Ménage à trois

Мы с тобой одной крови, Мы с тобой одной породы, Нам не привыкать к боли, Если имя ей — свобода Одной крови

Саломея велела раздеться и пристально осматривала его тело, больше нужного водя руками вдоль кожи — будто перышком мазала. Исенгрим не стеснялся ни собственной реакции, ни реакции отдельных своих частей, хоть колкий смех ведьмы и раздражающе вкручивался в череп. — Сломаны пальцы, — выщелкивала она с удовольствием. — Подрезано сухожилие на правой ноге. А это что такое?.. Синяки… Интересный яд, нарушающий кровоток… Ух, еще и магический ожог на боку, красота-то какая… — Ты закончила? — Полежи-ка смирно. Не путай меня с эльфскими целительницами и прочими феями. Я живых обычно калечу, а не лечу. Он смотрел в черное зерриканское небо, впитывая редкий холод стылых ночей. По привычке вслушивался в ночной шум, готовый бежать по первому зову звериного чутья — пусть и на одной ноге, пусть и ползком на животе. Бегать он умел лучше всего. — Поговорим о сделке, Волк, — Саломея, чьего взгляда он упрямо избегал, повернула к нему голову. На щеке чернел засохший след чужой крови. — Мне по силам тебя вылечить. В обмен на помощь. — Neen. — Пальцы ты, может, и вправишь. Отраву тоже переборешь — эльфских травок нарвешь да галиматьи какой наваришь… Но что будешь делать с ногой, славный? — Саломея усмехнулась серьезно. — Бежать ты не сможешь, а из трех отрядов, что идут по твоему следу — уничтожены лишь два. И в последнем из них — маг. Ладно, если б ты подыхал — но ты жив и беспомощен, что ребенок, и тем твоя юдоль страшнее. Назвать его беспомощным — это же какое самомнение надо иметь? Сухая ладонь лежала на его солнечном сплетении, пропуская под кожу теплые волны — будто внутри лопнула крынка подогретого меда. Притупленная боль царапалась на границе сознания, отступала, ведомая волей Саломеи, а вместе с тем слабел и разум. — Чего ты хочешь, ведьма? — прохрипел Исенгрим. — Во-первых, не называй меня ведьмой. — Чего ты хочешь, тварь? — Черствый ты, что колода на растопку, — печально вздохнула она, не убирая, впрочем, руки. — Я тебя вылечу. А ты проведешь меня до границы с Хакландом. — Я не знаю пути. — А и не нужно. Мне нужна только твоя кровь. Она мне даст достаточно силы, чтобы выжить, потому как в Проклятых землях окромя тебя и пары мумий — ничего-то и нет. — Есть твои славные сестры. Например, Грецель. Знаешь такую? — Самая старая из нас. Нет, — голос Саломеи нехорошо резанул. — Она мне не поможет. Не станет рисковать. Исенгрим закашлялся, медленно садясь. Грубо перехватил из понятливо протянутой руки флягу и допил остатки начавшей уже протухать воды. — Ты бежишь от того, кого боятся даже зерриканские ведьмы, — сказал он. — Интересно. Что там в Хакланде? — Понятия не имею, — пожала плечами Саломея. — В этом и смысл — спрятаться в землях, куда не ступала нога чужеземцев. — Сдается мне, бежать тебе всю жизнь, а может быть — и после смерти. — В таком случае, у нас больше общего, чем ты думаешь. Рыжий волос выбился, опадая взбалмошными локонами на гладко-белую, совсем не зерриканскую кожу — будто она не впитывала солнечного света, а отталкивала. Исенгрим думал о том, как легко и ладно мог бы сломать тонкую открытую шею одним только движением. Одновременно с тем понимал — руки его будут вырваны прежде, чем он ими взмахнет. Это не терпеливая Грецель, с которой он почти сдружился — и которая прощала ему больше нужного. — Нет, — отрезал снова. — Своей крови я тебе не дам. Сделки такой не будет. — А я о том и не прошу, — улыбнулась Саломея. — Мы пойдем вместе — ты и я. Сначала я помогу тебе изничтожить остатки преследователей, ты мне — дойти до границы. А кровью поделишься, только когда сам этого захочешь. Взамен на это — я тебя вылечу. Прямо сейчас. Исенгрим молчал. Не станет опытная ведьма предлагать столь щедрого соглашения, если не уверена в победе. Но коли так, коли принять неизбежность ее выигрыша — значит согласиться с тем, что дух его слишком слаб, чтобы побороть ее клятые чары… Вот же дрянное дело. В гордость его свои когти запустила. Только вот с подрезанным сухожилием и правда далеко не убежишь. Лучше уж сдохнуть от руки чародея, что пугает даже таких тварей, как она, чем от паршивого отряда d'hoine. Может, и вовсе выйдет продать ее гнилую душу колдуну в обмен на помощь или просто убить?.. — Поможешь мне уничтожить последний отряд, и я сопровожу тебя до границы, — сказал он. — Сдохнешь раньше — не мои проблемы и не моя вина. — Мне подходит, Волк. Быстро согласилась. — Мое слово, — скупо сказал он, а внутри будто кислота разлилась. — Лечи. Саломея с усмешкой протянула ему руку, на коже блеснул светящийся след — магическая печать. Разумно. Исенгрим коротко перехватил ладонь своей, сжал на пределе силы, но ведьма лишь улыбнулась. Тонкие иголочки вошли в кожу едва на пару мгновений и тут же исчезли. Как будто ничего и не было… — Ну ложись обратно, Волк. Теперь-то я тебя уважу, как надобно…        Саломея и правда не умела лечить. Тело взвыло, когда она взялась срастить ему кости на руке, и он держался, молчал, плотно сомкнув губы. Потом, правда, пришлось закусить деревяшку, потому как с ногой получалось не так гладко. Он видел, как на ее чистом лбу выступил пот; и как она украдкой смахнула с лица усталость. Лечение далось ей непросто, забрало большую часть той силы, что она выпила из теперь уже мертвых каэдвенцев. Или же она притворялась, пытаясь давить на жалость. Трупы они бросили, как есть — жирная метка для самого пропащего следопыта — но копать могилы в песках толку не было. Одна надежда, что их растащат исполинские скорпионы, изредка вылезающие на поверхность. Пошли вдвоем в сторону владений жриц, забирая на север, чтобы по краю обойти Проклятые земли, а затем выйти на заброшенные тропы, ведущие в Хакланд. Уже скрытые шершаво-плотными листьями гигантских папоротников, разбили привал, отловив разожравшуюся лягушку по размеру хорошей куропатки и отправив ее на вертел. Исенгрим рассматривал Саломею с осторожностью — она так и норовила обернуться и подцепить его взглядом. Ни мышц толком, ни мускулов — кожа да кости, как у какой-нибудь северной принцессы. Да только в Зеррикании одинокие принцессы не выживают. И лицо ее выглядело странным — как будто она была родом отсюда, но трансформация съела и загар, и выкрасила волосы в цвет спелой рябины. — Почему выбрал такое странное место обитания? — спросила Саломея, ловко штопая иглой прорехи на юбках. — Почему не остался там, где живут жрицы? — Мужчина. Одинокий. Еще и чужеземец, — пожал плечами Исенгрим, следя, чтобы костер не шалил и не сжег водянистое мясо. — В Зеррикании — все равно, что смертный приговор. — Если б не твоя кровь — ведьмы бы тебя распяли побыстрее жриц. — Да что в ней такого? — Больше силы. Она чиста, насыщенна магией, потому как твоя мать была Знающей. Одна ее ложка сравнима с целым человеческим сосудом. Насытиться проще и послевкусие — особое. Только добровольно отданная — десятикратно сильнее. Потому сестры и пытались тебя приручить, а не взяли свое силой. Ну, положим не сестры — а одна только Грецель. Ни одной другой ведьмы он здесь не видел. — Никогда ее не знал. Мою мать. — Могущественная колдунья. И любила тебя сильно, — голос Саломеи не к месту охрип, и она прокашлялась. — Этот шрам у тебя на лице — клеймо ее защиты. В тот момент, когда ты его получил — должен был сгинуть навеки, но ее сила тебя сберегла. Оставила прощальный поцелуй. Исенгрим фыркнул. — Тебе бы баллады слагать или стишки плести. — Язык и до Новиграда доведет. А еще говорят, эльфы — мастера поэзии и велеречивых сказаний. — Разве что мертвые. Исенгрим снял мясо с огня, споро разделал тушку на куски и протянул Саломее бедро, не поднимая головы. Ведьма над его попытками отсрочить, как она полагала, неизбежное, только посмеивалась, но ничего не говорила. — Давно ты в бегах? — он вонзил зубы в сочное мясо. — М-м… Какой сейчас год? — Семьдесят шестой. — Значит, уже четырнадцать раз солнце по кругу обошло. Исенгрим уважительно присвистнул — тихо и неотличимо от птичьего наречия. — Достойно. Я ото многих бегал, но чтобы четырнадцать лет — от одного и того же… — Его очень сложно убить, Волк. Поверь, я пыталась не единожды, — она резко вскинула голову, усмехнулась, когда он не шевельнулся и взгляда не обратил. — Знаю, о чем думаешь. Решил меня ему продать или же попросту убить… Что же, рискни. Только попытка будет всего одна. Не прогадай. Исенгим равнодушно кивнул, отер руки о тряпицу, бережно заворачивая остатки пресного мяса. — Что же ты такого сделала, раз он в тебя вцепился? — спросил он. — Влюбилась, — всплеснула руками Саломея, как девчонка. — Мужчины опасны, но чародеи с большой земли — сущее наказание для всякой уважающей себя женщины. Умны, самовлюблены и не понимают отказа. Он расставил силки, прежде чем я поняла это и пожелала уйти. А когда попыталась — едва не сгинула в его ловушке. — Дура ты и есть, — беззлобно сказал Исенгрим, не веря ни единому слову. — Кому любовь когда помогала? — А как же любовь к родине? — хмыкнула она. — Известный скоя’таэльский патриотизм? — Любовь к родине все равно что любовь к себе. Стоит того. — Ну-ну. Только от твоей-то любви и места живого не осталось. Ты не должен, я не знаю, совершить ритуальное самоубийство во славу почившей отчизны? — Пока я жив — живо и что-то еще, — сказал он серьезно — так, что Саломея примолкла, любопытно блестя глазами, цвета которых он надеялся не узнать никогда. — Поговорим об ином. Как ты на меня вышла? — Случайно, как водится. Шла через Зерриканию в известном направлении, наткнулась на отряд каэдвенцев, решила примкнуть, запутать следы… Что такое? Я забыла об этом упомянуть?.. Исенгрим скрежетнул зубами. Он умел лгать и недоговаривать, и на допросах крутил слова и вертел их так, что палачи едва сами с ним не рыдали — но чтобы вот так, в каждом слове… Bloede beanna. И Грецель ведь упоминала про ведьму. Уже залезла к нему в голову или он просто позабыл? — Ну да, — безмятежно продолжала Саломея. — Три отряда. Я шла в том, где маг. Прикинулась целительницей с Севера, потому как кожа у меня бледная. Когда узнала, что они идут по следу скоя’таэля, не смогла поверить своей удаче. А как распознала в тебе силу — обрадовалась еще больше. С тобой я смогу и в птицу обратиться, и даже — в муравья. Правда, боюсь, после такого знатного ужина ты совсем усохнешь, так что… — К чему в такой мелочи было лгать? — раздраженно перебил Исенгрим. — Правда корежит. Дает власть. Извини, волчок, но у кого из нас душа трухлявей — еще поразмыслить надо. Не думал же, что все просто будет? — Не называй меня волчком. — Как скажешь, шелудивая псина. Исенгрим одобрительно поднял уголок губы — тот, что еще двигался. Шрам, расколовший его некогда прекрасное лицо наискось, превратил безупречное совершенство в лютое уродство. — Я могла бы это залечить, — задумалась Саломея, разглядывая его, как чародей — больную крысу. — В известной мере. — Ни к чему. Меня это не тяготит. Их прервал тонкий шелест, перешептывающийся в тиши листьев папоротника. Саломея вскинулась едва ли не прежде Исенгрима — его вел безупречных слух и годы преследования, ее — ведьмовское чутье. Она коротко приложила к губам тонкий палец, оканчивающийся уже вороньим когтем. Частичная полиморфия, недурно. Шелест то таился, то множился, разрастаясь вокруг них, выплетая в воздухе тревогу. Эльфский глаз не видел движения — только листья качались, едва подергиваясь от дуновений теплого ветра. Саломея же хмурилась, закусив губу, а глаза ее — он видел краем взгляда — мягко, предупреждающе светились. Нежный, тонкий плач разлился по округе, когда она переступила с ноги на ногу, сделала крохотный шаг в сторону чащи. Тут же замерла. Исенгрим поморщился. Надо думать, не те здесь собрались «люди», чтобы их столь примитивно разжалобить. Плач дрожал в ветвях и листьях, не кончался, но они оба не двигались, выжидая. И тогда из чащобы выступил силуэт — фигура, сбитая будто бы из уплотняющегося с каждой секундой воздуха; наливающаяся цветом и жизнью тем сильнее, чем дольше на нее смотришь. Чуть раскосые глаза, высокие скулы, глаза травянисто-зеленые, что летний мятный отвар… Исенгрим узнал и ее, и темный пепел сплетенных в косу волос, открывающих изящно-острые уши. Боль выкрутилась изнутри иглой, прорывая мясо, закровоточила. Саломея рядом выглядела и вовсе страшно. Будто зачарованная, шагнула вперед — прямо к призраку, обретающему плоть — беспомощно протянула худую руку, будто о прощении молила. Исенгрим видел, как дрогнули вновь обычные, человеческие пальцы, едва соприкоснувшись с призраком. Краткая звуковая волна прошла от точки касания, когда эльфка выбросила вперед руку, с безжалостной силой рванув по шее Саломеи. Запах вереска горько ударил по ноздрям. Исенгрим прыгнул вперед молниеносно, занося клинок. — Гла…за! — проревела Саломея, и он едва различил слова сквозь бульканье крови. — Смо… в… …за! Смотри или не смотри?.. Призрак обернулся, хлестнув по воздуху тугой косой. Живая зелень глаз полыхнула, огнем окатила душу. Пролилась беззащитными, жалобными слезами. — En'ca minne… — прошептала женщина, улыбаясь с пронзительной нежностью. Клинок Исенгрима, не дрогнув, довершил размах, неумолимым лезвием отсекая голову от шеи. Мучительный вой оповестил об окончательной или временной смерти призрака. Он рассыпался осколками, беззвучно осыпаясь на землю, истаивая сизой дымкой. Эльф коротко обернулся, обнаружил Саломею за спиной, замершую на коленях, со странно-потерянным выражением в потухших глазах. Отвел взгляд прежде, чем она подняла свой. — Кто это был? — прохрипела она, неловко зажимая рану на горле — стремительно затягивающуюся, будто ничего и не было. — Кого ты видел? — Beanna. Leede, — рублено ответил. — Я любил ее. — Это потому ты без колебаний снес ей голову? — Она бы никогда не расплакалась, пусть бы ее и пытали, — Исенгрим с неудовольствием отер клинок от странно-светящейся дряни, похожей на густеющую мазь. — Кого видела ты? — Дочь. Спрашивать он не стал. — Это был Морок, — сказала Саломея минутами позже, когда ужас и дрожь вымылись с ее бледного лица. — Питается твоими воспоминаниями тем сильнее, чем дольше смотришь ему в глаза — но если не посмотреть, убить его невозможно. — Все видят разное? — Да. Образ мертвеца, в чьей смерти ты повинен или винишь себя сам. Старая магия, заложенная жрицами, чтобы отпугивать сестер-отступниц после предательства. — То есть, таких, как ты. — Да… — Кто бы мог подумать, что у вас есть сердце. — У очень немногих, — согласилась Саломея, покосившись себе за спину — туда, где еще темнела на плотных листьях ее собственная кровь. — Я наивно полагала, что не входила в это число. Что же… Жаль, что я ошибалась. Исенгрим не без любопытства усмехнулся, но расспрашивать — снова не стал. Этой ночью она спасла ему жизнь, а он — спас ее. Такая связь вяжет сильнее кровного родства, и лишние вопросы дела не упростят. — Завтра, — устало вздохнула Саломея, раскладывая свою лежанку из пары тряпок. — Возьмем след твоих недругов и полакомимся их сладкой кровью. Ну, а после отправимся по тропам в Хакланд. — Dearme, — коротко согласился Исенгрим, укладываясь тоже и кладя под голову клинок. Он заснул только после нее, не особенно удивившись, когда Саломея, провалившись в сон, перестала дышать. Живой она давно уж не была.