Переступая черту

В нем что-то надломилось — жестоко и страшно. Что-то опустошающе-ледяное поселилось в груди — и ныло, мучительно ныло, замораживая изнутри. Еще с того самого звонка Щукина, и потом — и когда навещал в больнице избитую начальницу, и когда искал преступника, и когда вышел на него, осознав: по закону этот урод снова ни за что не ответит. Глухая, холодная ярость жгла не переставая, накатывая от одной только мысли, что Ирина могла стать очередной жертвой этого ублюдка, опьяненного своей полной безнаказанностью. Почему-то вспомнилась ее безмолвная истерика возле дома Русаковой — наверное именно тогда он отчетливо понял, что их Ирина Сергеевна не такая уж и железная. И это странное, трогательно-хрупкое ощущение пустило корни, разрастаясь мощно и буйно — желание защищать, защищать ее всегда и от всего… Кто, если не он?.. Но он снова не смог ее уберечь. И это душило.

***

Ирина сбежала из больницы сразу, едва смогла более-менее уверенно двигаться — оставаться в казенных стенах было невыносимо. То и дело дергал следователь, но, судя по его вопросам и кислому выражению лица, дело не двигалось с мертвой точки: никаких зацепок по маньяку по-прежнему не находилось. Нужно было подключать своих ребят, но Ира боялась, не хотела спешить — не хватало еще им всем оказаться под колпаком у СК, история с Лаптевым и выходка Русаковой и так дорого им обошлись… А еще к ней снова вернулись поутихшие было кошмары, и даже смеси из снотворного и успокоительного помогали слабо: за ночь просыпалась по нескольку раз, с противной дрожью в руках и бешено колотящимся сердцем. Смутные, кровавые сны сменились другими, ясными, пугающе-четкими, реалистичными — чужие наглые, грубые руки, отвратительный шепот в лицо, треск разрываемой ткани, железная хватка на запястьях… и то, самое страшное, самое унизительное, что едва не произошло — теперь оно раз за разом происходило в ее кошмарах. Всегда непобедимая, сильная, несгибаемая — могла ли она представить, что и ее коснется такое? Мразь, какая же мразь… Если бы она только смогла до него добраться… Он бы ответил ей, лично ей, за все: и за этот оглушающий ужас, и за мерзкое, уничтожающее ощущение беспомощности, и за тех, кто успел от него пострадать. И рука бы уж точно не дрогнула и на этот раз… А потом позвонил Савицкий. И сказал то, что безжалостно перевернуло в ней все.

***

      — Господи, Паш, ну что же ты делаешь? Подняла на него совершенно больные глаза — Ткачев, сидя у раскрытой дверцы машины, только мрачно, тяжело молчал и сжимал кулаки.       — Разве он этого не заслужил? — ответил не сразу вопросом на вопрос. — Этот урод столько человек убил… Других покалечил. Тебя чуть… — запнулся, с трудом сглотнув: явственно, словно на видеопленке, мелькнули страшные кадры того, что могло с ней случиться. Бедная… ну за что ей все это? Почему снова она? — Да эта тварь заслужила сдохнуть, — процедил сквозь стиснутые зубы. — И еще не так просто… Она судорожно вцепилась в его руку — костяшки были сбиты в кровь. Решительный. Упрямый. Жестокий. Да это ведь все из-за тебя, дура! Холодная, тяжелая волна осознания пробила насквозь — стало ощутимо зябко и снова страшно. Из-за нее. Снова из-за нее. Но тогда он мстил вместе с ней за своих — всего лишь долг перед теми, кого они не смогли защитить. А сейчас… сейчас — это личное. И это из-за нее.       — Ты не будешь этого делать, — отчеканила медленно и очень тихо. — Это приказ. Он вскинул голову — из теплых, спокойных глаз плеснуло холодом и абсолютной, непроглядно-тягучей темнотой.       — А вы не можете мне приказывать, Ирина Сергеевна, — произнес все с той же мертвенно-жуткой невозмутимостью. — Мы не на службе.       — Ты не будешь этого делать, я сказала!       — Я сделаю то, что должен, — ответил в тон ей, еще сильнее стискивая кулаки. — Сам. И вас здесь быть не должно. Ирина с трудом поднялась — вдруг накатила невыносимая слабость, затряслись руки.       — Савицкий! — рявкнула в сторону ангара. Из-за тяжелых дверей показался Рома. — Я надеюсь, этот урод не видел ваших лиц? — Получив утвердительный кивок, медленно выдохнула. — Ну вот и хорошо. Звони Щукину. И слушай, что нужно сделать.

***

Домой вернулась только через три часа. Возни было много: с формальным задержанием, уликами, уточнением каких-то деталей. Преступника радостно приняли в СК, а когда туда примчался возмущенный папаша, объяснили ему весь расклад: дома у его сыночка нашли вещи убитых женщин, алиби на момент преступлений у него нет, две пострадавшие, из которых одна — полковник полиции — его опознали. Оставалось надеяться, что подстава сработала как надо и дело в суде все-таки не развалится… Но сейчас Ире думалось об этом меньше всего. Паша… И то, что он едва не совершил из-за нее… Это будто окатило холодом, отрезвило: она не имела права. Не имела права поддаваться, расслабляться, забывать о самом главном. И, шагая сама в темноту, уводить туда и его не имела права. Но она все же забылась — и этим едва не погубила его. Мобильный на столе задрожал вибросигналом — Ирина бросила взгляд на дисплей и до боли закусила губу. На экране высветилось скупое «Ткачев». Звонок затих, но тут же раздался новый — но не было сил даже нажать на сброс или отключить телефон. Гулко и резко била по вискам одна-единственная больная мысль. Из-за тебя. Это все из-за тебя. Ирина медленно опустила плечи, закрыла руками лицо и все же позволила себе расплакаться — беззвучно, жалобно и отчаянно-горько.