Starboy

Санта-Фе

      — Может, твоя сестра что-нибудь…       — Что?       Брендон не знает, что сказать, или хотя бы какого примерно ответа ждет. Молли, может быть, твоя сестра рыдала в подушку по ночам или крыла меня матом хотя бы разочек? Может, она как-то раз приготовила лазанью и вспомнила вскользь, что мы в загородном доме у Лурье ели такую же? Может, вы соревнуетесь в язвительности и наперебой накидываете друг другу аргументы в пользу того, что Брендон Форд — последний мудак и неисправимый человек, который дает таким чудесным девочкам надежду, а потом сваливает непонятно куда на три года? Присылает кожаные куртки, прорезанные лезвием в пугающих местах? Может, вы издеваетесь над тем, как он криво приделал поверх дыры вышитую розу и только потом узнал, что это термонаклейка, и такие вещи приклеивают утюгом, а не пришивают?       Молли мурлычет себе под нос что-то из чартов Спотифая, но из мыслей Брендона выдергивают тихие, но резкие и липкие звуки на фоне: блеск для губ. Мишель с точно такой же беспричинной агрессией его на кисточку набирает — то есть, набирала три года назад, потому что, строго говоря, он ровным счетом ничего не знает про сегодняшнюю Мишель.       Потому что он сам от неё ушел. Потому что он безалаберный мудак.       Брендон без единого звука вдыхает, пока хватает объема легких, и тремя резкими выдохами выталкивает весь воздух наружу. В том, чтобы так шифроваться и даже не пыхтеть, вряд ли есть смысл: в забегаловке, где он ногтями ковыряет трещинку в белом пластике столешницы, а вилкой — фрито-пай в ярком пакете из-под чипсов, во всю громкость орет жизнеутверждающая кантри-песня. Это раз. У Молли странности с его дыханием надолго в голове бы не задержались — два.       В любом случае, он предпочитает думать, что этот маленький лайфхак — "От одного агента ФБР другому" — его хотя бы немного расслабил и успокоил. Судя по тому, что щемить в груди не перестало — нет, не сработало.       — Мишель… — Брендон морщится, жмурится и пытается вспомнить, как называется испанский стыд за самого себя. Просто стыд, наверное?.. Ему стыдно, и он, пытаясь выдавить из себя несколько простых слов, отыгрывается на своем купленном за пять баксов обеде. Тык, тык, тык. — Она что-нибудь обо мне говорила?       Еще раз, он не может дальше жить без этого знания, но оно его раздавит, — либо чувством вины, либо безысходности — но ему надо.       — Ооо. Бренди, — сочувственно тянет Молли.       — Что? — Брендон упирается взглядом в затылок какой-то белобрысой девчонке, которую родители привели сюда пообедать. Или, скорее, девочка оказывается на линии его взгляда — ему самому без разницы, куда смотреть. Он не дышит, не жует и не глотает, чтобы ничего не упустить. — Молли? Хорошо слышно?       — Нет, ничего, — вздыхает Молли. — В смысле, вообще-е-е-е ничего. Я пыталась спрашивать, но ей… короче, как со стеной разговариваешь, понимаешь?       — Понимаю.       Он бы не удивился, если бы сейчас опустил глаза на свой разноцветный фольгированный пакет и обнаружил, что сделал из фрито-пая равномерную бобово-чипсово-мясную кашу, но нет. И он сам искренне не хотел, чтобы Мишель по нему убивалась, потому что он терпеть не может её слезы. У него нет фоток или видео, где она была бы явно несчастной, а воспоминания за три года подстерлись, поэтому…       Поэтому, блять, ему не так хочется выколоть себе глаза этой пластиковой вилкой, когда он делает что-то, что Мишель бы не одобрила.       То, что она вроде бы все пережила и двинулась дальше — это лучший из возможных исходов. Просто Брендон всегда был уверен, что его цель в жизни — это бежать-бежать-бежать от искренности, открытости, ответственности и скучной стабильности, и он сбежал аж до столицы штата Нью-Мексико, а сейчас, не донеся вилку до рта, обнаружил, что ему некуда возвращаться.       — Бренди-и-и, — кажется, он снова выпал из разговора. Он понятия не имеет, что у него только что спросили — и спросили ли вообще.       — М?       — Как жизнь, говорю? Что-нибудь интересное с работы? Кем ты работаешь? — Молли произносит это с неловкостью человека, который только что сказал все то же самое, но естественно и в потоке, а теперь приходится повторять и изображать свои же интонации.       — А, — отмахивается Брендон, — да я безработный.       — Оу…       Брендон усмехается: такое неприкрытое детское удивление… Если не презрение с разочарованием. Но это Молли, в её отношении действует презумпция невиновности. Пусть будет удивление.       — Нет-нет-нет, Бренди, не подумай ничего! Я же совсем не в том смысле.       Тем не менее, она прекрасно знает, что загадочный "тот смысл" все-таки существует, и что он может обидеть человека.       — Недавно уволился из общепита. Шашлыки делал, — он не хочет жертвовать детским сном и умалчивает, что иногда шашлыки были из грязных преступников.       — Ух ты, — разочарованно бормочет Молли. — Ну…       О да. Такое разочарование и крах стереотипов — она-то его помнит бойфрендом старшей сестры, который ей присылал плюшевых мишек, пока Мишель была в Европе, тайком заказывал на их адрес пиццу и мороженое и носил модную майку с черепом... По крайней мере, таким контрастом Брендон ей напоминает, что Мишель со своей квартирой в центре Сан-Франциско и офисной зарплатой выше средней по стране, в общем-то, отлично устроилась. Некоторые к двадцати восьми с кредитом на высшее образование разобраться не успевают, об ипотеке даже думать боятся, а Мишель покрутилась и так вот хорошо устроилась.       — Бренди, не обижайся только. Знаешь, мы откладываем каждый месяц по чуть-чуть и на Рождество летаем к Джо с Кристианом в Париж… Может, это и неплохо будет, — она резко уводит тему разговора от трудоустройства Брендона и начинает издалека, но его ладонь автоматически взлетает и впечатывается в лоб.       Да. Брендон уже знает, что она предложит, и это одновременно самая гениальная и самая отвратительная идея в мире.       — Я имею в виду, можно еще пригласить Джастина с Ванессой, только они, наверное, возьмут с собой своего придурка Джека, и-       — Он развелся с Ванессой.       — Что-о-о?! — Молли ахает, что-то роняет, ойкает, и Брендон впервые за весь разговор смеется. — Да ладно! Откуда информация?!       — Фейсбук. Все гениальное просто, — отвечает он, переводя взгляд на кассиршу, с бешеной скоростью пробивающей гостям газировку, тако и такие же пакеты, как у него. — Мемы про развод, фотки без рубашки и длинные озлобленные речи с тремя лайками. Но он вряд ли станет тратиться на билет в Париж.       — А ты? — быстро спрашивает Молли.       — А моя фамилия — Форд. Проходила на уроках истории, что такое конвейерное производство? Какую фамилию носил дядя, который его придумал?       — О-о-о… Подожди, так ты этот Форд?       — Один из, — отмахивается Брендон. — Могу позволить себе и шашлыки, и в Европу на праздники смотаться.       — Сл… Бренди, если ты еще и билет сам себе купишь, это вообще сказка! Я думаю… Как бы, я прикинула, и можно это обставить как такой сюрпризик для неё, вся команда вместе, как в старые добрые, чтобы это был не конкретно ты. И тогда не так явно будет, что ты… ну…       Молли заминается, пытаясь подобрать не такие обидные слова. В какой-то степени Брендон ей за это даже благодарен.       — ...На три года врубил радиотишину, — хмуро заканчивает он. — Я с удовольствием. Мишель — ладно, пофиг на нее, но я одержим семейством Лурье-Браун. Это мой наркотик.       — Да ну надо же, — Молли заливается смехом, — а я все немножко по-другому помню.       — Подожди недельку, увидишь. Я вокруг них буду бегать, как бешеная фанатка. Знаешь, — он чешет бороду, поднимает пластиковый стакан с пивом на уровень глаз и придирчиво рассматривает блики от белых электрических ламп на поверхности, уже заляпанной отпечатками его нервных мокрых пальцев. — Я сменил имидж.       — Да?       — Да. У меня теперь бородища и черный хвост, — и мне лучше не летать самолетами пока.       Брендон Форд снова возник из небытия, а странный парень по имени Родриго исчез и никогда больше не вернется, но суеверия и приобретенная за годы в ФБР паранойя советуют пока путешествовать по штатам на попутках. И не попадаться никаким таможенникам на глаза.       — Покажи! Покажи!!! — вряд ли Молли за эти несколько минут успела высосать банку энергетика, но новости почему-то приводят её в необъяснимый детский восторг — в какой-то момент Брендону по скрипящим звукам кажется, что она там на кровати прыгает. — Ты только в Париже с нами встретишься? Мы в Сиэтле, не в Сан-Франциско!       Господи, естественно, они не в Сан-Франциско. Он много чего упустил, но почему бы этого-то ему не знать? Брендон раздраженно кривится, но потом вспоминает, что он чужой человек для Молли и Мишель. У него есть право не знать, где они живут и чем занимаются.       Поэтому Молли не закатывает скандалов, так свободно с ним общается, пока красится, и из вежливости догадывается пригласить на Рождество. Позвонил парень, который когда-то вас обеих знал! Он отрастил странную бороду, стал на себя не похож, и его выгнали с работы в общепите — кажется, так и сказал! Бывает же!       Это и правда забавно.       — Я могу заехать в Сан- в Сиэтл, — он чуть не шипит от досады. В Сиэтл, блять, в Сиэтл! Что-то он о них все-таки знает, за какие-то мелкие детали есть шанс ухватиться. — Мне часов двадцать на машине, остаток времени на перезагрузку — через два дня могу быть.       — Приезжай-приезжай! Можем вылететь даже вместе… Покажешь бороду, — хихикает Молли. — Знаешь, я подрабатываю в кофейне, мы там можем посидеть, поболтать, продумать, что и как… Будет прикольно! Правда! Мишель рада будет тебя увидеть. Лично я вот рада!       Брендон зачесывает волосы назад и пытается не язвить. Нет смысла объяснять, что Молли рада, потому что Брендон Форд для нее — это приятное поверхностное знакомство, внезапное камео второстепенного персонажа из первого сезона, когда сейчас подползает к концу уже двенадцатый. Отсюда вся легкомысленность, которая, строго говоря, не должна Брендона так раздражать. Он самоустранился и из потенциальной отцовской фигуры стал никем — и есть одна мысль, вокруг которой он кружит, кружит и не смеет произнести вслух.       Молли вряд ли бы стала так подставлять Мишель и портить ей Рождество душевными переживаниями. Значит, для неё он тоже просто малозначительный бывший, который имеет полное право заскочить к обожаемым гомосексуальным друзьям на Рождество.       — Я… Нет, я уже не уверен, — медленно произносит Брендон. Цепляешься, паразит, цепляешься! — Вдруг, — он с трудом сглатывает, — вдруг расстроится.       — Она вообще о тебе не говорила, — уверяет Молли. — Честно.       Это его убивает — конечно, убивает, чего он ожидал вообще… Но, еще раз, это не шутка, у его действий есть последствия. С ума сойти можно.       Что он хочет сейчас сделать — больше, чем допить свое пиво и разобраться с уже остывшим фрито-паем — это вызвонить Вивиан, отправиться на очередное задание и сдохнуть на нем.       — Хорошо, — через силу, чуть ли не скрипя зубами, выдавливает Брендон. — Сиэтл, послезавтра, адрес скинешь смской. Прием?       — Прие-ем. Только не забудь!       — Сама не забудь.       — О-о-охохо, — Молли с предвкушением хлопает в ладоши, — меня ничто неспособно отвлечь! Бренди, целую! Побежала!       Брендон что-то невнятно бормочет в ответ, чешет бороду и, сбросив вызов — Молли так резво побежала, что забыла отключиться — бросает телефон в расстегнутую поясную сумку. Брендон Форд из прошлого, светловолосый саркастичный ублюдок, в жизни бы такую не купил. Он был фунтов на тридцать легче — благо, за разницу в массе в основном мышцы отвечают — и гибче, потому что из физической активности у него был секс и танцы. Только и всего.       Да он брился каждое утро, ради всего святого.       Сейчас Брендон складывает пополам зеленую, еще не успевшую повидать жизнь купюру, и запихивает её в салфетницу. На чай тому, кто так тщательно вытирает столы, что на всю закусочную несет фиалковым антисептиком. Он окидывает помещение привычным цепким взглядом — грузные мужики, которые (как и он) днем пьют пиво и роняют на красные пластиковые подносы начинку своих тако; дети с литровыми стаканами колы; взмокшие работники кухни, которых Брендон умудряется высмотреть краем глаза.       Нет, это не бар "Мопс". Там Форда с самого начала схватило и не отпускало ощущение надвигающейся катастрофы, а сюда он просто пришел поесть. Да и катастрофа уже случилась, нечего бояться.       До конца дня Брендон шатается по городу, проходится по музеям — исторический, современное искусство, всякие традиционные ткацкие штучки — закупается на рынках бирюзой и специями, к которым уже успел привыкнуть, а вечером на заправке провожает свой последний закат в Нью-Мексико. Он не разочаровывает, и Брендон вынужден поддерживать разговор с владельцем грузовика, согласившимся его подкинуть долгим рейсом до Сиэтла — по доброте душевной и потому, что Брендон показал ему значок агента ФБР.       — Типа, мужик, вот это жизнь, понимаешь? — водитель гоняет из угла в угол рта пожеванную зубочистку и, оперевшись спиной на дверь грузовика, восторженно разглядывает розовато-желтые облака на небе, изнутри подсвеченные заходящим солнцем, а сверху подернутые взвесью пыли и песка. Вечером в Санта Фе все так же душно, как было днем, а ночью резко станет холоднее, чем на Аляске.       — Ой, понима-а-аю, — саркастично тянет Брендон.       Но потом до него доходит, насколько сильно ему хочется, чтобы Мишель стояла сейчас рядом с ним, прижималась спиной к нагретому солнцем металлу водительской кабины и тоже видела этот, в общем-то, совершенно непримечательный для Нью-Мексико закат. Его куртку Мишель бы не надела — для сиэтловских зим она подходит, но в Нью-Мексико сможет пригодиться только промозглой ночью. Здесь если посмотришь по сторонам, даже и не скажешь, что скоро Рождество. И вечер сейчас такой теплый, ласковый, такой тихий и такой обычный, что язвить больше не получается.       Если бы Мишель была рядом, "вот это" действительно была бы "жизнь".

***

Сиэтл

      Это не паническая атака.       То есть, Мишель в панике и, если бы общественным договором это не порицалось, срочно атаковала бы что-нибудь. Отпинала бы мусорку или покрывшийся зеленой ржавчиной пожарный гидрант. Но пока подходящих жертв на пути не попадается — справа витрины, слева машины — и Мишель ничего не остается, кроме как бессильно наблюдать и ощущать, что по ногам стекает тыквенный латте, частично впитавшийся в светло-голубые джинсы. Он был сладким и идеально пряным, гвоздика и мускатный орех на тех глотках, которые Мишель все-таки успела сделать, приятно пощипывали язык, и... И, серьезно, принимая во внимание её внезапное столкновение с Брендоном, она бы предпочла лишиться жизни под колесами машины, чем этого кофе.       К тому же, он на обычном коровьем молоке и с шапочкой из взбитых сливок, успевших подтаять и частично смешаться с кофе. Жирные пятна Мишель умеет выводить либо сразу, либо в химчистке, и с каждой секундой "сразу" становится недостижимым.       Но хрен с ними, с джинсами. И с кофе.       В Брендоне, кажется, изменилось абсолютно все.       Чужое, совершенно нетанцевальное тело с непривычно широкими плечи и жесткой шеей, усыпанные шрамами ладони, борода — серьезно? борода?! — темные каштановые волосы, завязанные в петельку на затылке. Брендон не то чтобы себя запустил — и если бы Мишель перешагнула через свой типаж, (Брендона Форда трехлетней давности) он бы для неё выглядел хорошо.       Америка уже почти отпустила хипстеров и перевела их в разряд культурных реликвий, но Форд, если на него напялить крупные очки, накинуть клетчатую рубашку и сунуть в руку стаканчик с тыквенным латте, вполне сошел бы за одного из них. К тому же, это Сиэтл — Мишель в ярости (и растерянности) сметает все на своем пути и едва не сталкивается с мужчиной, до комичного подходящим под описание.       Пожалуйста. Доказательство, что таких здесь как грязи.       Но Мишель нужен — да, до сих пор нужен, спасибо, что приехал и помог сделать это позорное открытие — именно тот, который пробудет в штате Вашингтон ровно три дня, поклянется Мишель в вечной любви и снова сбежит.       Господи, она думала, что он мертв.       Что ей еще оставалось? После этой присланной куртки, пробитой ножом ровно напротив печени (и издевательски украшенной термонаклейкой, которую Брендон не удосужился ни прогреть, ни наклеить, а просто коряво пришил)? После стертых подчистую данных в соцсетях? После "Извините, набранный номер не существует"?       Но он объявляется спустя три года — мудак, мудак, мудак! — и разговаривает так, будто в последний раз видел её пятнадцать минут назад. Будто они приехали сюда вместе, Мишель пошла купить тыквенный латте, а Брендон все это время кружил по кварталу, чтобы не парковать машину там, где ему штраф выпишут. Будто мальчик из телевизора опрокинул на нее стакан с кофе и вынужден был бормотать извинения, а Брендон над ним иронизировал, привычно называл Мишель лапулей и пытался как-то вывести ее из состояния шока.       Такая маленькая параллельная Вселенная, в которой все было скучно и никто не пропадал. Но кофе Мишель на себя пролила сама, Тони оказался в нужное время в нужном месте и выдернул её из-под машины, а Брендон не имел никакого, блять, морального права на "лапуль" и прочие фамильярности.       Он просто... Ведет себя, как будто ничего не случилось. Как будто она должна проглотить эти три года, за которые успела его похоронить и каким-то непостижимым образом сделать себя во всем виноватой. Брендон это воспринимает, как что-то само собой разумеющееся — что к ней всегда можно будет вернуться, что она примет и выслушает несмотря ни на что.       Подразумевается, что Мишель — коврик для ног с параметрами балерины, и это выводит её из себя. Несмотря на то, что с определенными людьми она действительно... абсолютно бесхарактерная. Она потакает Молли и благодарит свои навыки воспитания детей за то, что сестра этим почти не пользуется. Она ходила с Брендоном на свидания после того, как он был на волоске от того, чтобы лишить "Гладиаторов" призовых мест на соревнованиях.       Это жалко.       Или это проявление любви.       Если бы Брендон объяснился, Мишель бы рано или поздно его простила — и это действительно жалко, но она с собой ничего не может поделать, и это так её бесит и злит, что она ничего не слышит, кроме собственного топота и шума крови в ушах. Поэтому Мишель разворачивается на каблуках почти по наитию — Брендон останавливается, Тони замирает на пару шагов подальше от него, и Мишель чувствует: одно, одно, блять, неверное движение, и она начнет крушить. У неё уже нижнее веко дергается, и её мелко потряхивает — но надо учитывать, что в последние дни в Сиэтле похолодало, а Мишель в мокрых липких джинсах.       — Лапуля, слушай-       Вот и все. Началось.       — ТЫ! — верещит Мишель. — Ты издеваешься! Ты издеваешься?! — она как будто оценивает обстановку и выносит вердикт. — Да! Ты издеваешься!       — Окей, я понимаю- — Брендон вскидывает ладони, но никакой защиты (даже метафорической) это ему не дает. Потому что Мишель бушует.       И привлекает зевак.       — Ты понимаешь? — ядовито шипит Мишель. Она скрещивает руки на груди, смотрит на него снизу вверх и наклоняет голову набок. — Вот ты. Ты тот человек, который умеет что-то понимать.       — Я... Да, на самом деле, да, — поморщившись, вздыхает Брендон.       Ах, ему громко, ах, в ушках звенит. Ну ничего.       — ТЫ-Ы-Ы! — глотнув воздуха, орет Мишель.       И ей хорошо. И злость, и эта задавленная на три года обида, и чувство того, насколько это все, блять несправедливо и нечестно, больше не сдавливают диафрагму — Мишель чувствует, что может час орать, а потом пробежать по прямой через весь Сиэтл, снося многоэтажки, неосмотрительно появившиеся у нее на пути. Она бы переплыла — прямо вот так, в джинсах и куртке Брендона — Эллиотт Бэй за пятнадцать минут и выплыла в Тихий Океан, столько в ней ярости. Может быть, она позорится, но Брендон позорится с ней заодно. К тому же, она выглядит как сумасшедшая, но не как половая тряпка — и если бы кто-то знал, что он сделал-       — Да пошел ты нахуй! — какое же это чистое удовольствие, слать мужчину нахуй. — Это ты тоже понимаешь?       — Понимаю. Я серьезно понимаю. Ты права, я иду нахуй. Нельзя было- я не должен был тебя так оставлять. И оставлять в принципе.       Мишель снова набирает в легкие воздуха, с секундной задержкой обрабатывает информацию и растерянно моргает. Кооперации и чего-то, что можно будет докрутить до покаяния, она как-то не ожидает. То, что Брендон даже поправляет себя посреди обезличенного "нельзя было" и принимает вину — хотя бы на словах — совсем ставит в ступор.       Господи. Как же ей мало надо, это просто поразительно. Мишель пытается вообразить, что пересказывает ситуацию Джо с Кристианом, а они на неё смотрят, как на дуру. Одно предложение перекрывает пропажу на три года? Здесь бы Джо спрятал лицо в руках и начал тихо материться по-французски — собственно, этого образа хватает, чтобы собраться с силами.       — Ну... Ну так и иди, — не слишком уверенно говорит Мишель. Но уже не кричит.       Брендон вскидывает брови, и угол его рта ползет ввверх.       (Предатель! Мудак! Не смей меня понимать!)       — Я серьезно. Иди, — Мишель дергает подбородком, вжикает молнией и, с трудом скомкав жесткую (и липкую от кофе) куртку, на вытянутых руках протягивает её Брендону. — Давай. Иди.       — Да ладно, — ворчит он. Но куртку все-таки забирает и подносит к носу. — Ты её специально так смяла.       — Может быть. Иди нахуй — и не смей её нюхать! Забирай свою гребаную куртку! И не нюхай мои духи!       К искреннему удивлению Мишель, он встряхивает куртку, накидывает её себе на плечи и... идет. Закатывает глаза, (свои потрясающие прозрачно-голубые глаза — единственное, что за три года не изменилось) но слушается, разворачивается и уходит. Три года назад, даже когда у них все было идеально и они многое друг другу позволяли, эго Брендона с таким не смирилось бы.       Может, Брендон опять собирается пропасть. И, как обычно, насовсем. Потому что он приехал, а его послали вместо того, чтобы облизать с ног до головы — что ему оставалось, кроме как обозлиться и пойти трахать очередную блондинку? Мишель молодец, что не бросилась на шею (интересно, каково бы это было, учитывая, как Брендон раскачался... то есть, вообще не интересно). Но то, что она куртку так просрала — это, конечно, не самый идеальный сценарий.       Мишель не отрывает взгляда от его спины и добавляет еще один пункт в список того, что в Брендоне не изменилось. Походка. В мокрых джинсах и без куртки её начинает морозить, поэтому как только Форд скрывается за углом, она разворачивается и мелкими перебежками добирается до ближайшей автобусной остановки.       Домой, домой, домой.       В салоне тепло, душно, и все пассажиры слишком устали после рабочего дня, чтобы обращать внимание на её заляпанные джинсы и не по сезону тонкий серый свитер. На дороге все друг другу гудят, тарахтят двигатели, шумят выхлопные трубы, и за этими звуками собственных мыслей не слышно, не то что телефона. Но Мишель как одержимая обновляет свои соцсети в поисках непонятно чего, поэтому смс-сообщение пропустить не может просто физически.       Я ненавижу шампанское, но всегда его хочу... С тобой та же ерунда...       Ублюдок. Ванильные цитатки и сомнительная степень иронии (в конце концов, Мишель может назвать несколько ситуаций, в которых Брендон серьезно такой приторный — секс, вино, секс после вина...) ей вообще никогда не нравились. А сейчас это еще и не к месту. И если это юмор, то он слишком плоский и одновременно абсурдный — а то, что Мишель смеется, не размыкая губ, это нервное. Смех нервный, дрожь в пальцах явно намекает на простуду, а Брендон Форд с этим никак не связан.

Ты уже дошел?

             Дошел. В куртке твоя банковская карта, давай я подъеду и снова нахуй?       Черт. Мишель шарится по джинсам, хлопает себя по бедрам... И обнаруживает пластиковый прямоугольничек в переднем кармане. Сердце пропускает удар, или падает в пятки — в общем, что бы оно ни делало, Мишель едва не падает, когда автобус все-таки дергается, чтобы проехать по пробке полметра.

Беллтаун.

      Да, у них с Молли квартира в пятнадцати минутах ходьбы от набережной. Нет, Мишель не позовет Брендона в гости (помни об осуждающих геях — об одном гее и одном бисексуале, если быть точной). Она просто заберет куртку и снова пошлет его. Автобус, по ощущениям, тащится по Аляскан-уэй целую вечность, и Мишель титаническими усилиями воли не выпрыгивает из него и не несется на своих двоих к- за своей курткой. Она её себе присвоила в качестве моральной компенсации — так тебе, Брендон. Кто хозяйка куртки? Мишель хозяйка куртки. Он явно не ждал такого поворота, когда... присылал её на адрес Мишель почтой. Получи, получи, получи!       Где именно в Беллтауне?       Проще было бы просто позвонить, но Мишель упрямо набирает километровое сообщение с объяснениями, потом одумывается, сокращает его до нескольких сухих и все еще оскорбленных предложений и отправляет. Какая-то её часть уверена, что Брендона придется либо прождать час — Мишель этого не станет делать, она развернется и уйдет — либо... Либо он еще какую-нибудь подлянку выкинет.       Мишель без толку растирает плечи, ежится, дует в сложенные лодочкой ладони и добирается до своей любимой лавочки на набережной. Отсюда хорошо видно Большое колесо обозрения. К вечеру включают подсветку, и розовые, голубые, зеленые огни отражаются на поверхности воды. Следовательно, ни скамейка, ни вообще этот участок никогда не пустуют. Но Мишель сейчас не помешают свидетели. Она лавирует между парочками и разделяющими её судьбу одинокими рейнджерами... И не находит того, кого ищет.       Конечно. Мишель крутится на месте, опять теряет терпение и начинает закипать. Нет его. Бороды есть, но люди к ним прилагаются не те, которые ей нужны.       Какой же он неисправимый мудак и козел и-       — Эй. Лапуля.       ...И он волшебным образом успел побриться, пока Мишель стояла в пробке. Поэтому она его не заметила. Идеальный золотистый блонд Форду меньше чем за час не сделали, конечно, но разница между двумя Брендонами почти исчезает. Сейчас у него острее и как будто выше скулы, несмотря на то, что он так раскачался. Но Форд точно так же улыбается, шлет отвратительные цитатки и придумывает несуществующие поводы для свиданий, а Мишель все так же на это ведется.       — Я ошиблась. Карта у меня.       — Не-е-ет, — Брендон складывает брови домиком (она помнит этот дурацкий домик!) и стягивает куртку, а Мишель позволяет себя одевать. — И ты зря ехала?       — Мы с Молли тут живем рядом, так что не совсем зря. Но ты не приглашен, — поспешно добавляет она.       — Конечно.       Брендон опирается на заграждение, отделяющее их от Эллиотт Бэя, щурится на разноцветные отсветы на воде, на колесо обозрения, на уже темнеющее небо... Мишель сначала разглядывает его со стороны и отмечает, что у него ровный темный загар, и светлые волосы сделали бы из Брендона типичную модель мужского журнала восьмидесятых годов. Но потом она запрещает себе это делать — его не было три года, а она будет смотреть? У Мишель, строго говоря, своя жизнь. Она погрустила и забыла.       Поэтому она притворяется, что ей тоже интересна водичка, и их взгляды не сталкиваются.       — Я не знаю, с чего начать. Я работал на ФБР три года.       — ...Пиздеж.       — Я серьезно, — из его груди вырывается сдавленный смешок. Какой абсурд. Он сбежал от женщины своей мечты, чтобы заниматься самым диким селф-хармом, который можно представить. — Мы ловили одного мужика. Он чего только не делал. Наркотики, оружие, секс-торговля. Дикие вещи. Как только поймали и меня можно было выпустить из программы защиты свидетелей, выпустили.              Мишель реагирует так, как Брендон себе это и представлял — и, Господи, он скучал по её мимике. По сведенным к переносице бровям, по тому, как она задумчиво жует нижнюю губу, по совершенно ошалевшим выпученным глазам, которые Мишель тут же закатывает. Перечисление событий в хронологической потребности дается Форду относительно легко — и Мишель впитывает всю эту информацию, как губка, но ей явно нужно услышать другое.       Если не сказать этого, можно перевернуть страницу и остаться тем самым бывшим, которым его считает Молли.       — Мне было очень... Некомфортно. Мне было неприятно, что у нас все так хорошо. Я аж чесался. Я не знаю, что это за херня. И Вивиан... Я на неё вышел как раз пока мы были во Франции, потому что там было лучше всего, и я ждал подвоха. Я не думал, что все затянется, понимаешь?       Он запинается и тихо ненавидит свои жалкие попытки оправдываться за то, что нельзя оправдать.       — Мишель, это худшее, что я делал в своей жизни. Я это не просто так говорю, мне есть, с чем сравнивать. Но мне просто нужен был впрыск адреналина, наверное. Чтобы снять... Ну-       — Мог бы спагетти при дяде Клоде пополам разломать, — голос Мишель не дрожит, но звучит на тон ниже обычного.       Брендон заставляет себя смотреть на то, как она плачет. Потому что он не должен, не может и не хочет больше от этого сбегать — да, единственная женщина, которой он доверяет, которая понимает его, с которой он был счастлив, страдает из-за его безответственности. Из-за хуйни, пришедшей ему в голову в одну из французских пятниц. Из-за того, что он долбоеб, который со всеми своими деньгами не удосужился сходить к мозгоправу, который высказал бы ему несколько неудобных фактов и убедился, что Брендон как следует над собой работает.       Блять, ему хочется перелезть через оградку и утопиться. Эллиотт Бэй не выглядит глубоким, но Брендон надеется на обманчивость первых впечатлений — его останавливает только то, что внезапным суицидом он не сделает Мишель лучше, и то, что он машинальными успокаивающими движениями гладит её по спине...       А она не отстраняется. Плачет, но подается лопатками назад, чтобы лучше чувствовать руку через кожаную куртку и свитер — вряд ли Мишель даже осознает это. После шмыга носом на плаче вроде как ставится точка, но её лицо против воли морщится, и, уткнувшись лбом в сложенные руки, она снова рыдает.       Брендон обнимает её со спины столько, сколько нужно, но все равно опаздывает на три года. И он никогда себя не нагонит. Мишель долго плачет, еще дольше пытается выровнять дыхание, и Брендон помогает ей техниками, подцепленными от Вивиан. Долгие вдохи. Долгие выдохи. Задерживать дыхание у Мишель не получается.       Он не слепой, ирония в этом не то что злая, она садистская.       — Мне надо все обдумать, — наконец выдавливает Мишель. Она не уточняет, в одиночестве будет думать или нет.       — Я взял машину напрокат. Ты так не дойдешь.       Мишель не сопротивляется и называет адрес, который Брендон вбивает в навигатор. На заднем сидении её опять прорывает, в лифте и на кухне — он просто вынужден был затащить Мишель в квартиру — тоже, и в конце концов после бутылки ягодного пива, найденного в холодильнике, она затихает и пялится в одну точку на стене.       — Я могу уйти, — предлагает Брендон.       — Правда? — ехидничает Мишель.       — Ха-ха. Если ты не хочешь меня видеть, я имею в виду.       Мишель нервно обкусывает по кругу ноготь на большом пальце, пожимает плечами, тычет на кнопки на пульте от телевизора — он выключен, и когда Брендон предлагает все-таки поставить на фон новости или сериал, Мишель мотает головой.       — Я хочу, чтобы ты остался, — наконец решает она. — Я просто не представляю, как.