"В этих глазах отражалась вся моя жизнь,
Сотни цветов, сотни слёз готова сложить к ним..."
Пела, ускоряя темп, но не обращала внимания на Пятого, что, прижавшись к спинке кресла, сжимал почерневшими пальцами подлокотники. Её голос, с нотками усталости, слышался очень плавным и тягучим, непривычно нежным."Только тебе — не кому-то ещё..."
Из-за каких-то слов, смазанных или странно написанных, Долорес чуть хмурилась, но старалась не делать долгих пауз — она должна передать всю суть песни, которую принесли два дня назад. Под которую самостоятельно подбирала аккорды. Которую репетировала в офисе Комиссии, не желая глупо палиться дома."И не хочу, чтоб меня кто-то спас..."
Но немного запнулась, когда подняла взгляд на отца и, сглотнув комок из волнения от ответственности, возложенной на её плечи, продолжила фразу. Ведь понимала, что каждая строчка посвящена лишь ему одному. Её отцу. Пятому Харгривзу."В изумрудном лесу этих бешеных глаз."
Вновь уткнулась в тетрадь, ведь не в силах была смотреть на отца, которого начало пусть и слабо, но трясти. На человека, что нервно выдыхал через чуть приоткрытый рот. Была не в состоянии смотреть на самый настоящий изумрудный лес, скрывавшийся в блестящих глазах, устремлённых прямо на неё. Впервые поняла, что они действительно кажутся немного сказочными."Всё смешалось... И я снова здесь, у тебя... Заставляешь гореть.
Я готова, дай лишь на тебя посмотреть..."
Долорес не смотрела на Пятого, но прекрасно ощущала нутром, что с ним происходило в этот момент. Осознавала, почему так просили спеть эту песню. Оттого и представляла вечерами, тихо репетируя, как строгая на вид и суть мать писала слова, которыми хотела рассказать не просто о своей любви. Это было восхищение. Трепет. Благоговение перед супругом, сохранившееся даже спустя сорок с лишним лет брака. А Пятый, которого по вечно молодому лицу сложно было бы назвать родителем двоих взрослых детей, вникал в каждую строчку. Чувствовал всё, что пытались вложить в текст. Должен был уже привыкнуть к подобным неожиданностям. Должен был перестать так реагировать на простые, казалось бы, вещи. И всё же... реагировал. Отводил взгляд, нервно покусывал изнутри щёки, сминал подлокотники со скрипом искусственной кожи."В этих глазах разбивались сердца молодых...
Ну расскажи, кто в тебя поместил малахит?"
Какие-то фразы явно заставляли вспоминать былые поступки и слова. Выбивали из часто вздымающейся груди тяжёлый вздох. Вынуждали тёмные ресницы вздрагивать. А внутренний голос настойчиво повторял мысль о том, что дочь просто нашла какую-то песню, а не кто-то конкретный приложил к тексту свою руку с почерневшими пальцами. Безумно хотел закрыть глаза. Хотел встать с места и уйти. Но просто молча слушал. Мирную и тихую мелодию. Немного сорвавшийся от нервов и хриплый от частого курения голос. Слова припева, что негромко повторили. И сердце, больно бьющееся в собственной груди. — Отличная песня, — с трудом ответил Пятый, когда девичья ладонь, после последнего сыгранного аккорда, накрыла струны. — Тоже так думаю, — призналась Долорес, глядя на поникшего отца. — Сама написала? — Отрицательно покачала головой. — Понятно... — Мне очень понравилась одна фраза, — одарив светлой улыбкой, она отложила в сторону гитару и посмотрела вперед. — Какая же? — В этих глазах... — Отражалась вся моя жизнь. Глядя сверху вниз на супруга, нежным полушепотом фразу закончила Ингрид. Может и не всю песню, но хотя бы последние строки она успела услышать. И, судя по лицу, была очень довольна выступлением. Лишь ладони любимой коснулись дрогнувших плеч, Харгривз, закрыв глаза, шумно вобрал носом воздух, после чего, явно не решаясь, чуть задрал голову. Горел желанием взглянуть на девушку, от которой веяло уличной прохладой, на её довольную, немного хитрую улыбку, на полный восхищения взгляд. Но лишь сильнее зажмурился, когда входная дверь снова хлопнула и послышались шаги. Посетителей было больше одного. — Не говорите мне, что мы опоздали! — раздосадовано воскликнул Фроуд, остановившийся рядом с матерью и переставший вытряхивать из своих рыжих волос опавшую ветку. — Хорошо, что вы опоздали, — тихо прошептал Пятый, прижав ладонь супруги своей щекой к плечу. Впервые он не знал, как поступить. Всегда был план или варианты, а тут... Хотелось выть, но понимал, что выглядеть это будет странно и несколько оскорбительно по отношению к музыканту и автору песни. Хотелось переместиться в спальню и закрыться, но так бы повёл себя несносный мальчишка, а он давно уже не шкет в шортах. Хотелось остановить время, чтобы позволить себе сорваться на слабость. Но мог лишь вздрагивать, словно от страха, при любом неожиданном звуке. — Отец? — позвал Фроуд раздвоенным голосом, надеясь так привлечь внимание и заставить родителя открыть глаза. Никакой реакции, потому и переводил взгляд то на мать, то на сестру. — Что с ним? — Радуется подарку, — спокойно ответила Долорес, с мягкой улыбкой замечая, как Пятый неохотно выпустил супругу, но в награду получил ласковое касание пальцев по колючему подбородку. — Почему он тогда хмурится, раз рад подарку? — Он не хмурится, — произнесла Ингрид, обойдя кресло и сев перед мужем на колени. Аккуратно взяв за руку, маленькими поцелуями принялась покрывать каждый тёмный палец. — А сдерживается, чтобы не заплакать. — Я не собирался, — тяжело вобрав в лёгкие воздух, начал Пятый. — Плакать... — Дорогой, — вновь дрогнул, услышав нежность в любимом голосе. — Это не единственный наш подарок. С откровенным испугом он открыл глаза. Покрылся мурашками, когда заметил чересчур счастливые улыбки детей и супруги. Хотел верить, что это лишь сон. Не могло быть всё так хорошо! Явный бред! И поджал губы, вовремя перегородив путь странному звуку, что мог бы показаться жалобным всхлипом. Сам криво улыбнулся, понимая, что сквозь солёную влагу, может и размыто, но видел два силуэта, стоявших на пороге в гостиную. — Салют, старик! — на распев подал голос Клаус, державший в руках плюшевого кота, которого ещё месяц назад приготовила Долорес для крёстного. — Здравствуй, Пять, — Ваня же, с вернувшейся робостью и скромностью, звучала много тише. И, подобно брату, прижимала к груди свой подарок — букет приоткрытых лотосов, подготовленный близнецами. — Привет... На них немного тоскливо смотреть, ведь годы взяли своё. Пусть и подвергся изменениям в лаборатории метафизиков по настоянию Долорес, но морщинки и редкая седина в волнистых волосах всё же верно настигали бывшего Номера Четыре. Хоть и улыбался задорно, а в глазах мелькал огонёк вечно молодого шалопая, но некоторая усталость таилась во взгляде. Как и жизненная мудрость, которую Клаус постигал не один день. Седьмую же время щадить не стало. Снежность волос виднелась на корнях короткой шевелюры, кожа под подбородком стала немного свисать, тонкие ладони покрылись небольшими пигментными пятнами. Но даже так она, в свои преклонные годы, выглядела по-своему прекрасно. Лишь Пятый не изменился. Всё также молод. Зависший в теле юноши, которому с трудом можно было дать тридцать лет. Только в глазах, как и у брата, мелькали отголоски некой "побитости жизнью", которая, благо, медленно уходила благодаря семье и сомнительной пенсии. Хорошо хоть физическая оболочка его давно не пугала и не напрягала. Ни его самого, ни родню, ни семью. Но, глядя на некровных брата и сестру, невольно заёрзал — как бы выглядел сам, если бы соответствовал своему возрасту? — Что за кислая мина? Охапку лимонов что ли съел? — поинтересовался Клаус, усаживаясь рядом на подлокотник кресла. — С тобой всё хорошо? — обеспокоенно обратилась уже и Ваня, которая встала рядом, но с другой стороны. — Я... Я просто... Растерялся, потому как не мог понять и согласиться с тем, что всё происходящее — реальность. И поддался панике, когда заметил отсутствие супруги и детей. Когда они ушли? Где они? Был готов в любую секунду начать перемещаться по дому, но тихо зашипел от боли — ущипнули за щеку. — Отпус... — готовился злобно прорычать Пятый, но затих, глядя на брата. — Хоть глаза и от матери, но испуг во взгляде у Дол явно от тебя. — А где?.. Мелькнув в голубом свете, перед креслом с Харгривзами появились Долорес и Фроуд, державшие в руках коробки и подарочные пакеты. А через мгновение, под цокот каблуков, вернулась Ингрид, что несла небольшой букет из алых, ему одному знакомых, роз. — Вот что вы делаете? — тихо рассмеялся старый киллер, закрывая лицо рукой. — Хотим хотя бы раз сделать для тебя праздник, — с трудом сдерживаясь, призналась Дол. — Но я же просил... — Прости, отец, но иногда правила, даже твои, стоит нарушать, — отшутились уже сыновья. — Но... — Вновь тяжело задышал. Вновь зашёлся мелкой дрожью. Ещё одно слово, взгляд или просто улыбка, и Харгривз посыпается. Он уже был готов упасть. И горячие ладони брата с сестрой на плечах ничуть не помогали и не поддерживали. — Ты заслуживаешь всего этого, — последней крупицей стал ласковый голос Трафэл, сделавшей небольшой шаг ему на встречу. — Дол! Время! Услышав команду, Долорес тут же остановила время. Но не потому, что сработал условный рефлекс. Причиной стала блестящая дорожка, пробежавшая по щеке. И маленькая капля, сорвавшаяся с дрогнувшего подбородка. Пятый поддался эмоциям. Собственной слабости. Но не хотел, чтобы кто-то из родных это видел. Пусть для Клауса, Вани и Фроуда он останется суровым, немного странным человеком, не способным на столь яркие эмоции. Да и Дол с Роландом не стоило бы видеть, как их отец расклеился, но более уже не мог сдерживаться, а остановить хаос было просто не возможно. — Я вас ненавижу, — хрипло рассмеялся, уткнувшись лбом супруге в живот. — Как же я вас ненавижу... — Врёшь, — чуть слышно хихикая, перебила Ингрид, свободной рукой перебирая тёмные волосы на макушке. Лишь одному человеку Харгривз позволял себя видеть таким. Ведь она одна не считала его жалким, слабым. Никогда таким не считала. Потому и обнимал Пятый так, словно вот-вот кости девушки треснут под натиском крепких рук. А ей ничуть не больно. Продолжала нашёптывать нежности, стараясь то ли успокоить, то ли вынуждая сорваться на откровенную истерику. — Мы ведь ещё не закончили, — дабы не напрягать разговорами дочь, которой требовалась максимальная концентрация на остановке времени, Трафэл перешла на норвежский. — Можно было обойтись постелью... как мы делали на протяжении последних лет... — так же заговорил Пятый, шмыгая носом, оттого и осложняя понимание для Долорес и старшего сына. Свои плюсы в том, что язык им давался тяжко. — Прости конечно, но дарить себя двадцать лет к ряду немного сомнительно, да и надоедает. — Мне этот подарок никогда не приедался... — Знаю, потому умопомрачительный интим ты получишь ближе к ночи, ну а сейчас. Почти не касаясь пальцами, Ингрид легко подняла за подбородок голову возлюбленного и посмотрела в блестящую зелень. Да, Трафэл была готова затеряться в лесу его бешеных глаз. Сгореть, утонуть, задохнуться. И для всего этого находилось одно простое объяснение. — Ты — мой свет. Но стоило девушке потянуться с поцелуем, а Пятому прикрыть глаза и поддаться на встречу, как на всю гостиную раздался почти детский плач. Время взяло ход. Потому быстро и отстранились друг от друга, но никто из присутствующих не ожидал, что пронзительный вой начала издавать Долорес. Скинув подарки братьям и чуть пихнув мать в сторону, она тут же бросилась на отца с объятиями, да так резко, что кресло почти навернулось. — Л-лисёнок, дорогая, что... — Почему ты такой замечательный?! — перебила Дол, обнимая родителя за шею. И плевать она хотела на косые и непонимающие взгляды родни. — Что... В смысле? — вновь запаниковал Пятый, глядя то на брата с сестрой, то на супругу с сыновьями. — Что я уже успел натворить? — Ты просто родился, — усмехнулась Ингрид, доставая из кармана телефон и делая забавные и милые снимки. — Давайте, Харгривзы, присоединяйтесь. Ваня постеснялась лезть с объятиями к парочке киллеров, но Клаус, звонко смеясь и ни капли не смущаясь, забрался в кресло, закидывая на себя ноги племянницы. И сразу же, как устроился поудобнее, утянул сестру, заставляя её зайтись лёгким смехом, а брата — недовольно забухтеть. — Моё кресло не резиновое! А ну пошли! — заголосил Пятый, да мигом затих, ведь обнимали его уже трое. — Да чтоб вас... Это была нелепая картина. Крайне смешная и до тепла уютная. Она, сохранившись на фото, отлично бы смотрелась в увесистом фотоальбоме, начатом парнем в годы, когда остался один с младенцем на руках. Так много фотографий было сделано. Чуть ли не вся жизнь хранилась на страницах, которые, благодаря этому дню, явно пополнятся новыми воспоминаниями. Семья может и не в полном составе, но воссоединилась. Они все вместе. — Это же нормальная реакция? — зашептался с братом Фроуд, не совсем понимая причину таких разносортных эмоций. Да и у Роланда реакция была какая-то неоднозначная, из-за чего сердце в груди быстро колотилось. — Для Харгривзов — вполне, — слишком спокойно выдала Ингрид, словно она с сыновьями проводила какой-то эксперимент. — Говорите так, будто сами не Харгривзы, — усмехнулся Пятый, поглаживая всё ещё хныкающую взрослую дочь по голове. — А ведь верно! — заулыбался юный метафизик. — Фроуд! Нет! — заголосили одновременно братья, понимая, что именно могла сулить странная улыбочка пацана. Благо близнецы в одном теле, а то был бы и вовсе кошмар! Через мгновение кресло, под испуганные возгласы, завалилось назад. Четыре крайне эмоциональных тела оно ещё могло выдержать, а вот пять. Увы, сдалось. Благо, жертвенная мебель подарила уже нервные смешки со стороны упавших, что с кряхтением и явным скрипом пытались подняться на ноги. — Идите, давайте, на кухню, — Трафэл сама давилась смехом, пока помогала Ване выпрямиться. — Дети, всё находится в верхней третьей полке. "Ребятня", получив сомнительное пояснение, исчезла в голубом свете. Ингрид же, когда Клаус отряхнулся, вверила в его крепкие руки сестру и подошла к супругу, который может и тихо, но ругался себе под нос и прощался со своим законным местом. — Мы отвезем его в ремонт. Ну или купим новое, — успокаивала девушка, прижавшись к крепкой спине грудью и уткнувшись в плечо носом. — Надеюсь, — невесело согласился Пятый, но, как только он остался наедине с супругой, одарил её улыбкой и забрал букет. — Если честно, то плевать. Сломанная мебель вряд ли испортит сегодняшний день. Развернувшись лицом, он вновь обнял Ингрид. Крепко, трепетно, уже немного боясь навредить своими руками. Но не волнуясь за то, что от поцелуя, который невозможно больше сдерживать, вместо помады на нижней губе очень быстро появится очередной синяк. Ему хотелось целовать её. Так, чтобы дыхание перехватило — ведь это малое, что он мог сделать в знак своей благодарности. Да будь у Пятого такая возможность, утащил и закрылся бы с ней в спальне. Нет, не утащил, мог бы и на соседний диван повалить. Вот и залез пальцами под сиреневую блузку, желая коснуться прохладной кожи на спине. — Ночью, любовь моя, — шумно выдыхая, прошептала Ингрид, на мгновение отстранившись, чтобы перевести дыхание. И вновь утянули в поцелуй, не такой долгий, но всё ещё пылкий. — Ладно. Ночью, — наконец отпрянув и облизнувшись, ответил Харгривз и, взяв под руку, переместился с девушкой на кухню к родне, что во всю уже гремела посудой и что-то слишком громко обсуждала. Усевшись за столом, троица из бывших членов Академии «Амбрелла» смотрела на Трафэл, за спиной которой, явно держа что-то в руках, стояли дети. А судя по рыжим волосам, уложенных на грудь, там однозначно было что-то горящее. — Но перед тем, как мы перейдём к основному празднеству, попрошу каждого из вас назвать свой настоящий возраст. Без увиливаний! — Цифры не так уж и важны в жизни! — якобы возмутился Клаус, но, замечая косые взгляды племянников, признался, чуть стесняясь. — Мне семьдесят три года. — Пятьдесят девять, — Ваню же красил её возраст, потому и произносила его с гордостью. — Мне... — Пятый замялся, но не от того, что давно перестал считать, а потому как сам не особо уже верил, что столько живёт на свете. — Сегодня мне исполняется сто одиннадцать лет. Харгривзы, не скрывая удивления, сразу повернулись и посмотрели на брата, подавлявшего очередной смешок. Они, может, и помнили, что киллеру ментально давно было за восемьдесят, когда он явился со странным предложением об уходе из семьи, но и помыслить не могли, что в действительности этот усатый засранец им обоим годился бы в отцы, а собственным детям — в деды и прадеды. Но стоило свету в комнате погаснуть, троица обратила свои взоры на Долорес и Фроуда, поставивших на стол небольшой аккуратный торт, украшенный различными ягодами. По центру — одна зажженная свечка. В виде зонтика. — С днём рождения, Харгривзы! — радостно воскликнули дети в три голоса. — С днём рождения, Пятый... — прошептала любимому мужу Ингрид, обняв его со спины и мягко поцеловав в щёку.