Перелистывая страницы старого альбома.

Пока я шел по коридору, вспомнил, как еще несколько дней назад, мы жили полноценной жизнью. Почему полноценной? Потому что он был рядом. Сейчас мы не знаем, будет ли он с нами или нет. Скорее всего, нет… Пока я шел, будто бы листал мой альбом, куда я записывал все самые яркие истории. Как он проходил экзамены в институте, как он женился, как у него родилась дочь… Вспоминал все, и этот кровавый день тоже почему-то вспомнил. А это воспоминание, которое сейчас прозвучало, было 16 августа. Его я тоже записал. Я сидел в своем кабинете. Я ждал ее. Самую сильную из нас. Она совсем давно не приходила. Я забыл ее звонкий смех, милые улыбки и нежные руки, которые окаменели после его смерти. Я ожидал увидеть совсем молодую девчонку, как и видел раньше. Но молодости не было. Ни у кого, все взрослеют, мы не исключение. Сейчас ведь мы совсем не собираемся. Сейчас уже никого нет, кто был раньше. Я забываю их молодых, а вижу уже в преклонном возрасте. Не хочу… Не хочу… В сердце у меня они все молоды. Все без морщин, с яркими блестящими глазами, с теми же идеями… Жаль, что и такими я больше не увижу, а некоторых вообще не увижу… Она скромно открыла дверь. В ней нет ни капли звездности. Точнее… Может, раньше и было, но сейчас, когда она стара, она стала чиста, как белый лист. Старой я не могу ее назвать. Боюсь. В свои восемьдесят она прекрасна. Те же повадки, которые были в молодости, та же улыбка, тот же смех и все те же чистые глаза, которые увидели в своей жизни слишком многое. Увидели то, что не должны были видеть, увидели то, что сделал разум и чужие руки. Она тихо села за стол и посмотрела мне в глаза. А я увидел все. Я увидел грусть, боль и воспоминания: — Мы можем сделать ему операцию, можем… Но будет ли он жить полноценной жизнью… Нет. Вы готовы видеть его овощем? Мы с Ларой переглянулись. Она молила меня решить все за нее. Она была на перепутье. Ровно как и я. Он нам нужен. Но нужен был бы он себе? Мы поняли друг друга. Она опустила глаза, мы вместе сказали: — Нет… Я снова открыл альбом воспоминаний. Я делаю это постоянно. Всему виной возраст. Когда стареешь, начинаешь заполнять пробелы своей жизни. Но не все вспоминают. Именно поэтому я все и записывал. — Шура, ты чего молчишь? Она улыбнулась и взяла меня за руку. А я вспомнил ее руки в тот день. Вспомнил руки, которые лежали на мертвой груди, вспомнил руки, которые сжимали решетки ограды его могилы. Одинокие руки, стальные руки. Я пытался засмеяться в ответ, но получилось вяло. Она опустила глаза и посмотрела в окно. Мы ее называли гордой дочерью полей. В этом она не изменилась. От той Лары почти ничего не осталось. Осталась девственно-чистая душа, которая просится в небо. К нему ли? Не знаю… — Ты же зачем-то меня звал? — невинно спросила она. — Звал, просто поговорить. Мы так редко встречаемся. Сейчас очень хорошее время. Осень, дождь, грусть… — Все как всегда! — она улыбнулась. На грани срыва? Не знаю… — Как ты? Я так давно не была у тебя в кибинете… Как настроение? Как здоровье? — Ну, что здоровье… Живем, лечимся. Мы тихо засмеялись. Она снова опустила глаза и замолчала. Я же принялся ворошить прошлое. Я шел по коридору. Жуткая атмосфера. Синие стены, прозрачный пол кажется таковым, потому что отражает от себя все солнечные лучи. Атмосфера страшная. Атмосфера смерти. Я посмотрел на часы, было 5.25. Скоро его час. Точнее, час врача, который отключит все аппараты. Мимо меня проходили сестрицы-латыши. Они глупо улыбались мне, а я, как скотина, одаривал их недоброжелательным взглядом. Хотя, как они вообще смеют мне улыбаться. Я не улыбаюсь, а они тем более не могут. Я стоял около двери. 5.26. Я открыл ее, солнечные лучи ударили в глаза. Я видел только тени. Его почти бездыханное тело, а рядом — ее. — Андрюша, миленький, ты ведь сильный, не засыпай, солнце, мы все тебя любим, мы не сможем без тебя… В ответ она получала только глухие вздохи и сверкание полумертвых глаз. — Я же знаю, что ты сильный, мы со стольким справлялись, пожалуйста, Андрюша, не закрывай глаза, не закрывай. Она сидела на полу, держала его за руку, прислонившись к груди. Слезы текли из глаз. Она вдыхала крики и подавляла в себе желание умереть рядом с ним. Я не мог шевельнуться. Я стоял у двери и боялся ее. Нет, его тоже, но ее больше всего. Она рыдала постоянно, но сейчас она рыдала от горя. — Андрюшенька, я так люблю тебя, пожалуйста, останься… Она гладила его щеки, которые накрыла своими слезами, было ощущение, что они рыдают оба. Он постепенно закрывал глаза. Лариса зажимала зубами свои кулаки, чтобы не заорать на всю больницу. 5.30. Я боюсь быть здесь. Я боюсь видеть его смерть. Я боюсь быть причиной его смерти. Лариса еще сильнее рыдала. Кто бы знал, что это ее последние слезы. А он лежит. Будто бы спит. Улыбается. Это его последняя улыбка. Аппараты делают все за него. А душа постепенно уходит. Пропадает улыбка, пропадает желание бороться и возможность это делать. Сейчас минуты идут еще быстрее. 31, 32, 33, 34… Врачи уже подготовились. Мне пришлось поднимать бедную Лару, которая всеми силами пыталась остаться с ним. Я зажал ее у себя в руках — предсмертные объятия для Андрея. Только обнимают не его, а из-за него. Я зажал, несколько минут она пыталась вырваться, но когда колебание аппарата сменилось на прямой и ровный звук, она уткнулась мне в грудь и замолкла. Я обещал, что это последние ее слезы. Она теперь вдова. Клеймо? Может быть… У меня в голове слова бабки, которая мне часто говорила: — Зато там им легче. Это правда, но легче ли нам? Он больше не был с нами. Было только его тело. Появилось желание найти его душу в этой вселенной. Жаль, что больше мы с ней не увидимся. Я вынес Лару из больницы… На сегодня я закрою этот альбом. Я больше не могу это терпеть. Я поднял глаза. Я снова увидел ее взгляд. Еще печальнее, еще старее. Она понимает, что, глядя на нее, а не могу не вспоминать. Лара, надеюсь, меня простит. Я не хочу снова видеть ее слезы. Не хочу видеть ее слабой. Хочу видеть ее улыбку. Он резко закрыл свой альбом, положил ручку рядом со стаканом виски, откинулся на спинку стула и задремал. Это было еще одно написанное им воспоминание.