— Тебе нужно остаться, — очень тихо шепчет Ингрид, хотя пытается скрыть своё волнение строгостью.
— Нет.
Харгривз говорит, как и девушка, тихо, сипло. А ещё до дури устало. Он не хочет быть в палате, провонявшей не столько хлором, сколько дикой смесью прочих химикатов. Ему... страшно оставаться здесь.
Без неё.
Комиссия никогда не считалась им чем-то приятным, а с возвращением в качестве треклятой крысы, это место превратилось в кошмар наяву. Каждый божий день — хотя о каком Боге можно говорить, — его пичкают таблетками, что насильно заталкивают в глотку; разрезают, а потом лезут иглами и трубками под кожу, заставляя всё тело гореть; бьют током, да с такой силой, что кожа чернеет, она сползает, и виднеются мясо да кости, что уже успели закоптиться и завонять гарью.
— У тебя почти остановилось сердце, — голос вздрагивает, ведь перед глазами всё ещё мелькает жуткая сцена, а стоит опустить взгляд на мужские пальцы, как невольно кривится. Сама ещё помнит эту боль, вот фантомно и ощущает её на себе.
— Я не хочу, — шумно вбирает, а потом громко выдыхает Пятый, веря, что так он тоже скроет волнение. — Здесь оставаться...
— Это для твоего же блага, — аккуратно оглаживает щеку и медленно зарывается пальцами в тёмные, чуть влажные волосы. — Не веди себя как ре...
Быстро замолкает, стоит только ощутить тяжесть ядовитых глаз. Покрасневших от не просто вздувшихся, а лопнувших капилляров.
Уставшие. Замученные. Молящие.
Не этой девушке стоит ругать за "капризы" — хоть и по своей прихоти, но ради неё вновь вернулся. Оттого и приходится прикусить язык, ведь понимает, что Харгривз не станет слушать.
— А если снова повторится приступ? Если ты потеряешь сознание? Или того хуже умрёшь?
— Пусть так, но это произойдёт не на глазах тупых и мерзких свиней, — с огромным трудом, но Пятый встаёт с койки и,
слишком медленно, идёт к ящику со сменными вещами, чтобы со спины кинуть фразу, которая хоть и навеяна пустым пафосом, но всё же вынуждает скривиться от страха ещё больше. — Уж лучше в какой-нибудь подворотне, чем здесь.
И она соглашается. Хочет помочь с брюками и рубашкой, а парень наотрез отказывается, оттого путает ряды пуговиц и в ещё большее тёмное месиво превращает пальцы. Она подписывает бумаги, что забирает у отдела медиков паршивого пациента под предлогом "Приказ Шепарда". Ей не сразу, но верят — Харгривз слишком буйный, когда оказывается в этих стенах. А вот метафизики отпускают с неохотой, да только против руководителя они не пойдут.
— Даю вам три дня, — с кривой улыбкой выдаёт Шепард, замечая на пороге лаборатории пару. Однако стоит прямо перед ним только Ингрид, а Пятый буквально прячется за её спиной и много дальше. Мол, это её инициатива. — Если сдохнет раньше, то сообщи.
Мужчина тянет к девичьему лицу руку, но замирает, когда Трафэл делает шаг назад и молча кивает в знак согласия. После чего хватает напарника за запястье и уводит прочь.
Дорога до дома пешком занимает двадцать семь минут. Слишком долго, а Пятый, даже помня маленькое здание и сам путь к нему, не в состоянии телепортироваться — не может даже пошевелить руками. Оттого ведёт его — буквально тащит на себе, — к остановке и, усадив на скамейку, ловит такси. Плевать, что цену заламывает слишком большую. Плевать, что именно себе там бубнит сомнительной наружности мужик. Главное увезти подальше, дать нужное лекарство и уложить, наконец-то, спать.
Выходят из машины, и Харгривза начинает шатать в разные стороны. Благо она рядом. Успевает поймать, хочет помочь дойти, но он отказывается. Молчат. Ингрид пытается заглянуть в глаза, а он смотрит лишь под ноги. Ещё бы, ведь если он отведет взгляд, то всё тут же расплывётся.
Делая пару шагов за порог, скидывает пальто и резко оборачивается, услышав грохот. Упал, и теперь не в силах подняться. Ужасный эффект экспериментов: ноги ни с того ни с сего отказывают, буквально целуешься с полом, а потом задыхаешься от отчаяния и безысходности, словно рыба, выброшенная безжалостным морем. Сама помнит, оттого быстро падает перед парнем на колени и тянется помочь, но...
— Оставь меня. Я и тут посплю, — пытается шутить, а у самого смех надрывный, больной.
На грани истерики.
Ингрид не слушает. Хоть сама устала, но поднимает, а потом тащит в спальню и, как можно аккуратнее, укладывает на кровать. Плевать на уже провонявшую химикатами и потом одежду, плевать на обувь, которую он не в состоянии снять самостоятельно.
— Прости... — шепчет Пятый, но давится словами. Начинает задыхаться. — Не надо...
Она как можно бережнее стягивает с него пиджак, а затем рубашку. Расслабляет ремень, чтобы не мешал спать.
Снимает чёртову обувь. А ему стыдно, аж до слез.
Слишком часто стал плакать. Но ничего не может с этим поделать.
— Прости...
А девушка мягко улыбается. Складывает одежду и кладёт на стул. Поправляет ему за спиной подушки, чтобы было удобнее. Их две —
она помнит об этом с былых миссий. А потом, буквально на пару минут, оставляет, чтобы уйти за аптечкой. И чтобы дать ему время побыть слабым. Но приходит слишком рано и застаёт его замученного, всего трясущегося. И неспособного успокоиться.
Пятый хочет оправдаться, но затихает, изредка вздыхая, когда его ладонь кладут на колени и начинают обрабатывать пальцы. Чертовски больно, из-за чего начинает выть — увы, на крики уже просто нет сил. Она забинтовывает медленно и скрупулёзно, чтобы лишний раз не пережать. После чего вынуждает его окончательно принять тот факт, что сейчас он может не притворяться.
— Всё хорошо, — в очередной раз шепчет Ингрид, нежно, почти невесомо целуя его ладонь. И переходит ко второй.
Откидывается назад, плывущим взглядом таращится в потолок. И судорожно вздыхает, чтобы выдать слова, проникающие слишком глубоко под корку мозга. Нет. Намного глубже. В былую тьму жутких воспоминаний.
— Ты хотела тогда умереть? — спрашивает он, не глядя на девушку, но понимает, что слушает его, замирая. — Хотя бы раз... чтобы прекратить эту пытку.
— Да, — не сразу, но отвечает Ингрид, завязывая аккуратный узелок на мизинце. — Каждый раз.
Укладывает руки ему на грудь и переводит взгляд, чтобы пересечься с болью. Они молчат так ещё несколько минут, пока не вынуждает его задуматься.
— Я не смогу тебя убить, но, если хочешь, я могу вернуть тебя к твоим братьям и сёстрам.
— И доказать всем и самому себе, что я бесхребетный слабак, что сбежал спустя год экспериментов, пока над тобой так издевались... сколько?
Трафэл вздыхает, разминая больную шею. Вот чего сейчас хотелось меньше всего, так это самокопания и погружения в прошлое. Да ещё в таком направлении.
— Тебя останавливает только мысль о том, что в чужих глазах ты можешь оказаться тем, кем иногда в душе является каждый человек на земле?
— Нет...
— Тебя останавливает то, что я могу подумать, что ты вновь оставишь меня. И я подпишусь на смерть?
Прямое попадание. Да такое, что внутри всё морозится, а органы заматываются тугим мерзким узлом. Пятый мотает больной головой, словно старается отогнать подальше её слова, сжимает в руках одеяло, из-за чего все старания портятся от потемневшей крови.
— Чего именно ты сейчас хочешь, мой свет? — спрашивает чуть спокойнее, хотя саму начинает потряхивать. — Только честно.
— Хочу побыть...
Не договаривает, а лишь жмурится, да с таким виноватым видом. Ингрид же только остаётся встать с кровати и, потирая предплечья, удалиться в гостиную — там есть диван. И в этот самый момент, когда Пятый остаётся один, его начинает колотить по-настоящему.
От страха. От страха остаться в одиночестве раз и навсегда. От страха потерять человека, что всегда искренне его любил. Пусть и закрадывается смутное, очень липкое и мерзкое сомнение. Нет. Надо его отогнать.
Пытается позвать её, но способен просто хватать воздух пересушенной глоткой. Кривится, стараясь хоть как-то произнести её имя. Но не может, оттого вязнет в ещё большей пустоте, когда слышит скрип дивана.
"Она будет спать там", — то ли успокаивается так, то ли сжирает себя этой мыслью. А сам не хочет засыпать. Смысл был уходить из палаты? Смысл был и в этот раз подставлять не только себя, но и её? Голова гудит. Сердце слишком часто бьётся. Чувствует, как лёгкие сжимает и...
Всё тут же уходит на задний план, когда Ингрид возвращается в спальню. Уже в пижаме. В руках подушка, которую молча укладывает на свободную половину постели. Укрывает парня тонким одеялом, а затем пледом, что принесла из гостиной. И всё ещё храня молчание, забирается на кровать, устраиваясь рядом.
— Зачем? — не совсем понимая, спрашивает Харгривз.
Вновь улыбается. Ласково, заботливо.
С искренней любовью. Касается ладонью колючей щеки и чувствует, как он стискивает зубы. Гладит большим пальцем по взмокшей коже и ловит так очередные слёзы.
— Хочешь быть слабым? Плачь, если так просится. Я не буду упрекать или усмехаться над тобой, — признаётся девушка, глядя в глаза. — Хотел, чтобы я не уходила? Тогда будь готов к тому, что тебе придётся терпеть сто восемьдесят с лихом сантиметров холодного тела, — пытается его отвлечь шуткой, да только под конец своего монолога, всё же, ломает его маску. — Но, если хотел побыть один... Прости, любовь моя, но уже
я не хочу оставлять тебя. И никогда не оставлю.
Медленно притягивает и укладывает его голову себе на грудь. Ласково перебирает пальцами тёмные волосы. Нежно целует макушку. И трепетно нашептывает слова, которые произносит очень хрипло, устало, с горькой улыбкой, ведь чувствует, как по груди к шее разрастаются и учащаются дорожки от слез, как трясётся человек, что всеми силами пытается прижаться к боку и крепко обнять, напрочь забывая об искалеченных руках.
Хочешь вслух рассказов длинных?
Хочешь я взорву все звезды,
Что мешают спать?
Пожалуйста, только живи!
Ты же видишь, я живу тобою.
Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою.
Хочешь море с парусами?
Хочешь музык новых самых?
Хочешь я убью соседей,
Что мешают спать?
