И чтобы сплошные прочерки, а не жизнь

      С того момента, как Дан влился в проект, случилось так много всего. Балан, апломбно убеждённый, что это желтушная телевизионная ловушка от Завадюка на тему: «В этом сезоне тебе стоит присмотреться к Тине Кароль», и ему мечталось взбрыкнуть, как умел он это делать, но попал в плен с первой встречи. Какая-то странная ворожба, от которой он не мог отучиться второй год.       Когда он увидел в глазах малой слёзы на Слепых, отчего-то захотелось кого-то поджечь.       Дан в целом боялся женских слёз, как минимум оттого, что не мог определиться с действиями: утешать, игнорировать, спарринговать с обидчиком?       В этот день Кактуса он, вроде, последний из наставников к ней подошёл, слегка вальяжно, немного в напрягЕ, и положил руку на голову. Случайно вспомнилось, что раньше делал так с племяшкой — среди женщин опыта в успокоении у него не было, а вот детей Дан любил. На секунду замер, мол, не странно ли, но Кароль всхлипнула и порывом обняла его под пиджаком.       Где-то фоново ПтП с Димой шептались, мол, Тина вообще ни при ком не плакала. Женщина в его руках прижалась к нему ухом, ненароком (или нароком) скрываясь от Потаповского:       — Да она ж и как узнала о кончине мужа-то, на сцене не плакала! С чего бы «Кактусу» так задеть… — Дан прижал руку крепче, и сместил её так, чтоб и второе ухо закрыть от слов-арбалетных стрел. Какой же он, блять, нетактичный. Потап отстранился, размазался на границе слуха, а осталась только…       Она. Сердце простукнуло. И её маленькая ледяная ладонь с коготками между его лопатками. И ухо, тоже малышкинское, тоже холодное под его ладонью. А ещё её дрожь. И что-то в голове поменялось.       — Данчик, — Тина едва шепчет, но Балану это только радует. Его слух музыканта позволяет распознать самые незначительные шорохи — а ей тихий лепет в мужскую рубашку гарантирует приватность от медведя-ПТП и недремлющего BIS. — Я сильнее, чем кажусь?       — Тебя никто не просит быть сильной, Кактусик— бурчит он, и свободной рукой лезет в карман. Хмурится, обнимает крепче. Вспоминает. Вроде как должен был захватить, чтобы передать Тине ещё перед съемкой; вроде вчера его взгляд случайно замер на полке магазина, и в голову пришло, что ей эта вещь нужна. И вот сейчас в его руках она такой болезненно-хрупкой кажется, и коленка её острая, которая упирается ему в икру, почти прозрачная, что как будто бы это решение, стоящее быть озвученным поскорее. И наконец под пальцами в кармане хрустит пакетик:       — Ты забыла колготки, — вполголоса утверждает Дан. — Не носишь кофты, так почему не закрываешь ноги?       — Я их порвала, когда собиралась. — Она виновато улыбается. Глаза так забавно косит на его пуговицу рубашки, одну ладонь Ти кладёт себе на шею. Нижние фаланги синие — Дан ловит её руку в свою, целует, греет дыханием. Она ёжится, позволяет — значит, здорово.       — Значит, не согреешься.       Он отходит на шаг. Сейчас или не сейчас? Чуть мнётся:       — Тина, — пакет в кармане хрустит снова, а неловкость обостряется. Дан дёргает кадыком. И в эту секунду весь этот его жест уже такой глупый. — Ты вся ледышка. Снаружи, а не внутри. Не нужно забывать колготки.       И протягивает ей пачку. Изрядно измятую, стоденовскую, однозначно неподходящего размера. С блёсточками. Тина смотрит на дарителя, потом на подарок.       — Данчик… — и важным кажется пожурить, — все же смотрят.       — Тина, — перебивает ПтП, и обдаёт запахом электронки. Тыкает пальцем в угол упаковки. — А что значит вот это «с доступом»?       Тина смотрит на пачку. На донельзя озадаченного Дана. Тина улыбается.       Следующий эфир Тина — не в этих, конечно, но — в колготках. С блёсточками.