«Когда я умер, я остался здесь и начал следить за фиалками. Эти цветы стали моими детьми.»
Стоит начать с того, что Мистер Фелл был мёртв. Его смерть засвидетельствовали прислуга, гробовщик и врач, который прибыл со Святым Отцом в его дом. За окном его спальни падал снег, всё было тихо, будто хозяин просто решил вздремнуть после раннего завтрака. Портьеры из бархата и газовой ткани были открыты, холодный, но спокойный свет падал на лицо мужчины. Его руки покоились поверх красного покрывала и стайка служанок тихо плакали в углу комнаты, возле портрета его покойной матушки. На столе остался не тронутый его рукой завтрак, корреспонденция и свежий номер газеты «Times». Гробовщик, высокий и сухопарый мужчина, снял шляпу, перед почившим. — Мистер Фелл умер во сне, — у него был грудной и басистый голос. — Как жаль. С этого и начался Ноябрь 1802 года.Однако.
Азирафаэль долго думал почему он остался один в доме, причём он не мог скрыть удовольствия от самостоятельного приготовления завтрака или уборки. Мужчина прогуливался по коридорам и всё в его доме казалось каким-то причудливым. И даже его личные часы почему-то вдруг остановились, отказываясь тикать. Стрелка замерла показывая хозяину время раннего завтрака. Среди тишины дома и шелеста усталых деревьев за окном, Мистер Фелл никак не мог завести часы. Он что-то тихо буркнул и положил их в карман жилетки. Азирафаэль опустился в мягкое и глубокое кресло, которое стояло возле окна в его пустой спальне. Мужчина занял себя остывшим завтраком и принялся ждать прислугу, которая почему-то внезапно испарилась. К своему удивлению он даже не нашёл прачку на служебном этаже. Мистер Фелл ещё побродил по тёмным коридорам с тускло мигающими газовыми фонарями, а после сотворив себе ужин трапезничал прямо на кухне. Ночи сменяли дни, месяца тянулись, и постепенно хозяин дома впадал то в отчаянье, то в депрессию, которая была не свойственна его спокойному и мягкому нраву, который он унаследовал от своей покойной матушки. — Господи, — как-то раз сказал он, когда по привычке молился в небольшой часовне. — Что же не так? Если ты меня наказал, то скажи в чём я так провинился перед тобой? — Мистер Фелл вопрошающе посмотрел на картину «Вознесение Господне» и перекрестился. — Или если была на то твоя воля. — Его светлые глаза беспокойно забегали и он взмок как грешник на исповеди. — Если я умер, Господи. — Он закрыл лицо руками. — Если я умер, то почему ты не забрал меня к себе? А Господь продолжал молчать, годы продолжали лететь, а Мистер Фелл постепенно понимал что он мёртв и что его дом приходит в запустение. Единственным его утешением стали фиалки возле дома, которых он холил как своих детей, которых у него никогда не было.«When I am laid, am laid in earth, May my wrongs create. No trouble, no trouble in thy breast.»