Переступая черту

Это был какой-то совсем другой мир. Какая-то параллельная вселенная, не иначе. Здесь не расстреливали на улицах неугодных конкурентов, как в дурных традициях конца прошлого века. Здесь не терлись с утра возле магазинов опухшие алкаши. Здесь не беспредельничали одуревшие от скуки малолетки, вытворяя такое, что увидишь не в каждом фильме ужасов. Даже убийства здесь были какие-то совершенно другие — запутанные, мудреные, словно из старых английских детективов. А в остальном — все та же рутина: драки, грабежи, воровство. Все те же планерки, все та же бумажная волокита, все те же недовольные звонки «сверху» — как будто совсем ничего не изменилось. Только люди здесь совершенно другие — не те «свои», которых нужно прикрывать, которым можно спустить тот или иной косяк, которых можно попросить о помощи или поручить внеслужебное дело. Нет Климова, который через своих пэпсов поможет уладить возникший конфликт с неугодными, нет Щукина, способного умело развалить или, напротив, подлатать уголовное дело; нет Измайловой, с которой можно посплетничать вечером за бокалом вина. И Паши нет тоже. Эта мысль жгла нестерпимо. Прорывалась сквозь ворохи дурацких отчетов, сквозь гул чужих голосов, сквозь трещание разрывающихся звонками телефонов, сквозь недовольное ворчание Сашки, не понимавшего, зачем им вдруг понадобилось срываться, переезжать, сбегать на другой конец Москвы. Прорывалась — и опаляла болью. Если бы она только знала, насколько ей может быть невыносимо без него… Без силы крепко обнимающих рук, без солнечных, чуть смущенных улыбок, без теплоты родных ласково-карих глаз. Ломка. Новая ломка, почти как тогда, три года назад, когда ее внезапно и подло бросил Глухарев, лишь в самый последний момент поставив в известность, что начинает новую жизнь, в которой ей места не предусмотрено. А теперь она ту же самую боль причинила Паше; нет, даже хуже — неожиданно, молча, не объявляя войны. Но и по-другому нельзя — нельзя отплатить ему за все годы преданности тем, чтобы увести его за собой в темноту — в ту страшную, ледяную, кровавую темноту, куда толкнула еще тогда, желая наказать Лаптева. Но как же невыносимо… И давит, мучительно давит где-то в области сердца. Переболеть бы. Пережить бы.

***

Вся жизнь Ткачева раскололась надвое: он либо бухал по-черному, либо работал как проклятый. Ни секунды передышки. Ни минуты на паузе. Забивать голову новыми делами. Затуманивать сознание до полной отключки очередной порцией водки. Савицкий, косившийся на друга непонимающе и пытавшийся вывести на разговор, получал только яростно-нервный отпор. Все это началось после исчезновения Зиминой, нет, даже чуть раньше, после нападения на нее маньяка, но какое отношение это имеет к Ткачику, Рома так и не понял. Ясность неожиданно внесла жена…

***

Они сидели поздно вечером в разгромленной, упакованной по коробкам и чемоданам квартире Зямы. На краю стола стояли две уже пустые бутылки вина, еще одна, начатая, маячила между вазой с фруктами и тарелкой сыра.       — Ир, да что такое с тобой? — не выдержала в конце концов Измайлова, поняв, что мирные посиделки с беззаботным дружеским трепом не задались. Ира не улыбалась на шутки, не отреагировала на пару горячих сплетен и даже очередную выходку Фомина восприняла равнодушно — без привычной начальственной ярости или смеха. — Что вообще тебе вдруг ударило увольняться, переезжать?       — Так надо, Лен, — тихо и как-то безнадежно-горько отозвалась Ира и по новой наполнила бокал. — Так всем будет лучше. И мне, и ему…       — Да кому ему-то? — Измайлова недоуменно замерла, мало что понимая в туманных фразах начальницы. — У тебя что… проблемы с этим твоим любовником? Зимина как-то криво усмехнулась, отводя глаза.       — Ну типа того… — Помолчала и вдруг выпалила: — Он человека из-за меня чуть не убил, понимаешь? Из-за меня… Я не могу. Я не должна. И так сама в грязи по самые уши… еще и его туда тащить… — Голос болезненно дрогнул, но остался по-прежнему твердым. — Он и так столько для меня всегда делал… Заслужил, чтобы я наконец оставила его в покое.       — Да кто он-то? — не выдержала Измайлова. Ира часто-часто заморгала, словно пыталась прогнать непрошенные слезы. А потом ответила — и Лена, вздрогнув от неожиданности, даже не заметила, как вино из накренившегося бокала капелью оседает на новенькую светлую юбку.       — Ткачев.