***
…Первое полнолуние в стае становится самым тяжёлым не только за последнее время — ни до, ни после этого он не ждёт утра с таким нетерпением. Труднее всего не начать по привычке сопротивляться трансформации. Первый раз в жизни он позволяет звериной ярости, гнездящейся где-то глубоко в груди, накрыть себя с головой, и не пытается подавить рвущийся наружу волчий вой… …В себя он приходит в своём углу, в пещере — кто-то, похоже, перетащил его сюда. Кто, разумеется, неизвестно, но это немного приободряет. Значит, здесь всё-таки есть те, кого волнует не только собственная жизнь. Он ещё внимательнее всматривается в лица, ища тех, кого можно переубедить, пробует завести разговор, однако это бесполезно. Даже если кто-то и не разделяет взглядов вожака, они слишком его боятся, чтобы говорить об этом — так и из стаи вылететь недолго. А никому не хочется остаться со своей бедой один на один. Он падает духом, но не оставляет попыток достучаться до остальных, правда, почти не веря в успех…***
…Крохотный серебристо-дымчатый котёнок выбирается из травы и подкрадывается к нему, когда он после бессонной ночи сидит под старой сосной и ёжится от утренней сырости. Котёнок раскрывает рот и шепчет голосом Минервы МакГонагалл: — Он сказал уходить сразу после ближайшего полнолуния, — после чего растворяется в молочно-белом тумане, висящем над травой. Эта крохотная весточка от Ордена оказывается подобна солнечному лучу после долгих дождей. Уголки его губ слегка вздрагивают, а из груди вырывается вздох облегчения. До ближайшего полнолуния осталось всего четыре дня. Главное — вести себя как раньше. И не думать, что будет, если от радости он вдруг чем-то выдаст себя…***
…Трансформация в этот раз начинается не так болезненно. Это настораживает. Где-то на задворках постепенно угасающего сознания мелькает тревожная мысль: связано ли это с тем, что он не сопротивляется, и значит ли, что звериная натура начинает преобладать над человеческой? Сердце сковывает ледяной страх, и он, словно очнувшись от наваждения, начинает вырываться из кокона злобы и внезапно усилившейся боли. Это явно не остаётся незамеченным другими. Кто-то, уже почти обратившись, с рёвом бросается к нему, и последнее, что он успевает увидеть, — кровожадный оскал прямо у своего лица… …Рассвет застаёт его на дне оврага неподалёку от пещеры. Рядом в кустах белеет чьё-то тело. Отчаянно надеясь, что этот человек просто без сознания, он поднимается и со всей возможной поспешностью направляется в сторону пещеры. Холод пробирает до костей, ветки деревьев хлещут по лицу, листья и мелкие сучки застревают в волосах, всё тело ломит от боли, но он не замедляет шагов. Не дойдя до пещеры с десяток метров, он поворачивает направо и вытаскивает из кустов спрятанный там накануне рюкзак. Рядом валяются насквозь сырые от росы обрывки ткани. Он вытаскивает из рюкзака палочку, кое-как восстанавливает рубашку и брюки, торопливо одевается и судорожно натягивает взятый вместе с палочкой свитер, не замечая, как размазывает по лицу ещё влажную кровь. Хватает левой рукой лямку рюкзака, подбирает с травы палочку, зажмуривается и трансгрессирует на тихую, сонную площадь Гриммо, прямо к крыльцу штаба. Это отнимает последние силы. Он почти повисает на перилах, поднимаясь по ступенькам, с трудом распахивает входную дверь и наваливается на неё всем телом, чтобы закрыть. В этот момент ноги у него подкашиваются. Он с глухим стуком падает на дощатый пол коридора и, не в силах больше держаться, позволяет себе застонать во весь голос. От мерзкой, острой, ни на секунду не прекращающейся боли раскалывается голова, на глазах выступают слёзы, но он не может пошевелиться. Неожиданно в доме раздаётся другой звук — взволнованный женский оклик. — Кто здесь? Из дверей гостиной выглядывает знакомая коротко остриженная головка, и в следующую минуту бледная, насмерть перепуганная Дора опускается возле него. — Римус? Что случилось?! Ты весь в крови! Он поворачивает к ней голову, облизывает пересохшие, солёные губы и шепчет: — Дора, уходи, прошу… — С ума сошёл?! — возмущается девушка. — Бросить тебя в таком состоянии? Да за кого ты меня держишь? Она вскакивает на ноги и уносится обратно в гостиную, а через минуту возвращается с пузатой бутылочкой и охапкой бинта. С её помощью он стаскивает свитер, уже пропитавшийся в некоторых местах кровью, расстёгивает рубашку, стараясь не смотреть ни на неё, ни на свои окровавленные руки. Она принимается смазывать раны на его лице жидкостью из бутылочки. Их тут же начинает легонько жечь — настойка растопырника. Дора тем временем принимается за грудь и руки. Несколько раз он пытается забрать у неё бутылочку и тампон, уверяя, что сам справится и ей незачем тут торчать, а лучше отправиться домой — судя по её усталому виду, она не спала всю ночь, — но Дора только улыбается, обзывает его дурачком и перебирается на спину. На какое-то время повисает тишина. Затем он тихонько зовёт её: — Дора? — Ммм? — откликается та, смазывая края особенно крупной раны, очень похожей на укус. — Спасибо. Не знаю, чтобы я без тебя делал… Дора только весело хмыкает и говорит, что пойдёт принесёт ещё бинтов. Поднимаясь с пола, она наклоняется к его голове и легонько целует в самую макушку. К её удивлению, он не вздыхает и не говорит как обычно, что так нельзя. Уже подойдя к двери гостиной, она оглядывается и смотрит ему в глаза. Он быстро отводит взгляд, но она успевает заметить на его губах счастливую улыбку…