Бытовые проблемы Комиссии

      — А можно мне уволиться? — интересуется учёная, разбираясь с последними отчетами.       — Прости, дорогая, но будет проще и лучше уволить сотню других работников.       Роль руководителя отдела дарила не столько власть над людишками, сколько ответственности и работы сверхурочно. Постоянные отчеты, частые объяснительные, огромное количество больничных. Всё это нужно было разбирать, ведь оставь хоть одну бумажку непроверенной, минута, и этих бумаг уже целая гора — вот и несёт всё домой.       А Пятый хоть и был начальником, умудрялся проводить мирные выходные вечера в гостиной и играть на акустике — его способ медитировать и расслабиться. А ещё это причина белой зависти со стороны девушки. Но она постоянно напоминала себе о том, что супруг частенько задерживался допоздна в офисе, поэтому имел полное право наслаждаться своим отдыхом.       — Наконец-то, — потягиваясь в кресле, вымученно стонет Ингрид.       — Ты хорошо поработала.       Не видит, но по интонации понимает, что Харгривз за её спиной улыбается. И надеется, что он не усмехается над косматым рыжим пучком, который от частых ёрзаний по спинке размахрился и походил теперь на какого-то зверька.       — Тебе сделать чай? — спрашивает Пятый, переставая играть.       Но девушка вместо того, чтобы ответить, лениво поднимается с места, устало садится у ног возлюбленного и устраивает голову на коленях, сложив под неё руки. А он, пусть неуверенно, распускает ей волосы — резинка слишком сильно стягивает, — и пропускает пальцы через мягкие пряди.       — Сыграй мне что-нибудь, — тихо просит она, прикрывая глаза.       — Как пожелаешь, — отвечает после недолгого молчания.       Поудобнее устраивает гитару и начинает медленно играть перебором, а Ингрид краем глаз наблюдает, как огрубевшие тёмные пальцы танцуют по струнам. Мелодия тихая, спокойная, очень знакомая, но не получается вспомнить. До тех пор, пока Харгривз бархатом своего нового голоса не поёт на немецком.       Пересекаются взглядами, и девушка чувствует, с какой светлой тоской и любовью произносятся слова чужой песни. Пусть и в первый раз, когда Пятый ознакомился с композицией, выразил своё негодование на тему того, что песня ему не по вкусу. Но выучил.       Вот и поёт исключительно для неё. Смотрит в чуть прикрытые глаза и словами песни, в ласковом шепоте, вторит о красоте и притяжении своей слушательницы. Только вместо просьбы отпустить, странной не совсем рифмой просит об обратном.

Doch bitte umarme mich

      Как только гитара затихает, Ингрид чувствует, как он склоняется к её лицу и, нежно целуя в лоб, произносит слова, от жара которых по коже пробегают заметные мурашки.       — Но ты нечто большее, чем просто драгоценный камень.       Накрывает лицо волосами и тихо пищит, отчего Харгривз, прикусив губу, пытается подавить смех. Ему нравится наблюдать, как возлюбленная смущается, ведь ему это кажется безумно милым. Вскоре успокаивается и дарит улыбку, которую Пятый воспринимает, как что-то необычайно прекрасное и неповторимое.       — Сыграй, пожалуйста, ещё раз...       — Только при одном условии.       Как только поднимает голову, он хлопает по дивану, приглашая сесть повыше и покомфортнее. Ингрид лениво поднимается и забирается рядом, прижимаясь в этот раз к плечу, но парню мало — демонстративно отводит руку с гитарой в сторону, а другой уже хлопает по коленям.       — Ты серьёзно? — тихо смеётся она. — Я же буду меша...       — Сесть, живо, — смотрит и говорит строго, но тут же рассыпается, когда слышит насмешливый вздох.       Садится к нему на колени и кладёт голову на плечо, уткнувшись в шею. Прижимается к груди и прикрывает глаза, как только возвращают в руки гитару. Играет медленнее, — всё же непривычно перебирать струны и обнимать, — но из-за этого девушка засыпает быстрее. Голос сладко убаюкивает, а тепло тела приятно согревает.       Хрипло что-то лепечет, наблюдая приятные сны, а Пятый не замечает, как сам начинает клевать носом. Его дурманит приятный запах её шампуня, гипнотизирует мирное дыхание. А стоит почувствовать, как супруга теснится к нему, обняв за шею, то вскоре засыпает сам, прижавшись щекой к рыжей макушке.       Они видят один и тот же сон. И Долорес легко понимает это, глядя на мирные улыбки родителей, что спокойно спят, сидя на диване, и обнимаются. Уже слишком взрослые для подобных нежностей, но она не может не улыбнуться, когда спокойных лиц касаются тени весеннего вечера. Ей не хочется нарушать идиллию, поэтому накрывает их небольшим пледом и оставляет наедине.