Тербийели

Серкан опускает крышу своей машины, и Эда счастливо визжит. Ребенок, боже; теперь он точно не жалеет, что отменил все встречи на сегодня и спонтанно решил добавить еще один сказочный момент в их общую копилку отношений. У него чуточку дрожат руки и колени, ведь сегодня по-настоящему важный день. Серкан откладывал его как мог, боясь быть отвергнутым, но вот в кармане его джинс лежит маленькая бархатная коробочка. — Эда? — Да. — Я люблю тебя. Серкан и не знал до этого, что в улыбке можно потонуть — раскинув руки и ноги с ее именем на устах опуститься до дна, не надеясь на спасение. Зачем ему спасаться, когда в его жилах течет сладкий лимонад, а разум прогибается под одним лишь взглядом этих карих глаз? Серкан не был романтиком, но рядом с ней он сам на себя не похож, отныне его песни лишь о любви. Однажды, сильно поругавшись, Эда выкрикнула что-то об уходе. Мол, я уйду от тебя, если не дашь немного личного пространства. Серкан тогда плелся по центральной улочке города, придавливаемый к тротуару невидимой другим ношей. Он сказал Эде, что идет на пробежку, и, не взяв шофёра, вышел из дома. Кофейни только открылись, отовсюду доносится запах свежей выпечки, но он всего этого не видит и не чувствует. Он пытается разобраться с мраком внутри, придумывает себе миллион отговорок, сам же их подрезает на корню, слоняется по только просыпающемуся городу и с каждым шагом надеется, что асфальт разверзнется и поглотит его. Захлопнется над головой цельным куском бетона, и больше не придется думать, решать. Ничего не придется. Можно будет исчезнуть, перестать существовать, потому что внутри война, и Серкан ее проигрывает в сотый раз. Силы на исходе, а желание двигаться дальше на нуле. Он приходит домой только вечером, весь мокрый после дождя, когда его губы ловят губы Эды. Она тихо шепчет ему о глупостях, которые наговорила в гневе, а Серкан облегченно вздыхает. Мысль о том, что Эда уйдет, кромсала его изнутри. Но Эда рядом, иначе Серкану этот мир не нужен. — Серкан, как же тут красиво! Огромное поле из различных цветов дарило какое-то волшебное чувство прекрасного, такое же, какое у него возникает рядом с Эдой. Она тянет его за руку и со смехом увлекает на разноцветный ковер. Их руки сплетены, небо изумительно чистое, а в груди сердце раз за разом делает кульбиты. Серкан никогда не восхищался небом. Он каждый день видел его, считал однообразным и недостойным тех восхищений, которыми его одаривали Микеланджело и другие знаменитые художники. Не разделял он и тех трепетных чувств, что испытывали его друзья на совместных походах или пикниках. Он изучал его ночами, выискивая созвездия, и считал его своим хобби. Однако Эда восторженно открывает глаза и молча смотрит на лазурный холст. Серкан так же смотрит на Эду. — Эда… — Серкан! Смотри, как красиво! Они долго собирают цветы, роняют друг друга на пушистое чудо диких прерий, много целуются и счастливо смеются. Ресницы Эды такие пушистые, руки тонкие, а походка легкая. Серкан прозывает ее цветочной феей, а Эда заявляет, что он железный дровосек, которого забыли смазать маслом, и теперь он навечно обречен стоять среди ее цветочного поля и терпеть ее бесконечную болтовню. Серкан предлагает ей собрать всех ее друзей и родственников из других полей, чтобы официально получить разрешение стоять рядом с ней всю оставшуюся жизнь. Эда замирает, предзакатное солнце играет в ее волосах, мир на секунду останавливается, заставляя его пережить всевозможные исходы ее отрицательного ответа, когда она со счастливым «Да» прыгает ему на шею, обронив букет. Они добираются до дома поздней ночью, Серкан берет на руки заснувшую Эду и несет в свою их спальню.  — Мы дома, госпожа Эда Болат. От этих слов в душе цветут глицинии, и сердце разрывается по швам от всепоглощающего счастья.