Миръ и мiръ

Хотелось спать и согреться. И не думать ни о чём — в особенности о собственных проступках. Только вчера примкнула она к крестьянскому отряду, — но, Господи, каким тяжёлым показался ей этот день! Обозы проезжали нечасто; передышек было предостаточно, но, пожалуй, именно часы отдыха казались Наташе самыми сложными. Когда она впервые побывала в нападении на обоз и поняла… нет, не поняла, а почувствовала, как непреодолимая сила тянет её вперёд, вместе со всеми, вместе с этими озлобленными крестьянами, то она не испытала ровным счётом ничего — ни страха, ни ненависти, ни запальчивости. Крики и стоны, русская ругань и французские приказания звучали издалека, будто не из этого мира. Она, кажется, даже ударила какого-то француза — перед нападением ей дали рогатину, тяжёлую, толстую, едва помещающуюся в ладони, и Наташа ткнула ею солдата. Зачем? Тогда она не думала об этом, а просто повиновалась наитию, велению свыше — которое, она не сомневалась, управляло и теми, кто плечо к плечу боролись вместе с нею, и теми, кому они противостояли. Никого не оставили они в живых. Следующий обоз тоже разгромили — и тоже перебили всех. Вечерело. День подходил к концу, и крестьяне спешили завершить своё дело прежде, чем спустится тьма. Надо было вырыть яму, сложить в неё тела, сверху накидать веток и дёрна, а мундиры, перевязи, сапоги — словом, всю амуницию сжечь¹. — Был у нас в селе поп, — рассказывал Наташе Феофан, парень, приготовлявший костёр, — и, что бы ты думал, он рассказывал? — Что? — На Великой неделе сделался с ним грех, — улыбнулся он, — и за него отнялся язык. Веришь? Наташа повела плечом. Какой-то поп её совершенно не интересовал, а этот балагур успел уже столько всего поведать ей, что она не упомнила и половины его историй. — Да пьяница он был горький, ну, напился, и лежал! Она не отвечала: слишком много дум вызывал этот день, и сейчас, когда она никуда не бежала, когда тихо потрескивали поленья в огне, она хотела ответить на все вопросы, которые неотступно преследовали её с утра. В чём разница между Феофаном и французом, крючки на куртке которого расстёгивала Наташа? Она кажется очевидной: первый живой, весёлый, а второй — смотрит остекленевшими глазами в небо и ничего не видит. Но это — отличие поверхностное, а если смотреть глубже, то они оба — две капли воды. Оба они — люди, и только одному из них не повезло сильнее, чем другому. Возможно, завтра не повезёт Феофану, возможно — Наташе. Кто виноват в этом? Да все, решительно все без исключения. Виноват Бонапарте, которому не сиделось на Корсике. Виновата и сама Наташа — ведь и она приложила к этому руку — пусть и не пролила ни капли крови. Но если б они отпустили обоз? Французы бы приехали в какую-нибудь деревню, разорили бы её. Пострадали бы другие, беззащитные, люди. В общем, найти ответа на главный вопрос — хорошо ли поступает Наташа? — не удавалось. Она уверяла себя, что хорошо, но червь сомнения всё грыз её и не желал отступать. — Мальчонку одного леший… — Феофан остановился на полуслове и, раскрыв рот, указал в сторону. Наташа увидела двух всадников — пока плохо различимые, скрывались они за тонкими деревцами. Прислушалась: в предзакатной тиши голоса разносились далеко. «Le prince²», — разобрала она. — Бежим, — дёрнул её за руку Феофан. Наташа не двигалась — старалась расслышать ещё слова. Что-то подсказывало ей — наверно, странный выговор, — что французы не совсем французы. «Le prince Багратион». — Стой, не надо бежать, — шепнула Наташа, — они, кажется, русские. Всадники приближались, и уже можно было разглядеть их одежду — коричневые мундиры со шнурками. — Да какие русские? Лопочут не по-нашему, одеты странно. Французы это, как есть, французы! — Эй, господа! — воскликнула Наташа по-французски, и эхо пронеслось по молчаливому лесу. — Вы не из Франции, верно? Всадники спешились и неторопливо подошли к Наташе. — Верно, — ответил один из них уже по-русски. — Нас отрядили присоединиться к здешней партии, а где она — не знаем. — А вы — не крестьяне? — спросил второй. Разве маскарад её так плох? Разве по ней сильно заметно её сословие? Она было подумала, что обман удался и ей поверили, — а оказалось, что её так просто раскусить! И что теперь о ней думают — что она лгунья? — Почему вы так думаете? Может, он заблуждается — как было бы хорошо! — Да крестьяне не знают иностранных языков, — усмехнулся он. — Признайтесь, вы дворянин? Наташа кивнула. — А как ваше имя? — полюбопытствовал первый. — Это, надеюсь, не секрет. И для чего вы нарядились так странно? — Так… пришлось, — сказала Наташа. Отвечать на первый вопрос ей не хотелось: конечно, имя — не настоящее, изменённое имя, — она придумала, но назвать его означало снова бы солгать, а это неприятно. — Ну, а зовут-то вас как? — настойчиво повторил он. — Мы, возможно, знакомы… или даже родня, а как, не зная вашей фамилии, определить это? — Пётр Соколов, — сказала она. — Но, я думаю, мы не знакомы. — Пожалуй, не знакомы. — Нет, отчего же! — перебил его спутник. — Помнишь, в первом батальное служит Анатолий Соколов? Он не брат вам? — обратился он к Наташе. Действительно, брат. Но не сознаваться же в этом! Анатоль, верно, рассказывал им, что у него есть сестра, что остальные шесть детей умерли во младенчестве, и, значит, вторая часть её обмана раскроется ещё быстрее, чем первая. И если б позор пал только на неё — это полбеды. Но так он несмываемым пятном ляжет и на Анатоля, и на всю фамилию — и всё из-за неё! А с другой стороны — заручиться поддержкой было бы неплохо… — Нет… то есть не совсем, — нашлась она. — Кузен. Разговор их затянулся. Почему бы им не уехать — разве не надоело ещё беседовать с нею? Наташа боялась, что они продолжат задавать неприятные вопросы, а гусары всё не трогались с места. — Не хотите отправиться с нами? — вдруг спросил один из них. — Что вам, благородному человеку, с крестьянами якшаться? Наташа слыхала, что партизаны — так, кажется, называются те люди, куда направлялись путники? — отпускают пленных под расписки. Что это значило, она не знала, но понятно было одно: с пленными обходятся куда менее жестоко, чем здесь. — Не знаю, — отвечала она после недолгого раздумья. — Я же не военный. — Ну, мало ли! В партиях, говорят, разных людей хватает, так что не бойтесь. Наташа подумала ещё и наконец сказала: — Тогда можно, пожалуй…