Inside my mind

Уже больше двух месяцев неутихающей горечи и пустоты её отец приходил только во снах. Эти сны длились всего мгновение, но Кристин без промедления отдала бы за них всё. Он снова и снова играл ей, и пение скрипки легко увлекало её назад: к вечно холодному морю, которое вмиг согревало её, и к потерянным прошлым фантазиям, которые вмиг заменяли ей мир беспредельного одиночества. Пение скрипки всегда было очень печальным, как будто уже заключало в себе расставание — нет, Кристин не могла пережить его, отец ушёл, и она так хотела бы пойти за ним! Она беззвучно плакала, когда взамен свету являлась почти непроглядная темнота, когда музыка становилась иллюзией, а море таяло, словно туман, когда чужой голос мадам Жири что-то ей говорил, а чужая рука этой женщины просто вела за собой — и Кристин едва различала дорогу. Единственной верой, что папа вернётся к ней пускай и тенью, оставалось его обещание, что она так ясно помнила. Иногда Кристин вслушивалась в тишину и недолго смотрела наверх, будто Ангел Музыки, тот, кого папа пришлёт к ней с небес, мог вот-вот появиться. Но, кажется, тот был незрим, или время ещё не пришло, или этой фантазии не суждено было сбыться. Кристин подчас рисовала этот невидимый образ в своей голове, уходя от реальности в мир грёз. Ангел был соткан из самого света, его голос звенел утешением и защитой, и… мог ли он обрести плоть, сойти к ней, остаться с ней? Или, бесплотный, он был самой музыкой и коснуться его можно было лишь сердцем? Кристин приходила в часовню, когда боль утраты, хотя она и приняла её, сложно было переносить. Это место казалось ей словно границей — за ней начиналось неясное, неземное, и если когда-нибудь Ангел открылся бы ей, то здесь. Кристин тихо молилась о том, чтобы на небесах отец был счастлив и наблюдал за ней, пока пламя свечей озаряло немного пространства вокруг. — Ангел Музыки, — едва слышно звала она. — Я знаю, что ты придёшь. Прошло чуть больше года, и вскоре спускаться вниз, оставаться наедине с собой стало неким придуманным ею самой ритуалом: она проделывала этот путь практически каждый вечер, и мадам Жири, уже давно об этом узнав, никогда не возражала, хотя иногда в её взгляде проскальзывала неподдельная грусть. Временами Кристин негромко пела, вспоминая те песни, которым отец научил её. Иной раз даже не поднимала глаз к безмолвным сводам и витражам, к изображению ангела, подле которого всегда садилась, — до того была поглощена собственными воспоминаниями. Она могла рассказывать Ангелу, который, конечно же, слышал её, всё, что было у неё на душе. Хотя мадам Жири, давняя знакомая отца, всегда была добра к ней и заботилась, как о второй дочери, кому ещё Кристин могла открыть самое сокровенное, если не духу своего отца, оберегающему её? Она больше не сомневалась в том, что он рядом и видит её, даже если его нельзя было найти, почувствовать хоть на миг. И однажды, когда Кристин зажигала свечу возле небольшого портрета отца, когда одновременно напевала мелодию, слова которой лились наугад, по наитию, Ангел ответил ей. Он подхватил эту песню, как сильный ветер подхватывает листву, и закружил её, складывая в удивительной красоты призыв, обещание, восторг, признание — чего только не было в этом голосе, пронзающем её душу! Кристин безоглядно тянулась к нему — и впервые не видела призраков бесповоротно исчезнувшего. — Ангел Музыки? — тепло, с любовью спросила она, когда голос затих. — Я ждала тебя, и ты нашёл меня! Тишина словно застыла пред ней в удивлении, но сейчас Кристин вовсе не требовалось его слов: окрылённая воплотившейся мечтой, она лишь говорила сама: — Мой отец обещал послать мне защитника и друга, и я всегда верила, что тебя встречу. Ты всё это время смотрел за мной? Тишина как-то горько вздохнула в ответ почти по-человечески — Кристин не могла не улыбнуться той мысли, что Ангел мог чувствовать что-то, совсем как она, совсем как кто-то живой. — Я слышал и видел тебя, дитя, и твой голос, когда ты поёшь, открывает твою душу. Однажды ты смогла бы покорить целый мир. — Ты видишь во мне что-то, чего я сама никогда не смогла бы увидеть, — проговорила Кристин чуть смущённо и радостно: о, было так похоже на её отца видеть в ней нечто прекрасное! Находя это чувство в его глазах, она и сама могла в это поверить. — Но твой голос самый красивый из всех, что я слышала. Научи меня, — она подняла взгляд, как будто ждала, что он, Ангел Музыки, вот-вот спустится, пройдёт сквозь стены. — Не оставляй меня, Ангел. — О нет, никогда… — голос прозвучал будто надломленно, только Кристин не могла угадать, почему. Лишь через долгие десять лет тот, кто стал для неё её Ангелом Музыки, сам поведает ей о том, как однажды услышал, бесшумно перемещаясь по лабиринтам коридоров театра, как наблюдал за ней, как расспросил о ней мадам Жири, как, не в силах остаться безмолвным, запел для неё, вместе с ней; как, не в силах разрушить её веру, принял роль Ангела — наедине с собой неконтролируемо смеясь, потому что его сущность была абсолютно обратной. Он расскажет, как каждое обращённое к нему «Ангел» касалось его искалеченной, мёртвой души огнём, но не сжигало — несло свет и то чувство, какого он, Эрик, никогда прежде не знал. Как учился быть для кого-то наставником, другом, почти отцом, и как Нетта вначале относилась ко всему этому с сильнейшим подозрением, и как их связь с каждым годом становилась ещё прочнее. Как — изредка — они даже ссорились, а Эрик выплёскивал всю боль, ночами терзая орган, как Кристин расцветала, а Эрик влюблялся и сам того не понимал, как подчас он готов был ворваться к ней, снять маску — вот, смотри, это ли твой Ангел Музыки, станешь ли ты теперь его любить? — потому что и спустя годы она не знала, не могла знать, какая тьма наполняла его сердце. Когда Эрик всё это откроет, отбросив маску прочь, пряча своё отвратительное лицо в её руках, Кристин заплачет вместе с ним, обнимая его, и в её слезах больше не будет злости, бессилия, страха: лишь светлая грусть, сострадание, освобождение. Её кольцо, которое Эрик наденет на её палец в припадке отчаяния и безумия и которое она теперь откажется снимать, чуть заблестит, как солнце среди темноты, когда Эрик снова коснётся её руки своими уродливыми губами. Но сейчас Кристин, ещё только потерянный ребёнок с такой сильной верой в своём сердце, ловила угасающее эхо, ещё не зная, куда придёт, если последует за этим голосом…