Переступая черту

Она улыбалась — тихой насмешливой полуулыбкой, а он гладил пальцами ее губы, скулы, растрепавшиеся шелковисто-пшеничные волосы и думал о том, что никогда прежде не знал такой невыносимой мучительной боли. Боли, которую он ни при каких обстоятельствах не променял бы на что-то другое… За всю свою жизнь — ровно сорок лет — он никогда не знал нежности и не понимал любви. Женщины… В конце концов, что такое женщины? Всего лишь красивые игрушки, просто источник удовольствия, ничего более. У него даже среди мужчин не имелось друзей, что уж тут говорить о женщинах? Но это все было в какой-то другой, кровавой и грязной жизни, а потом появилась Света — и тогда он узнал, что может быть иначе. Но это был просто долг — долг защищать, заботиться, помогать. Что он чувствовал к ней? Ничего, кроме бесконечной, неискупимой вины. И только Катя… Непостижимая, насмешливая, холодная, пробуждала в нем что-то, чему в его мире не было определения, что-то, что было и пыткой, и счастьем одновременно. Зверь, бесновавшийся внутри, вдруг замирал, сворачивался клубком и тихо мурлыкал. Она его приручила. Она их обоих приручила… Вспомнилось, как в их первую встречу после больницы она скупо и с явной неловкостью поблагодарила его, а потом вдруг сказала, почти дословно повторяя слова, сказанные когда-то давно Зиминой.       — Знаете, в вас как будто живут два человека. Один… нормальный. Жесткий, циничный, но со своими своеобразными принципами…       — А второй? — против воли заинтересовался Стас, подумав, как две столь полярно несхожие женщины могли думать столь одинаково. Она метнула на него быстрый взгляд — острый, колючий, стальной.       — А второй — не человек, — бросила резко. … Где-то внизу, под окнами, истошно взвыла сигнализация, по потолку заметались смутные тени и слепящие отсветы. Карпов вздрогнул от ударивших в лицо отблесков, рывком сел, задыхаясь под бешеный стук грохотавшего сердца. В неверном, вибрирующем свете различалась знакомая спальня, знакомые стены, Света, спавшая на другой половине кровати… В ванной долго плескал себе в лицо ледяную, противно отдающую хлоркой воду; потом бессмысленно вглядывался в зеркале в свое искаженное отражение с лихорадочными, полубезумными глазами.       — Совсем с катушек съехал, — пробормотал хриплым, чужим, непослушным голосом. Осеннее обострение, чтоб его... Сны, странные, полубредовые, объемные, до удивления реалистичные, снились все чаще. Ощущения, запахи, звуки — все сливалось в один-единственный образ, невозможный, неприступный, недостижимый. Днем он чувствовал себя совершенно нормальным человеком — куда-то ездил, с кем-то общался, что-то устраивал… Договоры, закупки, деловые встречи, строительные работы, тихие ужины, какие-то разговоры со Светой… А среди ночи вдруг просыпался с вылетающим сердцем от снов-видений — жутких и сладких, в которых была она, одна она, только она. Златовласка, будто очутившаяся здесь с какой-то другой планеты… Когда уже на кухне он докуривал вторую сигарету подряд, на пороге появилась Света. Вся какая-то тревожная, подрагивающая; в глазах плескался испуг.       — Стас, ты почему не спишь? Что случилось?       — Все нормально, — рассеянно отозвался Карпов, даже не вникая, какая очередная формальная отговорка слетела с губ. Затушил окурок и цепко, не задумываясь, что причиняет боль, ухватил Свету за локоть. — Пойдем спать. … Спустя час он наконец провалился в сон — опустошенный, обессилевший не столько от яростной ночной вспышки, сколько от непонятной, изнуряющей борьбы где-то в глубинах измученного сознания. И, уже засыпая, снова вспомнил слова той, которая невыносимо терзала его, сама не подозревая об этом. И в тумане подступающего беспамятства вдруг понял, почему эта внезапная болезненная потребность причиняет ему такую нестерпимую муку. Она была одинаково нужна обеим частям его расколотой личности — и зверю, и человеку.