Ménage à trois

Ты разлейся в смерть кипящей смолой, Разлетись сотней пепла лепестков, В руки мне упади звездой, Ты мой, теперь ты мой вовеки веков!.. Прялка

Прошедший в пустынях безымянный бой нехорошо саднил сомнениями сердце. Выродок уже и магами зерриканскими обзавелся, идя по ее следу — да не самыми слабыми. Одного Саломея убила не без труда, но второй, если был связан с братом кровной магией — почует след. Хорошо бы натравить на него Исенгрима, у него вроде недурно получается людей резать. В их маленьком отряде она шла первой, Исенгрим привычно таился в редкой листве или сливался с песчаником под плотным плащом. Не знай она о его присутствии — не сумела бы различить ни звука, ни запаха. Вот же хитрый, опытный черт. Она сама сумела бы провернуть подобное только лишь магией. Тропы в Хакланд пролегали через самую засушливую зерриканскую часть, воды было едва-едва, кровь, собранная с каэдвенцев — заканчивалась тоже. Редкие высохшие леса давали слабую тень, но на таком пекле дымили и разгорались, чадили черным, поэтому шли в основном ночью или в сумерках. Саломея в пище пока не нуждалась, а вот Исенгрим упорно, изо дня в день жевал засушенные лягушачьи лапы. Не жаловался ни на провизию, ни на шрам, шелушившийся и ноющий по жаре — Саломея слышала, как он от боли ворочается на каждом привале, стиснув зубы. Коротко оглянулась себе за спину. Волчок, конечно, сразу же вскинулся и голову отвернул. По-дурацки вышло. Сначала он сообразил про нее больше нужного, потом она — с ним правдой поделилась. Стало быть, рано или поздно придется его убить. Лучше поздно, конечно. Впереди показалось неровное пятно — будто выгрызенная птицами дырка в черством хлебе. — О, давай заглянем! — воскликнула Саломея с ребяческим весельем, ткнув пальцем в сторону зияющей темнотой пещеры. — Заглядывай, — щедро согласился Исенгрим. — Может, хоть так от тебя избавлюсь. Саломея фыркнула. После убийства ренегата волчок здорово повеселел, даже шутки шутить начал — правда, с таким лицом, что у любого проезжего кмета бы селезенка от брюшины оторвалась. То, что избавиться он от нее мог еще тогда — во время боя с зерриканским магом — они не обсуждали. Саломея не понимала, чем руководствовался злобный нелюдимый скоя’таэль, вовремя бросивший ей сладкого стражника на прокорм, и расспрашивать не собиралась. Мало ли, где он головой ударялся за свою длинную унылую жизнь. Подобрав обожженные юбки, пусть и пестрые, но выцветшие от многочисленных стирок, Саломея начала спускаться в раскрытый зев пещеры. Изнутри тянуло смрадом и смертью, но последнее могла почувствовать только она или — такая, как она. В старые времена здесь, должно быть, прятался ведьминский алтарь. Зерриканские ведьмы пытались соорудить собственные святилища взамен жреческих, но будучи париями-одиночками, потерпели поражение. Ну хоть пожитки полезные могли остаться. Земля вязла затхлостью и гнилью, и внутри никого не оказалось — даже самого завалящего, хоть сколько-нибудь мясистого монстра. Черная магия отпугивала и живых, и мертвых. Сама по себе лучшая защита от непрошенных гостей. Бывшая хозяйка поди ненавидела солнце или же чего-то боялась, раз спряталась так глубоко да поразвешала ловушки, почти уже не работающие. Шкафы ведьма не жаловала — книги лежали на полках, вырубленных изнутри скалистой утробы, порядком выцветшие и истлевшие. Саломея тронула несколько корешков, но те рассыпались пылью, так что она битую минуту чихала. Старая лаборатория была растащена, реторты разбиты, сундуки разворочены. Возможно, логово расчищали местные авантюристы, возможно — это случилось во время первой войны между жрицами и ведьмами. Саломея не была настолько старой, но историй наслушалась. Противный скоя’таэль за ней так и не спустился. Скучающе сидел у исполинского валуна, раскуривая трубку, и пялился на редкие облачка в ночном небе, будто картину с них писать собирался. Скосил на Саломею взгляд, когда она выбралась на поверхность, отряхиваясь и отфыркиваясь. — Ничегошеньки не нашла, — вздохнула Саломея печально. — Ни одного, даже самого завалящего артефакта. Исенгрим молчал довольно долго. Она уже думала, он не ответит — как волчок соизволил раззявить клыкастую пасть: — Печати ищешь? Саломея не удержалась — моргнула. Волк усмехнулся — напоказ уродливо, больше нужного растянул здоровую часть губы, когда как другую будто стянуло застывшим янтарем. — Как узнал? Он пожал плечами. — Четырнадцать лет бегаешь от чародейского дурака и его же — хочешь прикончить. Способов ты не знаешь, либо тебе они недоступны. Что остается? Только Джинны. — Еще есть Ифриты, — фыркнула Саломея, нехорошо впечатленная интеллектом того, кто по ее понятиям, должен был хорошо махать мечом и не лезть, куда не просят. — Или Д’ао. — Дана Меабдх благостива и всех принимает — и спаленных дотла и похороненных заживо. — Все шутишь. А между тем лучше бы боялся. — Боль меня не страшит, — Исенгрим выпустил три кольца — одно за одним — проводил их умиротворенным взглядом. — Смерть — тем более. А свободу у меня уже никто не отберет. — Чародеи изобретательны. Он нехорошо усмехнулся, посмотрел на нее и снова в переносицу. Ничего не сказал. — Нужно спуститься вниз, — щелкнула языком Саломея, уже без иронии. — Буря идет. Лучше всего укрыться в пещере, если не хочешь задохнуться песчаной дрянью. Исенгрим задумчиво повел носом, глянул на небо, покачал головой. — Не чую ничего. Рассвет близко. Нужно идти, пока не началась жара, иначе время потеряем. — Дурак, что ли? Конечно не чуешь. Ты в этих землях не рождался и детства не проводил. Двинемся сейчас — буря застигнет нас около полудня. Если впереди не будет подходящего убежища, издохнешь засушенной рябкой, помяни мое слово. Исенгрим сомневался и правильно делал. Буря и правда будет — ветер о том нашептал. Но если нужно, Саломея бы и про наступление Tedd Deireadh солгала, не моргнув глазом. — Ну и Тдет с тобой, — фыркнула она, отворачиваясь и снова спускаясь в пещеру. — Дохни, коли так угодно. А я твое пропащее тело потом из песков откопаю и по кускам растащу. Исенгрим на ее угрозы наплевал, ушел дальше по тропам, пока над пустынями не взошло смертельное зерриканское солнце. Чем дальше он отходил — тем сильнее наливалась на руке магическая печать. Волчок, верно, позабыл о том, что продал себя в рабство клятой ведьме, раз так распоясался. Вернулся он спустя часы, обнаружив приближающуюся бурю и пройдя остаток пути по страшной жаре. — Что, передумал? — мягко улыбнулась Саломея, обнимая его лицо глазами. От Исенгрима тянуло усталостью, соленым потом и злобой. Он молча поднял вверх руку, на которой уже гасла, будто вплавленная в кожу печать. — Как далеко я могу от тебя отойти, чтобы эта дрянь не начинала ныть? — Если только ныть — полмили. Через целую — начнет огнем жечься. — Значит, как закончится буря, так и пойдем. Видеть тебя не хочу. Исенгрим сбросил тяжелый от песка плащ, взялся за стеганку, а после — посеревшую рубаху. Саломея стояла за его спиной, в который раз разглядывая сухие, жилистые переплетения костей и мышц. Эльф был поджарым, слишком высоким для своего нынешнего веса и шрамов на нем белела — тьма. Саломея хмыкнула, спускаясь к центру пещеры — неглубокой, будто вымытой водами яме. Впрочем, так оно и было. Жившая здесь ведьма добралась до подземного источника, выпив досуха целую округу себе в удовольствие. Вода на глубине еще текла, так что Саломея потратила часы, пытаясь вытащить ее на поверхность, пока эльф шлялся черт знает где. Исенгрим обернулся на характерное журчание — еще слабое, но и от такого разом пересыхало во рту. Не без удивления отметил маленький источник, постепенно заполнявший каменную чашу ледяной водой. Саломея уже раздевалась, легко разматывая пояс и отстегивая многочисленные юбки. Эльф своего интереса не скрывал, но добрее оттого не становился. — Скажи, что солгал, — она плавно обернулась, ослепительно обнаженная и как будто бы беззащитная; уперла руки в бока. — Тогда, так уж и быть — пущу мыться. — Neen. Волк смотреть ей в глаза отказывался, так что опустил взгляд ниже и тут же недовольно скривился — эту-то битву он проиграл уже давно. — Не-ет? — протянула Саломея с приторной ласковостью. — Будешь ходить весь вшивый да паршивый, мух подманивать и все это — чтобы меня позлить? — Я с тобой в одну воду не зайду, — отрезал Исенгрим, отворачиваясь. — Скажи, что солгал и рад меня видеть, иначе я тебя скормлю грифам и страусам, — заупрямилась Саломея. — По кусочку — вот тебе мое слово! — Не скормишь. — Скормлю! — Я тебе нужен. — Никому ты не нужен! — она показательно громко плюхнулась в воду всем телом, мурлыкнула с наслаждением. — Скормлю и не пожалею! Клянусь силой! Перегретый зерриканским солнцем Исенгрим вспыхнул, что солома. Развернулся резче ветра, прошагал к каменной ванне, коротко ступил внутрь и тут же зашипел, обжегшись о ледяную воду, как об огонь. — Говори! Зубы по-звериному щелкнули, губы изогнулись в проклятии. — Я очень рад тебя видеть. Саломея заулыбалась, Исенгрим едва не расплавился от бешенства. Она приглашающе повела рукой, с удовольствием наблюдая, как эльф обжигается во второй раз, срываясь на певучую эльфскую брань. — Сразу после меня, я имела в виду, — невинно пояснила Саломея. — В одном ты прав — не буду же я в самом деле со вшивым эльфом ванны принимать. В холодной до стука в зубах воде она нежилась не меньше получаса, пока тлеющий Исенгрим терпеливо занимался привалом и едой. Признаться, учитывая скудный выбор и инструментарий, готовил он отменно. Самое сухое мясо сочилось, самое жесткое — размякало, самый сильный огонь никогда не сжигал кожицы, а самый слабый — исправно пропекал корочку до сладкого вкуса. Так что спустя минуты она перехватила у эльфа из-под носа лакомый кусок какой-то пустынной твари, и отправила того в ванную. Даже воду ему поменяла! Исенгрим к роскоши и изнеженности не привык, мылся быстро. Отфыркивался и плескался, что большой пес, и вода после него даже в сумраке пещеры и разожженных лучин была черная. Саломея насмешливо разглядывала его, смакуя на языке мясо. Сама не поняла, как расслабилась и замурлыкала несвязный мотивчик. Простая мелодия, пустая и без магии, но голос у нее, как и у всякой зерриканской ведьмы был красивый. Исенгрим того не показал, но постепенно заслушался, а потом и вовсе размяк — сытый, чистый, разморенный усталостью и пустынной жарой. Момент был еще сырой и ранний, но она рискнула. Взяла ноту выше нужного, чуть сфальшивив, и голос по-птичьи взлетел к пещерным сводам. Исенгрим забылся, вскинулся на звук — по инерции, по привычке. И попался. Глаза в глаза. Ореховые, подернутые тлеющей теплой поволокой, что тонкая пленка поверх стынущего отвара чабреца и малины. Близко ли, далеко — они покачивались двумя колодцами, тянули на дно; трогали за очерствевшую душу бархатными пальцами. Появились и они, обхватили ласково за подбородок, прикоснулись к вискам. Марево подрагивало, качалось, что тонко колеблющаяся мутная гладь, манило к себе. Сухой, теплый поцелуй согрел потрескавшиеся губы. Осел горьким медом и терпким вереском. Исенгрим заплутал, потянулся вслед ему. Под ладонями сминалась тонкая, влажная ткань, кожа под ней — горела. Чужие бедра обхватили его, грудь касалась груди, и он по-звериному сильно тянул на себя мягкое тело; грубо вжимал в кожу сухие пальцы — не вырвешься. Рыжие локоны рассыпались, щекоча шею; чужие губы мазнули снова, блеснув белизной клыков. И по подбородку потекло что-то теплое, густое… Он услышал рассыпчатый тихий смех на грани сознания; тут же вынырнул, с силой и яростью оттолкнул проклятую ведьму прочь. — Сука! — прошипел он. Губа кровоточила от чужого укуса, и кровь теперь алела на высунутом напоказ кончике ведьминого языка. — Играть со мной вздумала?! Саломея смотрела насмешливо, любопытно наклоняя голову. Теперь-то уж поздно отводить от нее взгляд, поздно прятаться и таиться. Единожды взглянув в глаза зерриканской ведьме — обратного хода больше нет. — Вкусный, — похвалила она, томительно медленно слезая с его колен и одергивая юбки. — Упрямый. Все, как я люблю. Исенгрим оскалился, она в ответ — лишь улыбалась. Эльфская кровь, сладкая и живая, жгла изнутри расплавленным оловом. Вот почему Грецель его не тронула. Старая, умная ведьма чуяла древнюю магию, которую упустила Саломея. Защита матери в Исенгриме не ушла до конца — еще тлела, шепталась. Покуда он не сдастся добровольно, не уступит от чистой души — о том, чтобы выпить его, не может быть и речи. Ч-черт-черт-черт! Клятая Aen Saevherne, должно быть, издохла, накладывая на сына заклинание — ничем иным Саломея такой мощи объяснить не могла. Потому и магическая печать, которая должна была свести его тело судорогами спустя полмили, всего-то лишь — стянула кожу. Волк сидел недвижно, смотрел в огонь, будто пытался сжечь в нем собственную память. Его тело оставалось приятно возбуждено и чем сильнее он боролся — тем сильнее проигрывал. Саломея задумчиво склонила голову — чары чарами, а без искреннего желания так быстро бы не вышло… — Отвернись, — гаркнул он. — Вот еще. — Отвернись, иначе к глазу Грецель присоединится и твой. О том, чтобы довести тебя целой — мы не договаривались! Этой угрозе, полной такой искренней ненависти к самому себе, она поверила. Легла в соседней «комнате», на плите, служившей однажды кроватью; долго ворочалась, не в силах заснуть от странной квинтэссенции силы и боли, наполнившей ее вместе с кровью Исенгрима. А когда провалилась в сон — мучения ее лишь продолжились.        Видение накатывало одно за одним, путая кошмары с явью, и Саломея, того не зная, заходилась зыбкой дрожью. Под веками разгоралось малахитовое пламя. Скоро, очень скоро матерь храма совершит ритуальное сожжение погибшего дракона, но уже сейчас каждая из сестер чуяла его великую, священную силу… Только с предательницами крови и семьи разговор был иной. Внутренности содрогались и скручивались от боли и лютой вины. … предала, предала, ты предала нас, сестра… … я пожаловал тебе силу, я дал вам защиту… … за что вы убиваете нас? земля плачет нашей кровью, за что, сестра?.. Грецель бы рассыпчато и сухо рассмеялась, сказала бы, что Саломея слишком юна и бестолкова, раз верит услышанному. Грецель прожила долгий срок, ничего и никого не боялась, и знала цену предательству. Грецель говорила, что первые жрицы возгордились настолько, что возжелали истинного бессмертия. Они принялись черпать силу у младших сестер, забирали их жизненную силу без согласия, меж тем воспевая религию и драконье благословение. Умереть во имя живых богов — разве не поэтично?.. Младшие сестры не считали это поэтичным. И тогда они обратились за помощью к тем, с кем считались даже золотые драконы — к высшим вампирам. Так началась первая война между жрицами и ведьмами. Так началась и вторая — между драконами и высшими вампирами. Когда погибали первые и вторые, их подданным ничего не оставалось, как отправляться вслед по той же реке — они теряли свою силу, становились уязвимыми. Впрочем, каждый ребенок знает — верить зерриканской ведьме грех и глупость. Кто знает, какие сказки могла придумать Грецель себе в оправдание?.. … Драконье тело горит в священном огне… … Девушка с золотыми глазами стоит подле мрачного, нелюдимого спутника. Двое других шепчутся неподалеку. Жрица приближается к ней, приближается… … Беги же, беги прочь от матери, клятой драконьей ведьмы!.. … Плотная, широкая ладонь касается белого лба, и жрица меняется в лице. Жрица видит, жрица слышит, жрица читает. Полные злобы глаза обращаются на Саломею, что стоит в стороне, в волнах сна и близкого будущего. Щурятся, узнавая, вспыхивают недобрым… Саломея задохнулась. Приподнялась над постелью, будто ее поддели крюком за ребра и потянули. Проснулась резко и безвозвратно, как от ночного кошмара. Только не кошмар это был. Кошмары не бывают такими страшными, как жизнь. Тереза! Глупая, проклятущая девчонка! За ней пришла?! Мало того, что принесла себя в Зерриканию, так еще и компанию себе подобрала — три урода один другого хуже, таких в сказках и по отдельности не сыщешь. Предвестники конца света, ни много ни мало. Или же… ее последняя надежда?.. Саломея одевалась быстро, почти судорожно. Вышла в общую залу, нашла глазами Исенгрима. Тот в ответ посмотрел беззлобно, но хмуро — видно, тоже не выспался. Наверняка она кричала, а этот гордец предпочел ворочаться с боку на бок и терпеть, чем ее разбудить. Вот же дурашка. — Нам нужно сделать крюк, — приказала Саломея, забыв и про улыбки, и про напускную ласковость. — Пройдем на юго-восток, к оазисам, дальше по кругу и… — Крюк? — Заглянем в одно из жреческих святилищ, потом — выйдем обратно к гра… Исенгрим поднялся на ноги быстро — все равно что взметнувшаяся у скал, рассыпавшаяся брызгами волна. Почернел лицом, и его серые глаза, теперь направленные на нее в упор, плавились серебром. — Такого договора у нас не было, ведьма. — Разве?.. — Саломея приложила палец к губам, начиная злиться по-настоящему. — Ты дал слово сопроводить меня до границы Хакланда, а про то, каким путем мы пойдем — речи не было. Волчьи глаза полыхнули. Исенгрим шагнул вперед, ловко вынимая клинок. — Думаешь, я не знаю, что ты слабее слабого теперь, после той битвы?.. — нехорошо зашипел он. — Раз рискнула так рано к моей крови подобраться? Даже против d'hoinе не выстоишь. — Против d'hoine, может, и не выстою, а вот против блохастого скоя’таэля, что вчера едва штаны подо мной не спустил — вполне… Исенгрим крутанул клинок, на угрозы больше не разменивался — рубанул по воздуху, где мгновение назад стояла Саломея. Переменил позу, находя ее слева, прыгнул вперед. На самом деле собирался убить или покалечить, и словами попусту не сыпал — хорош, ох, хорош, что тут еще скажешь… — Долго же ты без меня пробегаешь! — воскликнула она звонко, отпрыгивая от быстрого клинка с нечеловеческой реакцией. — Особенно, когда второй маг по твою душу придет! Исенгрим остановился молниеносно — замер, перекатываясь в защитную стойку. Прищурился. — Ох, а я и не сказала, правда?.. — Саломея хлопнула глазами. — Про брата того самого мага-ренегата, которого мы так славно убили вместе с каэдвенцами? Эльф молчал, сжимая зубы, но ярость из него лилась почти осязаемая. — И не просто брата, — улыбалась она, цедя слова. — А слуги некоего господина, что послал одного из них по твоему следу… Меч вошел в рыхлую стену слева от ее головы, по пещерной коре потекло сухое крошево песка. Ладонь Исенгрима впечаталась рядом, обдирая кожу о камень. Саломея только усмехалась ему в губы — верхняя от ее укуса еще не зажила. Эльф дышал жарко и зло, опаляя кожу — до безумия красивый в своем безупречном уродстве. Воздух вокруг него кипел. Она не стала ждать, шевельнулась легонько, приближаясь едва на дюйм, провела по губам языком — просто так, без злого умысла. Пустила толику магии в раскаленный от бешенства разум. Исенгрим ответил сразу — коротко, со звериной грубостью. Взял ее губы своими, вжался в нее телом, обнимая руками за талию. Больно рванул зубами по белой шее, мучая кожу. Поцелуй вышел терпким, вязал язык кровью и вереском. Закончился — разорвался — когда Саломея уперев руку Исенгриму в грудь, толкнула его с немалой силой. Отвернула голову, и в изгибе эльфских губ мелькнула горечь. Теперь-то он не злился. Получил, чего на самом деле хотел — и корил себя за это. А может, и нет. Она аккуратно провела подушечками по собственной шее — та саднила, заживая не в пример медленнее обычного. Значит, и урон от его зубов — опасней, чем она думала. Интересно, Грецель сумела-таки вырастить себе новый глаз или…? — Где он? — коротко спросил Исенгрим, вовсе отворачиваясь. — Маг-ренегат? — Там же, где пролегает наша дорога, — улыбнулась Саломея его жесткой спине. Шагнула вперед, положила теплую ладонь на сведенные лопатки; мягко скользнула выше — к основанию шеи. Исенгрим молчал, не оборачивался, но и не отодвигался. Колдовское желание, смешанное с собственным внутри него плясало пламенем, и он никак не мог с ним совладать. Только глаза закрыл и дышал — тяжело, вдумчиво. — Здесь недалеко, — вкрадчиво проговорила она. — Неделя-другая пути, и он сдохнет — как и его собрат. Исенгрим спорить не стал, взглянул искоса, словно клинком резанул, и внутри дрогнуло от чужой силы. Предательски и неправильно тепло. Не возлюби врага своего — проповедь, конечно, верная. Но как хочется-то, как хочется!..