How Pneumonia Stopped a Stubborn Alchemist from Descending into Villainy

Я могу это сделать.       Вот уже двенадцать часов Вэриан твердил себе это. Не то, чтобы он искренне не верил в свои способности, тут не было никаких сомнений, но, в какой-то момент, разговор с самим собой был единственной вещью, которую он мог делать, дабы продолжать двигаться вперёд. После всего, что он пережил, и того, что переживает сейчас, было вполне нормально, что ему нужно было кредо, чтобы, когда ничего больше не оставалось, цепляться за него.       Всё началось чуть раньше той ночи – он полагал, что к этому моменту уже рассвело – когда начался этот беспощадный ад. Когда, положив своё сердце на линию для помощи, и оно было растоптано, он вернулся через бушующую метель в Старую Корону, только чтобы узнать – сбылся худший его страх. Хорошие, возможно, неуклюжие намерения вышли из-под контроля, отказ одного из немногих друзей, которые у него действительно были, всё это пришло ему в голову, когда он вернулся слишком поздно со слишком малым и был встречен лицом к лицу со своей ошибкой. Перед ним стоял его отец Квирин, застывший в непроницаемой янтарной оболочке, созданной самим Вэрианом. Он никогда не забудет то чувство, когда реальность обрушивается на него, как ведро ледяной воды на лицо, а одиночество столь же неумолимо пригибает его к земле, пока он бесконечно плачет, но никто не слышит. Это вырвало часть его души, и даже после того, как он наконец поднялся и вытер слёзы, это ощущение не отпускало его. Он дал обещание, заранее зная, что откусывает больше, чем может проглотить: он освободит своего отца любой ценой, не важно, что будет поставлено на кону. Его душа, его рассудок, его здоровье...       Скоро Вэриану придётся доказать, на какие жертвы он готов пойти. Многие часы, которые он провёл в самой страшной метели, что Корона видела за последние столетия, были для него как в тумане, пусть он и чувствовал последствия. Он был слишком занят, чтобы принять тёплую ванну, переодеться или хотя бы просто снять ещё мокрые от снега ботинки. Как он мог беспокоиться об этом? Нельзя было терять ни минуты, ведь теперь он был единственным, на кого отец мог положиться. Поначалу адреналин был так высок, что онемение пальцев рук и ног едва ли беспокоило его. Он потирал ладони, ожидая результатов, или прятал их под мышками, если не был так занят, но для него это была лишь небольшая неприятность, которая не мешала. И хотя с каждым часом кашель становился всё сильнее, прошло немало времени, прежде чем он даже подумал об этом; просто чтобы напомнить себе прикрыться и ничего случайно не испортить. К восьмому часу его колени подкашивались, а внимание рассеивалось, но он, как и всегда, невозмутимо погружался в свои чертежи, клянясь в том, что стало единственной преградой между ним и тем, чтобы сдаться: Я могу это сделать. Я могу это сделать.       Теперь бой часов звенел у него в голове, будто кто-то изо всех сил ударил камертоном прямо ему в ухо. Первые несколько часов пролетели без особых трудностей, и из его экспериментов было извлечено приличное количество данных – другими словами, ничего не работало. Это, тем не менее, всё еще были данные. Но, несмотря на огромное количество потраченного времени и усилий, он всё равно возвращался к тому, с чего начал. Становилось всё яснее и яснее, насколько больным он себя чувствовал.       Но он до сих пор был всем доволен, не обращая внимания на то, что его озноб становился всё хуже и хуже с каждой секундой. Затем неожиданная дрожь заставила его выронить очень хорошую пробирку с высокоэффективным криотином, который почти прожёг дыру в его штанине. Он больше не мог сказать, что его это не беспокоило. Тем не менее, как тот, кого не волнуют неудачи в лаборатории, он это небрежно исправил, завязав на себе свободное одеяло на подобие плаща. Вэриан был либо слишком упрям, либо слишком не в себе, чтобы понять – это полусырое решение приносит больше вреда, чем пользы, волочась за ним и заставляя спотыкаться влево и вправо. Вскоре он решил полностью отказаться от подробного изложения результатов своих многочисленных неудачных экспериментов в письменной форме, потому что держать карандаш было непросто, и перечитывать свои каракули после этого невозможно. К сожалению, запоминать это тоже было бесполезно. Вэриан поймал себя на том, что смешивает те же самые нестабильные соединения и получает тот же взрыв в лицо. При любых других обстоятельствах, он был бы счастлив вздремнуть и проветрить голову, а потом вернуться ко всему этому со свежими мыслями. Это был его отец. Он не мог нарушить своё обещание, как некто сделал с ним. Он не мог тратить время на сон. Он просто...должен был работать чуть больше, вот и всё. Другая химическая реакция, новые данные, что угодно может привести к прорыву. Не было времени на отдых. Он был так близко...наверное.       “Давай, Вэриан...” – он тяжело дышал, опираясь на деревянный стол, который качался под его весом. Это обычно незаметное покачивание само по себе вызвало ужасную тошноту. Откинув ноющую шею в сторону, он поймал нежеланный отблеск своего отражения в листе металлолома; волосы, которыми он гордился, стали потным, влажным от снега месивом, и на пару тонов потускнели, в сравнении с первоначальным цветом, на его носу и щеках горела сыпь лихорадочно-красных пятен. Он довольно болезненно сглотнул, прежде чем отвернуться от металлолома, затем выпрямил спину со всей решимостью, на которую был способен в своём положении. Увы, решимость не могла остановить его от падения, когда он был поражён настолько сильным ознобом, что думал, никогда не перестанет дрожать. “Давай, ты справишься. Всё это скоро закончится—“ Он оборвал себя сухим, сдавленным кашлем, и, откровенно говоря, был слишком вымотан, чтобы прикрыть его, подняв руку. Припадок сотряс маленькое тело, оставив его со звёздами перед глазами, ощущением парения в море черноты, кровоточащей в нём – безнадёжной, безответной черноты, которой не видно конца. “Ты...ты справишься с этим...”       У него болело всё тело. Каждая мышца болела и одеревенела от холода, но если бы ему пришлось выбирать, он предпочёл бы это противоречивому ощущению огня под подбородком и на щеках, будто кто-то поднёс к ним спичку. Он дал себе передышку, просто чтобы постоять и собраться с мыслями, но вскоре обнаружил, что чем дольше позволяет себе отдыхать, тем больше ему хочется забраться в постель и погрузиться в сон. Поэтому, глубоко вдохнув, он заставил себя вернуться к столу, кашляя и хрипя, чтобы обдумать свои чертежи, или, что более уместно, постоять там и притвориться, что умеет читать. Рудигер дико извивался у его лодыжек, подпрыгивая и пища, но был отодвинут ногой Вэриана в сторону. “У меня сейчас нет времени играть”, – упрекнул его он, сделав несколько попыток прочистить горло. К сожалению, это только усилило прогрессирующий кашель. “Ты не видишь, что это очень важно?” В ответ Рудигер вцепился зубами в его лодыжку. Вэриан вскрикнул, но прежде чем успел объяснить маленькому преступнику, чем он так занят, бросил взгляд на землю, где бегал Рудигер, и обнаружил истинные причины его поведения.       Под его ногами трясся пол – он на секунду действительно растерялся, так как до этого момента ничего не замечал. Предположительно, в то время как все его тело дрожало от усталости, было очень просто не чувствовать воздействие внешних факторов. На другом конце комнаты он обнаружил безумно дымящийся и грохочущий котёл, готовый в любой момент взорваться от перегрузки и уничтожить всю его лабораторию, а вместе с ней и его самого, и, что еще хуже, всю его работу. Он, должно быть, оставил его включенным на несколько часов, слишком захваченный отчаянием и, возможно, небольшим упрямством, чтобы заметить это. Судорожно потянувшись к ручке, дабы выключить его, он споткнулся об огромное одеяло, висевшее у него на плечах, и рухнул рядом с ним на пол, имея достаточно сил, чтобы протянуть дрожащую руку и нажать на выключатель. Усилие, приложенное только для того, чтобы дотянуться, вызвало непреодолимую тошноту в горле, которую он прогнал, крепко зажмурив глаза. Не помогало и то, что, даже сквозь перчатки, жар, исходивший от машины, был настолько силен, что он мог поклясться, что держится за чистый огонь. Когда котёл начал медленно остывать, и дрожь прекратилась, Вэриан приподнялся чуть выше колен и наблюдал, как по его лбу к подбородку стекает пот, а затем беззвучно капает на землю. Где-то в глубине души он понимал, что не только сейчас вспотел. Рудигер робко подошёл к нему и встретился взглядом со стеклянными, налитыми кровью глазами Вэриана, его нижняя губа дрожала.       “И что мне теперь делать..?” – прошептал он, икнув, тщетно вытирая слёзы, катившиеся по щекам – они казались до странности холодными на его коже. Он мог работать до смерти, и этого было бы недостаточно. Судя по всему, это выше его сил; как больно ему было признаться в этом, ведь в этой ситуации можно положиться только на него. “Какого чёрта я должен...О-Отец будет...”       Триннадцать часов. Вот уже триннадцать часов он работал без остановки, ломая голову в поисках решения. У него всё ещё не было времени переодеть промокшую от снега одежду, и, честно говоря, ему уже было всё равно, слишком онемел, чтобы чувствовать холод. Он просто хотел поспать. Отчаянно хотелось лечь в постель и, когда он проснётся, чтобы всё это само собой разрешилось. Но он не мог, и этого не случиться. Мало-помалу чувствовалось, как груз отчаяния тянет его обратно к земле, точно так же, как в момент, когда он впервые увидел отца, заточённого в янтаре. Это чувство сгустилось у него в груди, на подобие смолы, но плакать было мучительно. От простого вдоха ему казалось, что он вот-вот утонет. Какая-то часть его наконец осознала, что он действительно заболел, но никогда не было такого, чтобы простуда или грипп были настолько для него болезненными. Это привело его к заключению, что он болел не обычным гриппом, это было за пределами чего-то настолько банального, что было неутешительной новостью, так как обычная простуда сама по себе могла вывести его тело из строя на несколько дней. Удручённый, в одиночестве, он начал сдаваться боли, прижимаясь пылающим лбом к полу, и позволяя бесконечному хриплому кашлю резать горло, тогда он почувствовал голос, зовущий его.       “Вэриан,”       “Отец?”       Вэриан приподнялся на своих слабых, как желе, ногах, и сквозь зрение, полное кружащихся пятен, увидел своего отца, который смотрел сквозь оранжевую стену прямо на него и шевелил губами.       “Вэриан, ты должен вытащить меня отсюда. Пожалуйста, осталось не так много времени.”       Неуклюже спотыкаясь, Вэриан встал из-за стола и подошёл к галлюцинации перед ним. Он прижал руки к янтарная стене, которая разделяла их, как будто она могла каким-то волшебным образом сжалиться и исчезнуть, чтобы пропустить его к отцу – никогда так не будет. От стыда он чуть не упал на колени, с, возможно, головокружение в довершении всего, когда отец впервые обратился к нему за решением, но он не смог ничем помочь.       “Я знаю, отец, я...я пытаюсь, ничего не выходит...” В его голосе прозвучала боль, когда он предплечьем вытер слёзы с лица. “Рапунцель не поможет, и, думаю, мне стало плохо от того, что я был снаружи, но...но...отец, зачем ты солгал ей о камнях? Что за записка у тебя в руке? Что—”       “Не отказывайся от меня, сын. Ты не можешь сейчас отдыхать. Ты единственный, кто сможет справиться с этим”       Холодные слова отца заставили его замолчать. Когда пот прокатился по подбородку и капнул вниз на ледяной пол, он сделал короткий выдох, застрявший в груди, и выдохнул, крепко зажмурив глаза, собрав остатки мужества, которые остались внутри. Если там было что-то, что можно собрать, конечно, так как он чувствовал себя совершенно разбитым.       “Я...я смогу это сделать...”       Он должен был. Чего бы это не стоило, несмотря на разочарование, несмотря на внезапный приступ озноба, от которого ему хотелось завернуться в одеяло и просто полежать так пару секунд, или на пронзительную боль в груди, когда он дышал. Рана от того, что его бросил кто-то, кто ему дорог, достаточно свежа в его сердце, он не смог бы простить себе, если бы бросил свою семью таким же образом. Переполненный решимостью, Вэриан повернулся лицом к хаотически разбросанным разбросанным по столу и полу паяльным лампам, стамескам и мощным реактивам, и, хотя ему потребовалось всё, чтобы удержаться на ногах и прийти в себя, он вернулся к работе. Или, по крайней мере, он делал что-то. Было ли это что-то продуктивным или его тело действует на бесполезном автопилоте...что ж, это был бесполезный автопилот.       Подобно дилетанту, имитирующего ученого и не имеющего ни малейшего представления об основах алхимии, он начал наливать соединение за соединением в один большой стакан, не имея в голове никакой реальной гипотезы, просто хватая и выливая все, что попадалось под руку. Если бы это имело окрас, то получился бы микс. Когда Вэриан взял в руки бессмысленную смесь, рассматривая её так устало, что мог бы с таким же успехом ходить во сне в этот момент, Рудигер решил спрятаться подальше от него за беспорядочной грудой книг.       “Подожди немного, отец. Это...это точно поможет тебе выбраться оттуда”.       Он сделал шаг к отцу. Два. У него скрутило желудок, но всё, что ему нужно было сделать, это вылить смесь на вещество, оно растворится, и Квирин наконец будет свободен. Он исправит положение, отец извинится за то, что сомневался в нём, Рапунцель за то, что отвернулась от него, они все будут обниматься, смеяться и вместе есть бутерброды с ветчиной — возможно, за исключением последней части. Вэриан позеленел при мысли о еде. Сколько времени прошло с тех пор, когда он ел в последний раз? Он сделал ещё один неуверенный шаг.       “Не волнуйся, это...всё будет...”       Возможно не будет и разговоров. В любом случае, он должен сосредоточить своё внимание на том, чтобы держать себя в вертикальном положении. Это становилось всё более и более затруднительной задачей с каждым мучительным вдохом, который он делал.       “Просто...”       Он больше не мог дышать. Мир вокруг него остановился. Он почувствовал, как его лицо и руки стали ледяными – ещё холоднее, чем раньше, – он начал кашлять так сильно, что его чуть не вырвало, его лёгкие горели от ощущения, что вот-вот лопнут. Он не мог набрать воздуха в промежутке между тем количеством, которое он выдыхал, кашель просто продолжал вырываться из его груди, пока Вэриан не начал задыхаться, кислород был выбит из него, он цеплялся за стену для поддержки, и вот тогда началась паника. Он потеряет сознание. Он знал, что потеряет сознание. Ему просто хотелось немного воздуха, чего угодно, хотелось лечь и отдохнуть, на глаза наворачивались слёзы не от того, как он был напуган и каким одиноким себя чувствовал, а от непрекращающегося кашля. Вэриан зашёл слишком далеко – неужели он умрёт? Это определённо было на то похоже. Как глупо он себя чувствовал, желая, после ее предательства, чтобы Рапунцель была с ним здесь, хоть кто-нибудь. Было бы достаточно просто подержать его за руку.       Отчаянные попытки Вэриана втянуть побольше воздуха не привели ни к чему, кроме еще большего удушья, прежде чем в его глазах потемнело. Колба выскользнула из рук и разлетелась по полу, испарения проникали в дыхательные пути и обжигали горло, Вэриан схватился за грудь, но не смог остановить это. Сильно ударив себя по ладони, он подумал, что это будет обжигающая разум боль, которая вырубит его раз и навсегда, но ошибся. Только когда он отдёрнул руку и обнаружил, что она вся в крови, пришло головокружение, как удар некой небезизвестной сковородки по голове. Всё, что Вэриан мог чувствовать, это стук собственного сердца в ушах и подкашивающиеся колени. С знакомым ощущением парения, но совсем не приятным, он соскользнул на землю, чувствуя себя тяжелее, чем когда-либо в своей жизни. Он неподвижно лежал, вдыхая какую-то отраву, которая содержалась в его “эксперименте”, и больше не мог бороться даже за то, чтобы держать глаза открытыми. Тринадцать часов упорной работы в пустую...У него даже не осталось сил огорчаться. Он лежал на полу, свернувшись калачиком, тихонько сопя и желая, чтобы кто-нибудь, кто угодно, поскорее нашёл его.