***
Перед глазами тут же встают испуганные лица Рона и Гермионы, глядящих, как Гарри отлетает назад. Почему-то вспоминаются слова, брошенные Роном четыре года назад:«Отойди от меня, оборотень!». В ту же секунду горячая, звериная ярость снова пытается захлестнуть мозг. Но Римус не позволяет ей этого сделать, хотя зверь внутри впадает в настоящее неистовство: «Вот, вот, вот! Он ведь не понимает, каково это — слышать подобное! Каково это — жить так всю жизнь!» — И слава богу, что не понимает, — шепчет Римус, сопротивляясь желанию закричать или — ещё лучше — завыть. — Такого никому не пожелаешь. А Гарри и так от этой жизни досталось... «Ты сдурел его защищать?! — в голосе зверя слышатся истерические нотки. — Он оскорбил тебя самым худшим образом, осознанно и нарочно!» — Нет, он просто пытался сказать, что я поступаю неправильно. Может, слишком резко... зато действенно, — мужчина снова усмехается, чуть выпрямляясь. «И? Что ты теперь будешь делать? Рванёшься обратно прощения просить?» — издевается его собеседник. Римус не отвечает. Он рывком поднимается с табурета, вынимает из кармана горсть потемневших медных монет, отсчитывает несколько и оставляет на столе. Затем решительно заворачивается в плащ и выходит из паба.***
Прикорнувшая на диване Дора вздрагивает, когда во втором часу ночи раздаётся нерешительный стук в дверь, затем скрип, и знакомый голос тихонько зовёт её по имени. На пороге в гостиную стоит растрёпанный, покрытый пылью Римус. Едва увидев её, он опускает взгляд в пол. — Ты... — у девушки перехватывает дыхание. — Ты... Она хватает со стола раскрытую книгу и швыряет её прямо в голову мужу. Вслед за книгой отправляется кружка, к счастью, пустая, а затем оказавшаяся ближе всех диванная подушка. Дора тянется, чтобы схватить и вторую, но Римус мгновенно оказывается рядом и перехватывает её руку, сжимая холодными пальцами запястье. В следующий миг он притягивает её к себе и крепко обнимает за талию, зарывшись лицом в густые, угрожающе покрасневшие волосы. Его бьёт крупная дрожь — не то от холода, не то от стыда, — он дышит неровно и едва слышно шепчет: — Прости меня, Дора, прости... Прости... Волосы девушки постепенно розовеют, возвращаясь к привычному ядовитому оттенку жевательной резинки. Она кладёт одну руку ему на плечо, а другой легонько поглаживает по спутанным пыльным волосам и так же негромко отвечает: — Дурак ты, Римус Люпин, самый настоящий дурак... Даже нет — ты самый настоящий идиот... Он судорожно вздыхает, будто давит в себе всхлип, и ещё сильнее стискивает её. Она прижимается лбом к его щетинистому подбородку и чувствует, как от него несёт дешёвым алкоголем, но не сердится, ласково улыбаясь. — Я больше никогда тебя не оставлю... Я люблю тебя, Дора. — Я тоже тебя люблю, Римус...