***
Поначалу казалось, будто это сон, но довольно скоро Говард осознал, что помимо зрения в восприятие окружающей среды включились и остальные органы чувств: ясно ощущалось, что под ногами был мелкий песок, слегка прохладный, а кожи касались слабые порывы тёплого ветра. Лавкрафт нахмурился и окинул взглядом ландшафт: вокруг были приземистые кусты с широкими листьями неровной формы да что-то вроде суккулентов с мясистыми стеблями, имеющими перфорации и фиолетовые прожилки. Втянув носом густой воздух, наполненный незнакомыми сладкими ароматами, писатель опасливо двинулся вперёд: уж больно мирным казалось это измерение. Неужели божество начало проявлять благосклонность? Помня, чем в прошлый раз такое затишье обернулось, Говард тут же воспротивился своей же мысли: наверняка сущность просто хочет усыпить его бдительность. Держа это в голове, он медленно пробирался через заросли, внимательно смотря то под ноги, то вглядываясь в растения. С самими ними он из осторожности и брезгливости старался лишний раз не контактировать: уж больно мерзкой казалась мохнатая поверхность листьев и липкие от чего-то вроде смолы стволы (впрочем, завязшие в ней насекомые, некоторые из которых были в полупереваренном состоянии, окончательно убедили мужчину в правильности своего выбора). Таким образом, тщательно присматриваясь ко всему вокруг, писатель вышел на дорожку, выложенную светлым шероховатым камнем с волнистыми тёмными полосами. Всё ещё будучи в напряжении, он внимательно осмотрелся, не идёт ли по ней кто, и сам наугад двинулся дальше. Обстановка была, на первый взгляд, весьма уютной и уж больно приземлённой: между переплетающихся стеблей растений были подвешены на нити округлой формы осветительные приборы, а по бокам дорожки иногда встречались причудливые скульптуры. Сочетание тёплого искусственного света и пастельных цветов неба, на котором начали вырисовываться точки звёзд, заставляло человека даже на секунду забыть, что он находится где-то очень далеко от родного мира. Поддавшись, писатель начал идти более медленным шагом, осматриваясь чисто из любопытства и наслаждаясь эстетикой этого места. Но довольно быстро до ушей ветер донёс странное стрекотание. Поначалу Говарду думалось, что это насекомые по вечеру выползли из своих убежищ и начали издавать характерные для них звуки. Но как-то больно громко и ритмично это было для насекомых, напоминало больше… речь? По спине пробежал холодок: Говард тут был явно не один, да вот только понять, где могут находиться другие, он не мог — слух подсказывал, что они близко, а вот заметить существ возможным не представлялось. Не зная, что делать, мужчина начал петлять наугад по территории, сходя с главной дорожки и бродя по более узким тропинкам. И на одной из них он сам того не ожидая столкнулся со стрекочущими существами, которые выскочили у него прямо перед глазами. Несколько секунд они просто в непонимании смотрели друг на друга. Когда же мужчина осознал, что (слово «кто» всё-таки к ним подходило с трудом) это такое, он незамедлительно развернулся и бросился бежать, стараясь избегать дорог и тропинок и всё больше скрываясь в кустах. — Далеко собрался? — хитро спросил знакомый голос. От внезапности Лавкрафт остановился и чуть ли не рухнул по инерции. — Там… там что-то за мной гонится, — отдышавшись, начал объясняться тот. Внезапно прямо рядом с ними из кустов донёсся шорох, а листва зашевелилась. Глянув на это, писатель вскрикнул и вновь принялся бежать. Божество тоже последовало его примеру, однако страха явно не испытывало — ему это будто даже нравилось. К тому же, Говарду начало казаться, что Хастур знает, куда двигается, поэтому он невольно начал следовать за ним, слегка отставая в силу слабой физической кондиции. — Нам… нам долго ещё? — из последних сил спросил писатель, жмурясь от усталости. Божество же ничего не ответило, а лишь растолкав уж больно плотную растительность впереди, жестом поманило Говарда за собой. Тот, увидев выход, из последних сил ускорил темп, и стремительно выбежал из зарослей, тут же, однако, затормозив и еле как удержавшись на ногах: перед ними открылся довольно пустой и геометричный пейзаж, наполненный висящими в воздухе светло-серыми кубами, уходящими ровными линиями в горизонт. Говард хотел было остаться на месте, но ощутил, что земля под ногами пропала — он вместе с божеством упал в портал, плюхнувшись затем на один из таких кубов. Писатель всё ещё пытался отдышаться, но пульс снова участился — он никогда до этого не был так близко к божеству (по крайней мере, уж точно не лежал у него под боком). Ему поначалу показалось, что это из-за страха, самой частой эмоции, которую он испытывал в присутствии Хастура, но постепенно начал осознавать, что это чувство совершенно другого плана — смущение. — Почему за нами гнались? — пересилив себя, как можно спокойнее спросил Говард. Хотелось бы ему, конечно, задать вопрос о том, почему они сразу не переместились путём искривления пространства, но ответ был очевиден уже изначально — так просто было бы скучно. — Мы были на их частной территории, — спокойно ответила сущность. — А разве это был не парк? — с неким возмущением спросил Лавкрафт. — Нет, — всё также спокойно продолжило божество. — Разве в такой пустоши кто-то будет растрачивать драгоценную землю, чтобы предоставить её в общее пользование, да ещё и бесплатно? — Где-то я уже эту логику видел, — иронично произнёс Лавкрафт. — Исходя из личного опыта могу сказать, что она у всех живых существ более-менее одинакова, поэтому неудивительно, что ты это замечал и за своей расой, — усмехнувшись, ответила сущность. — Если у всех примерно одинаковая модель поведения и логика, то значит, что и Земля когда-нибудь станет таким вот пустырём, — рассудил про себя писатель. — Вполне может быть. Знаешь, цивилизации по мере своего развития часто переходят грань разумного, выкачивают из планеты все ресурсы, оставляя за собой вот такое вот, — божество повело рукой в воздухе, указывая на окружающее пространство. — Это скорее норма, чем исключение из правил. — Ну да ладно, не буду рушить остатки твоей и без того слабой веры в человечество. Мне-то всё равно, а тебе среди себе подобных ещё жить, — словив задумчивый взгляд писателя, бодро произнесла сущность, постаравшись переключить затем его внимание: — Может, этот мир натуральностью и живостью не отличается, зато здесь красиво. Говард слабо кивнул, мельком глянув на собеседника. Задумался он вовсе не о своём отношении к человечеству — это-то как раз его не особо трогало, а о своём отношении к этому божеству. Чувства его совсем сконденсировались и сплелись в тугой узел, что решительно ничего нельзя было разобрать. Боялся ли он его? Определённо. Всё ещё тянуло ли его к нему? Разумеется. Пора бы уже об этом как-то поговорить с существом, но правильных слов подобрать всё не получалось, да и как к этой теме подступиться? С чего начать? Внезапно в голове прозвучала недавно произнесённая Хастуром фраза — перейти грань разумного. И выросла из неё ещё более странная идея: а что, если не говорить вовсе о своих чувствах, а переступить эту самую границу и посмотреть на реакцию сущности? Это было рискованно, это переходило на серую сторону морали. Одна мысль об этом заставляла сердце биться чаще, а руки становиться холодными как у трупа. Говард всё ещё сомневался и нервно поглядывал на божество, иногда пересекаясь с ним взглядом. Наконец, подловив момент, когда Хастур смотрел куда-то вдаль, писатель боязливо коснулся худощавой руки сущности, скользнув по внутренней стороне запястья до ладони. Несильно сжав дрожащими пальцами руку Хастура, Лавкрафт робко глянул на него. Сущность ответила ему удивлённым взглядом, посматривая то на побледневшего человека, то на свою ладонь. Ещё немного подумав, будто перебирая в голове модели поведения людей, Хастур стиснул руку писателя в ответ. От неожиданности тот тихо охнул, коротко улыбнувшись, и смущённо отвёл взгляд. Ему толком не хотелось высматривать, как именно на него посмотрело божество и было ли хоть что-то в его взгляде, кроме любопытства и изумления.XV
21 августа 2021 г. в 21:35
Наконец работы поубавилось, и можно было засесть за собственные произведения, так долго откладываемые в сторону, и за проработку идей, записанных на каких-то клочках измятой бумаги. Однако была одна загвоздка: мозг напрочь отказывался что-либо генерировать, поэтому писатель вот уже полчаса сидел с занесённой над чистым листом перьевой ручкой.
Когда с её кончика упала небольшая капля чернил, Говард словно очнулся. Тихо вздохнув, он смирился с тем фактом, что в данный момент ничего из себя выдать не может.
Поэтому, резким движением закрутив ручку и небрежно кинув её на стол, он встал со стула и также стремительно вышел из комнаты.
«Надо развеяться» — подумал писатель, спешно натягивая лёгкое пальто и стягивая с полки шляпу.
Он спешно вышел из дома, хлопнув дверью. Могло показаться, что он на что-то зол, но это было не так — просто очередной из моментов, когда он поддался импульсу. С недавних пор такие эпизоды начали случаться гораздо чаще, чем когда-либо.
Лавкрафт не совсем понимал, в чём дело, но что-то ему подсказывало, что это имеет отношение к последней их с божеством встрече (по крайней мере, такое поведение он начал замечать за собой именно после этого момента), а точнее, к рассказанной Хастуром истории.
Неожиданно для писателя, она сильно его тронула, вызывая чуть ли не каждую ночь тревожные сны, сотканные из переплетённых между собой фрагментов чужой трагедии и обрывков ужасных эпизодов из собственной жизни. Днём, конечно, он старался об этом не вспоминать, из-за чего с особым усилием нагружал себя работой, лишь бы ни о чём другом не думать.
Но даже в те дни, когда он всё время просиживал за исправлением чужих текстов, внезапно пробуждалась тревога: как сейчас себя чувствует божество? Некоторое время она держалась, заставляя писателя положить руку на приколотую к пиджаку брошь с золотым символом — он уже давно с ней не расставался — чтобы наведаться в Каркозу.
Но каждый раз Говард себя одёргивал: страшно было признаться в первую очередь самому себе, что ему не всё равно на Хастура, а уж каково было бы об этом сообщить ему, Лавкрафт даже не мог себе и представить. Поэтому приходилось утешать себя мыслью о том, что трагедия эта — дело давно минувших эпох, и наверняка сущность уже успела с ней более-менее смириться, придаваясь болезненным воспоминаниям лишь в том измерении.
Но, как назло, сейчас нагружать себя особо было нечем: последние заказы были уже готовы, а новые ещё ему не отправили. Своими же произведениями мешала заниматься тревога — выходил какой-то порочный круг, разорвать который писатель решил прогулкой.
Он быстрым шагом миновал улицы, даже толком на них не глядя: город он знал отлично, поэтому шёл практически на автомате, заставляя людей невольно расходиться в стороны и нервно на него оборачиваться. Впрочем, дела до этого писателю не было никакого.
Так, он довольно быстро добрёл до одного из городских парков, в которые наведывался — волей или неволей — ещё в юности, когда был мучим галлюцинациями. Однако, как ни иронично, ситуация была не лучше: может, галлюцинации и прекратились, но их место заняли тревожные мысли. Поэтому как бы Говард ни старался замечать элементы окружающего пейзажа, как бы ни старался присматриваться к ровным белёсым дорожкам и пёстрым клумбам, думал он всё равно о своём компаньоне.
Внезапно он остановился, осознав, что божество уже давно не определяет как кого-то чужеродного, а воспринимает его как знакомого, некого напарника.
«Интересно, с каких это пор я стал его так называть?» — изумился про себя Говард, мотнув головой и двинувшись дальше.
Он продолжил бесцельно наматывать круги по парку, пока солнце не начало клониться к горизонту и холод не стал забираться под лёгкую одежду, заставляя писателя дрожать.
Когда погода стала совсем уж невыносимой, он двинулся к выходу из этого фрагмента зелени в пыльном городе, чуть ли не стуча зубами.
Домой он чуть ли не бежал: как-никак, лучше быть наедине с тревогой в тепле. Глядишь, может и в голову что-нибудь придёт и позволит наконец уйти в написание работы.
Когда же Говард добрался до нужного здания и, подбежав к двери, судорожно открыл её закоченевшими руками, довольно быстро понял, что не хочется ему ни писать, ни что-либо придумывать, ни даже есть. Хотелось просто отогреться.
Более-менее аккуратно сняв уличную одежду, он двинулся на кухню, где после неловких приветствий соседей сделал себе чашку кофе, высыпав туда несколько ложек сахара. Кое-как размешав напиток, он мелкими шагами дошёл до своей комнаты, где тут же сел на кровати и укутался в одеяло. Не дожидаясь, пока кофе остынет, он отхлебнул из чашки, наплевав даже на жгучие ощущения в глотке — настолько ему было холодно.
Остаток вечера писатель так и провёл, сидя на краю кровати с чашкой в руках. К его удивлению, это занятие оказалось довольно медитативным и позволило отвлечься: в полной тишине, царившей в его комнате, можно было услышать отголоски разговоров с кухни и звяканье посуды, и все эти звуки казались настолько громкими, что не обратить на них внимания попросту было нельзя.
Так что уснул он сегодня без проблем, несмотря на выпитый недавно кофе.