Нет, тихинько, я крикнул что ухожу, ты не ответила, из-под двери свет не шёл, думал, спишь. А что?       — Да ничего, забей. Сорян. Пока.       — Ну чего, — сталкивает её в бок, стоило ей скинуть звонок. — Убедилась в моей настоящности?       Это снова был он. Сидит, ноги вытянул, держа над землей, снова босиком.       — Блять, ноги убери, тут люди ходят, — гаркнул студент, чуть не споткнувшись и не полетев вниз по небольшой, но широченной лестнице, что была в метре от сидений. — Кроссы на физре спёрли?       — За своими следи.       Цикнув, парень идёт дальше, мешаясь с толпой, а потом слышен его удивлённый вопль.       — Ой, не уследил, — разводит ладони прилипала, прижимая локти к телу, и корча мину.       — Эй, девушка, вы видите парня? — дёргает Хё мимо идущую студентку. Та удивленно таращиться, неуверенно отвечая: «Д-да?».       — А как он выглядит? Пожалуйста, прост ответьте.       — Синие волосы, бледное лицо…       — А всё, спасибо. Извините.       ХёГю с ужасом смотрит на улыбающегося парня.       — Ты не можешь быть не глюком — я врезала тебе пару раз, ты даже не шевельнулся. А я не настолько слабая… Ладно, как ты взобрался на окно и что делал в моей квартире? «Как он мог захлопнуть мне рот, словно «Нео в Матрице»? Почему на него не действовал       дихлофос?».       — Ты меня вызвала.       — Я ж сестре звонила… Бля, кого я набрала?!       — Ты пила из чаши. Хватит хвататься за соломинку, никто тебя ничего не сыпал. Ты испила из чаши, и магия сработала.       Хё просто поднимается и валит, куда глаза глядят. Это какой-то уж слишком тупой розыгрыш. Выходя из зданий, они видит голосившего студента, что споткнулся о ноги не-глюка. Он искал ботинки.       — Хороший вор срезает подошву с идущего, — догоняет девушку джинн. Он идёт за ней по пятам. Один из прохожих чуть было в него не врезался, но… прошёл сквозь.       Хё замирает как вкопанная.       — Хочу — меня видно и ощутимо, но мне больше нравится, когда меня видят лишь призвавшие.       — Бред, я всё ещё в бреду.       Костян когда-то говорил, как отличить галлюцинации от чего-то очень странного — очень странное видишь не только ты. Отлично работает, когда танцуют зелёные человечки и впаривают, что ты избранный, потому другим не дано их увидеть. А тут-то видели! А если это всё глюк? С Соней она не говорила, со студенткой тоже… Неужели наркота так долго действует, а главное что художник не зажлобился подсыпать такую вот забористую дурь какой-то студентке.       Ноги несут Хё к какому-то дому, под арку, где людей не было. Надо отдышаться, надо прийти в себя.       Парень, что был позади, уже шёл навстречу, выходя из тёмной арки.       — Что за…       — Ты испила из чаши, ты освободила меня, призвала. Дай мне имя и повелевай.       — Чего блин? Это ты обкурился, а не я.       Глаза его гневно полыхают, кожа синеет и истончается, являя светящиеся, серебряные кости. Земля снова уходи из-под ног, город сносит, как от ядерного взрыва, буквально сдирая. А вокруг — пустота, сине-чёрная, страшная, вечная. И в ней только он, чуть ли не с начала цивилизации, ни времени, ни мира, нет, существо перед ней не настолько старо.       А что главное — оно настоящее. Не фантазия, не химическая реакция мозга, не марево. Он настоящий, живой, ну насколько это слово можно отнести не к человеку.       — Видишь, кто я, видишь что я?       Темнота сжимается в две зелёно-жёлтые точки. Мир, может, и встал на место, но был заслонён за спиной джинна. Сложив руки, он медленно наклоняется, а потом снова разводит ладони:       — Ну что же, намнём с того, чего стоило, о хозяйка и властительница чаши: слушаю и повинуюсь.