Рубиновая омела

он

Каждая попытка вдохнуть словно укорачивала его жизнь. Грейнджер ушла, оставив после себя бездонное ни-че-го. Ему бы радоваться этой пустоте, зарыться в неё с головой, но ему хотелось выть как волк. Сердце колошматило о грудную клетку так, что он, казалось, слышал треск костей. Всё-таки в ней, за слоями грязи, всегда скрывалось что-то крайне необыкновенное. И Гермиона раскрыла все карты своей человечности перед ним. А он, с садисткой удовлетворенностью, смотрел на это из первого ряда. Когда всё это началось? После того, как в его кожу иглами вонзились крошки рубинов? Или раньше, когда он увидел её впервые? Да, это определенно случилось раньше. Много лет назад, в Косом переулке, когда его слух наткнулся на щебет её смеха. Драко никогда не слышал, чтобы кто-нибудь смеялся так — заразительно, невольно заставляя улыбнуться в ответ, даже не зная причины её радости. Он стоял позади, когда старик Олливандер вложил в её ладонь древко новенькой волшебной палочки. Именно тогда она смеялась. Наверное, от счастья — так он думал. Но стоило второй раз увидеть её, и всё внутри рухнуло. Только начавшаяся надежда на что-то сгорела, когда Драко увидел, кем являлась девочка. Маглорождённой. Он никогда так её не называл. Грязнокровка. Именно это Грейнджер и услышала, когда он прошёл мимо неё, сильно задев плечом. Будто бы дав сдачу, за то, что она так нахально заставила его восхититься этим чёртовым смехом! Он не списывал это на обиду. Он лишь констатировал факт о её недостойности — так его учили с детства. «Есть мы, и есть они, Драко», — говорил отец, особенно жирно подчёркивая разницу. И Малфою бы хотелось — нет, он ждал — что после распределения эта девка будет вести себя словно серая утлая мышь. Но, к его большому разочарованию, эта нахалка гордо смотрела ему в глаза и шипела что-то про «здесь моё место». Игра началась. Он вёл её к мышеловке и хотел, чтобы ей прищемило хвост, хотел услышать из некогда смеющегося рта рваные крики отчаяния, боли и страдания. Ему же удалось это сделать? Минутами ранее, когда он видел, как последняя нить, держащая её на плаву, порвалась, и она полетела в бездну. Так чем он так недоволен сейчас? Почему не чувствует удовлетворения, а лишь одну только злость на себя? «Я всё испортил» Он испортил всё уже давно. Невозможно склеить настолько разбитую вазу. Да и хотелось ли? — Блядь! Блядь! Блядь! Ему нужно срочно напиться, потому что скоро начнётся ад. И он вряд ли выдержит его снова. Драко лучше запустит в себя Аваду, чем ещё раз позволит сердцу сжиматься от острой нехватки запаха бергамота её волос, от жизненно важных для него карих глаз, от её лица и тела. Летом было невыносимо. Мир рухнул, когда ему сказали, что это не лечится. Ни одна магия, ни одно заклинание не действовало против любви. Но он её ненавидел! Как можно любить ту, от которой дыбом вставали волосы, когда она находилась с ним в одном помещении? Как можно быть с той, которая недостойна тебя? Как можно закрыть глаза на её кровь? Отец говорил ему: «Мы что-нибудь придумаем» Ложь. Родители прекрасно знали, что омела права. Судьба — вот она, перед носом, если звенят рубины. Они сами испытали это на себе. Но, чёрт возьми, им было в тысячу раз легче! Между ними не было никакой пропасти и различий. А как мог Драко переступить через свои предрассудки, которые впитал с молоком матери? Как? Всё это просто убивало. Его организм боролся с этим вирусом, пытался отторгать, но выходило плохо. Драко горел изнутри, его тело сжигало себя заживо. Антидот лишь один, и это Грейнджер. Рядом, близко, настолько, что можно склеиться с ней. До внутренностей. До самой души. Он проебался, и прекрасно это понимал. Драко подошёл к прикроватной тумбе, которую так нахально вскрыла Грейнджер. Из которой взяла его личный дневник и прочитала все те крики души, которые он выплёскивал на страницы. Какая же она идиотка! Не понимала, что ему так легче! Он бил своими отвратительными словами листы тетради, лишь бы не срываться на ней. — Дура! Полная дура! Он потянулся к тумбочке, чтобы взять ещё одну тетрадь, которая лежала под дневником. Его пальцы дрожали, а горло превратилось в высушенную подкожную трубу. Драко нащупал во рту немного влаги, протолкнул её внутрь языком; встать и выпить воды не хватало сил. Он лёг, спиной ощутив мягкость кровати, и раскрыл тетрадь, чтобы снова погрузиться в свои самые тёмные секреты, о которых не смел говорить в слух. «Если ты читаешь это, то я, по какой-то нелепой причине мёртв. Потому что ни за что на свете я не оставил бы эти строчки, если бы собрался умереть намеренно. Я сжёг бы листы, чтобы унести всё это с собой. В какой момент прошлых жизней мы с тобой так нагрешили, что сейчас должны быть вместе? Тебе тоже смешно? Надеюсь, что да. Потому что эта нелепица убивает меня, Грейнджер. Расплата за грехи приходит всегда. Жизнь как бумеранг — возвращает и хорошее, и плохое. Но, кажется, я настолько проебался, что в меня летит только дерьмо. Надеюсь, твои дела обстоят лучше, потому что ты не сделала ничего плохого. Блядь, как же сложно это писать… Признаваться в этом. Я чувствую горько-кислый привкус своих несбывшихся надежд. Надежд, где не было тебя. Я давным-давно продумал свою жизнь на многие годы вперёд. И, чёрт, тот вечер, на балу, разрушил все мои планы. Конечно, я винил во всём тебя. Я просто подумать не мог, что ТЫ, именно ТЫ должна быть со мной. Поверь, тебя в моём списке не было, да и не могло быть. Но, блядь, к чёрту список! Мне до жути больно осознавать, что ТЕБЯ не будет в моём будущем. Я пытался. И лучше тебе не совершать такой ошибки. Это невыносимо. Словно адский огонь возгорается во мне, когда я пытаюсь убедить себя, что ты, Грейнджер, не та, кто должна быть рядом. Я не умею по-другому. Просто блядски не умею жить рядом с тобой, не срываясь на оскорбления. Не могу. Но когда ты рядом, мне спокойно. Ничего внутри не горит. Будто так и должно быть. Мерлин, за что мне это всё? Я всегда считал тебя недостойной. Ты была бракованной. Грязнокровкой. Думал, что ты не должна бояться сломаться, потому что уже была в трещинах. Тебя нужно было просто добить. Я хотел разломать тебя. Так, чтобы ты треснула по швам. И тогда, на астрономической башне, когда ты пришла к Седрику, я услышал наконец треск твоего нутра. И знаешь что? Мне не понравилось! Твоё отчаяние отвратительно, Грейнджер. Твой смех намного приятнее. Блядь. Я понял, что обречён, когда увидел тебя в воде. Твоё маленькое голое тело, которое безжизненно болталось в воде. Мерлин, как я испугался! Как я кричал на тебя, Грейнджер! Конечно, ты этого не помнишь. Первой мыслью было то, что ты решилась раньше меня закончить мучения. Блядство! Как я злился на тебя. Терзал твою грудь, чтобы ты не посмела умереть. Чтобы твои лёгкие вновь задышали. И когда ты вырвалась из лап смерти, ты обняла меня. Так крепко, что я опешил. Во мне появилось чувство, которое я никогда не испытывал. Жалость. Не та жалость, с которой смотрят на прокажённого. А та, что заставляет оберегать. Я и это чувство старался подавить. Тогда-то я впервые и почувствовал этот ни с чем не сравнимый цитрусовый привкус бергамота. Ты всегда его добавляешь в масло? Блядь-блядь-блядь! Грейнджер, даже сейчас я ощущаю его привкус у себя на языке. Что ты со мной делаешь? Я думал, что страдаю один, пока не увидел всё то, что ты с собой делала. Мерлин, ты просто извращенка! Зачем? Да, первое, что я подумал, так это о том, что ты казнишь себя и согласна с тем, что из нас никудышная пара. Мне немного польстило это. Но вспомнив свою заглушённую жалость, я взревел от одной только мысли, что ты делаешь это с собой. Ёбанная дура! В моем арсенале нет слова «прости». Но оно сидит во мне как кость в горле. И я всё жду, когда смогу его выхаркать…»

***

В гостиной Слизерина творился полнейший хаос: семикурсники готовились к сдаче экзаменов. Весь этот гул мешал ему мыслить, и он, протоптанной дорогой, отправился туда, где многое произошло. Астрономическая башня стала уголком уединения для Драко. Он смотрел на заснеженный лес, выдыхал тягучий пар, который уплывал от него завитками. Звёзды над головой утратили блеск, а действия — целесообразность. А имели, когда-нибудь, в принципе? Первый день после каникул завершился привычным, восхитительным ничем. Он видел её всего раз, за ужином, за столом Пуффендуя. Её зеленый галстук был бельмом на глазу среди жёлтых. Он сразу понял, что она настроена на то, чтобы ограничить своё пребывание рядом с ним к минимуму. Драко всегда был организованным. Даже в этой ситуации он старался мыслить логически, хотя бы до того момента, когда его не начнет ломать. Ещё были силы думать — пока что. Первое, что ему нужно, так это наладить контакт. «Наладить…» После такого и становятся взрослыми? Когда начинают думать дипломатически? Мерлин, да это же невозможно в их ситуации — именно так полагал он. Наломавший дров дровосек и сбежавшее от него полено. Он сжался, когда в голове всплыли выписанные в дневнике слова, которые Гермиона зачитывала ему вслух. Как он должен ЭТО исправлять? Почти неделю они играли в «кошки-мышки». Он каждый раз старался поймать её после урока, но Гермиона, очевидно, обрела невероятную способность испаряться у него из-под носа, и именно так ей удавалось избегать встреч. Малфой заводился. Злился — на себя. Ведь этого всего можно было бы избежать. «Мудак», — камнем висело в его голове. Ещё неделю он старался подсаживаться к ней, начинал писать записки, но тут же уничтожал их, потому что это было низко. Нужно всё решать глядя в глаза друг другу. Видеть реакцию на слова. Ему это пиздецки необходимо. К вечеру Малфой завалился в гостиную с серьёзным намерением вытащить Грейнджер из спальни, пусть даже силой. Его уже начинало ломать от её отсутствия в его жизни. Она была так близко и одновременно далеко. Он обошёл всё общежитие, даже постучался в её комнату. Но встретил лишь напуганную соседку, которая сказала, что Грейнджер приходила поздно ночью, а потому пришлось уйти ни с чем. Малфой обессиленно повалился на диван в общей гостиной, зарывшись руками в волосы. Он почти на грани того, чтобы начать рвать их. Но его отчаяние перебила Пэнси. — Драко, я… — Пэнси, давай не сейчас, у меня пиздецки болит голова, — он не смотрел на неё. — Я знаю, где она. И это словно гром среди ясного неба. Он никогда так быстро не поднимался на ноги. Никогда из-за женщины, и особенно — из-за Грейнджер. Пэнси сдержалась. Она изо всех сил пыталась не сорваться на крик, чтобы высказать ему всё, о чём думала. Паркинсон знала его положение. — Где? — Выручай-комната… Малфой задержал взгляд на девушке. Хотел что-то сказать, но только легко коснулся её плеча в безмолвном «спасибо», а после, не медля ни секунды, сорвался с места. Насколько сильно они все поменялись? Он говорил с ней всего раз. Рассказывал об этой ситуации. Наверное, потому что невозможно быть ещё большим мудаком. Паркинсон слушала его, сдерживая и слёзы, и рвущуюся наружу обиду. Он был уверен, что на Грейнджер. В тот раз она сказала ему: «я слишком тебя уважаю», и этого было достаточно, чтобы понять, что Пэнси отступает. Он не искал подвоха. Просто она никогда бы не стала с этим шутить, какой бы сукой она не казалась. Школьные коридоры темны после отбоя. Драко думал, что он будет скучать по ним. Тоска ещё сильнее взращивала в нём боль. Будто ей мало, что он и так мучился. Он знал о выручай-комнате одно — она появляется только тогда, когда человек испытывает огромную необходимость в помощи. Блядь, да, он нуждался в ней! Восьмой этаж школы встретил Драко широким коридором. Он вступил в него только с одной мыслью: Грейнджер. Как же он нуждался в ней. Он остановился у стены, вслушиваясь в биение собственного сердца. Она здесь. Их разделял толстый слой магического камня. — Мерлин, прошу, откройся! Секунда. Вторая. Малфой чуть не взвыл от того, как его затрясло. Адский огонь снова разгорался в нём. «Пожалуйста!» Он сжал руки в кулаки и почувствовал, как в них скапливалась вся его ненависть. И как только он занёс руку, чтобы ударить, серая стена изменилась. Дверь выглядела по-смехотворному неказисто. Белая, пластиковая, с золотой ручкой. Драко показалось, что ладонь обожгло огнём, когда он коснулся ручки, повернул её и толкнул дверь вперёд.