Игра с Судьбой

До этого дня Хана ни разу не попадала под поезд. Итачи Учиха успешно исправил это упущение. Ее руки мелко дрожат от пережитого шока, а дыхание рваное и тяжелое. Голова раскалывается от боли, и пульсирующая на виске печать никак не помогает с этим справиться. Никто и никогда не прорывался сквозь ее защиту. Саске пытался — и не единожды — и даже у него не получалось ничего, кроме как вызвать у Ханы средней тяжести мигрень. До силы воздействия Итачи Саске, конечно же, далеко. Хана подозревала, что отец очень силен, но все равно она не была готова к такому исходу. Итачи пролез в ее голову, успешно обходил все новые стены, и лишь с помощью обманного маневра, притворной покорности, Хане удалось обновить печать и вытолкнуть отца из своего сознания. Она смотрит ему в глаза, равнодушно-спокойные, и обращается к своему дару. За маской бурлят эмоции. Хана чувствует его шок и неверие и поражается способности отца держать лицо. Иной бы стоял с открытым ртом. — Как ты это сделал? — Как ты это сделала? Они задают вопросы одновременно. Хана — про вторжение, Итачи — про валяющегося на земле напарника. Отец смотрит ей в глаза, ожидая ответа, и девушка неловко проводит дрожащей рукой по своей щеке. — Перегрузила его нервную систему. В ответ Итачи вопросительно выгибает бровь. — Я — эмпат. Чувствую чужие эмоции и могу ими управлять, — поясняет Хана, и Итачи согласно кивает. Почему-то девушка не чувствует его удивления. — Я заставила его почувствовать слишком много эмоций одновременно. И его сознание отключилось, как перегревшийся компьютер. Итачи переводит взгляд на напарника, и в его глазах мимолетно мелькает интерес. — Ты знаешь об эмпатах, — осторожно замечает Хана. — Встречал одну. По спине Ханы пробегает холодок. Акацуки базируются в Деревне Дождя, где живет и Настоятельница. Вряд ли он знает, что мать Ханы тоже была эмпатом, значит, Итачи встречал Миву. — Так, как ты пробился сквозь мою защиту? Итачи смотрит ей в глаза, и девушка чувствует исходящий от него интерес, который, к слову, совсем не отражается на лице. Даже Саске не настолько непробиваемый. — Я знаю, куда смотреть и что искать. Но… твоя печать хороша, трещины почти не заметны. Под его внимательным взглядом Хана смущается, как ребенок, получивший долгожданную похвалу. — Но зачем? Я готова была тебе показать все сама. Он кидает взгляд на своего напарника. — Он не проснется, пока я не разбужу. Его опять охватывает буря мимолетных эмоций, и Хана вновь поражается, насколько братья разные. Саске чаще показывает свои чувства, не считая нужным полностью следить за мимикой, однако, Хане почти не удается уловить их. Дядя быстро научился блокировать ее внутренний радар. Эмоции Итачи на удивление сильны и чисты, что, впрочем, никак не отражается на его лице. Другой человек может подумать, что Учиха холодный и отстраненный, но Хана чувствует его также ярко, как Сараду и… Мысли уходят не в ту сторону. Хана резко блокирует их, не давая имени прорваться в ее голову. Ей нужно время, чтобы все обдумать, а времени как раз и нет. — Твои печати, — наконец, говорит Итачи. — На руках, на виске — они уникальные. Скорее всего, созданы тобой, верно? Хана кивает в ответ, и он продолжает: — Когда ты сняла маскировку, я понял, что, если с помощью фуин ты маскируешь шаринган, то можешь исправить и воспоминания. Я должен был увидеть их сам. Ее щеки вспыхивают. Во множестве версий о том, что сказать и сделать в их встречу, Хана никогда не допускала и мысли о показе ложных воспоминаний. Она может их подделать, пару раз Саске даже похвалил ее за достоверность, но Хана не хотела лгать отцу. Хана хочет показать ему куда больше. Хана не имеет права это делать. Она сглатывает и прикрывает глаза, когда новая порция пульсирующей боли атакует ее голову. Впрочем, ее организм начинает восстанавливаться, и мигрень уже не так сильна как раньше. Когда она снова открывает глаза, Хана сталкивается с внимательным взглядом Итачи. — Твои глаза, — говорит он. — Я видел, что с ними что-то не так. Неопределенно пожав плечом, Хана осматривается, находит поваленное дерево и устраивается на нем. — Это единственное, что мне не удалось исправить. Владелец шарингана не видит иллюзию, но замечает что-то необычное. На мгновение Хана придается воспоминаниям. Саске лишь один раз спросил ее, смогут ли ее печати усилить действие техники перевоплощения, а Хана после этого несколько месяцев потратила на то, чтобы реализовать эту идею. Первые попытки были откровенно слабыми, Саске раскалывал иллюзию и подробно описывал, что выдало обман. И Хана начинала все сначала, пока дядя не выдал «почти хорошо». Потом им обоим пришлось покинуть Коноху, и девушка откровенно боялась использовать не до конца проработанную технику, особенно в схватке с таким мастером, как Итачи Учиха. — Как ты сюда попала? Под его пристальным взглядом Хане становится неуютно. Эмоции Итачи все еще бурлят, и ни одна из них не берет главенство, а лицо по-прежнему ничего не выражает. — Я могу показать. Поначалу Итачи не двигается, явно обдумывая этот вариант, но потом медленно качает головой. — Нет. Из твоих воспоминаний я уже узнал слишком многое. Возражение вертится на языке, но Хана не позволяет ему сорваться. Ей-то кажется, что Итачи не увидел ничего важного. Пару эпизодов с семьей, не столь уж информативных. Однако потом она понимает. Он видел деревню, что с ней стало. Видел брата, как тот изменился, какая у него семья. Видел, как Саске относится к самой Хане. Ей сразу приходит на ум, как они с тетей путешествовали, как Ли запрещала использовать додзюцу и вороньи техники, которые могли выдать происхождение Ханы. Тетя Ли боялась, что Саске не пощадит их, ведь он убил своего брата. Как еще младший Учиха может относиться к дочери человека, которого настолько ненавидит? Наверное, Итачи уже догадывается, что где-то его план дал сбой. Нервно царапая кору дерева, на котором сидит, Хана начинает рассказ. Ей часто приходится прерываться, чтобы упустить какие-то моменты или решить, правильно ли будет, если она о чем-то расскажет. Она умалчивает о том, с кем жила до того, как пришла в Коноху, чтобы не выдать информацию о смерти матери, не рассказывает о первоначальной обоюдной неприязни с Саске. Зато рассказывает о Настоятельнице, намеренно опуская ее имя, ведь оно может быть знакомо Итачи, рассказывает об эмпатах, об экспериментах по созданию мужчин с их способностями, о Сэме и его плане. — Он дождался, когда я буду на грани и не смогу себя полностью контролировать, — Хана делает глубокий вдох, когда воспоминания о том вечере захватывают ее. — И устроил ловушку. Она сцепляет в замок уже переставшие дрожать руки, отчаянно пытаясь понять, что еще ему сказать. Весь монолог дался ей тяжело, и Хана задается вопросом, не выдала ли она что-то важное. С одной стороны ей ужасно хочется рассказать всё. Про жизнь с тетей, свое обучение, про поиск дяди и первые столкновения с сектой. Про свой визит в Коноху, про Саске и их недопонимание. Чтобы Итачи понял, сколько всего он может изменить. Ведь, в конце концов, это всегда было ее детской мечтой — чтобы отец был жив. Забавно, что к матери она подобного не испытывала. Хана знает — мать покинула ее, чтобы найти Итачи. Вот только ключевое слово здесь — покинула. А тетя Ли в ее сознании всегда останется больше мамой, нежели незнакомая Айяно. Хана даже на мгновение сумасбродно решается все-таки выпалить все то, что опустила за рамки своего повествования, как перед глазами вспыхивают лица. Хмурящаяся Сарада чертит на листке бумаги фуин. Сакура мурлычет себе под нос какую-то мелодию, склоняясь над кастрюлей. Мираи активно жестикулирует, когда с возмущением рассказывает о неудавшемся свидании. Ее солнечный мужчина мягко улыбается, убирая с лица Ханы мешающийся локон. Столько всего можно изменить. Столько всего она менять не хочет. Если бы только был способ узнать, как изменится история. Хана вздрагивает, когда Итачи начинает говорить: — Сэм пойдет в Деревню Дождя, и я должен тебя отвести туда. — Да. И сделать это надо до того, как он найдет мать, или же найдут его. Его воспоминания не менее опасны, чем мои. Если не более. Что сделают с Сэмом, когда поймут, что он может перемещаться в прошлое? Сколько опасных людей захотят воспользоваться такой возможностью? Хана отбрасывает эти мысли в сторону и сосредотачивает свое внимание на отце. Итачи же не сводит задумчивого взгляда с Кисаме, и девушка догадывается, что его тревожит. — Ты ему не доверяешь. И, хотя в ее фразе не было вопроса, Итачи кивает. — Если мы будем приглядывать за ним, он не попытается связаться с начальством до прибытия в Деревню. Но вот потом… На мгновение Хана удивляется, что Итачи даже не рассматривает возможность солгать напарнику и придумать для нее другую историю, нежели ту, что является правдой. Однако потом приходит понимание, что им не удастся выдумать правдоподобный предлог для того, чтобы два нукенина согласились сопроводить напавшую на них куноичи в закрытую от мира Деревню. — Он хорош в фуин? — интересуется Хана, встречаясь взглядом с отцом. Лицо Итачи все еще спокойно-бесстрастное, но под этой маской теплится любопытство. Он чуть качает головой и вопросительно выгибает бровь. — Когда мы подойдем к Деревне, я поставлю на него печать. Она заблокирует его воспоминания обо мне, и, даже если он сумеет со временем избавиться от нее, я уже буду далеко. На какое-то время воцаряется тишина, и Хане почему-то становится не по себе. — Со мной ты сможешь сделать то же самое? Это не должно было причинить боль. Но почему-то причинило. Она вспоминает, как много раз в своей жизни думала, что если бы отец узнал о ее существовании, то изменил бы свои планы. И вот он этот миг, Итачи знает о ней, знает, что она уже родилась. И просит забрать его воспоминания. Это не должно быть больно. Перед глазами снова появляются лица любимых людей. Хана может потерять их всех, если цепочка событий нарушится. Кто-то может погибнуть, кто-то может сильно измениться. Под маской холодности Итачи Хана чувствует его заинтригованность. Но это вовсе не означает, что он собирается удовлетворять свой интерес. Хана должна быть такой же, должна хранить свои знания при себе. Поэтому, собрав всю волю в кулак, она кивает. — Придется поставить заплатку, но я смогу. Его цепкий взгляд прикован к ее лицу. — Заплатку? — Воспоминания — это нечто не физическое. По сути, я не могу их запечатать так, как какой-то объект. Шаринган помогает мне создать реалистичную иллюзию, создать на месте тех воспоминаний другие, а фуин нужен для закрепления, чтобы человеку было тяжело распознать изменения. Но с тобой это может не сработать. Если ты почувствуешь вмешательство, если захочешь снять печать, нужно будет создать какое-то предупреждение. Итачи не двигается какое-то время, обдумывая полученную информацию, а потом осторожно кивает и переводит взгляд на напарника. Было бы проще, если бы отец доверял ему. Но, если мечник действительно может выдать ее верхушке Акацуки, это становится опасно. — Когда ты его разбудишь, он кинется на тебя, — замечает Итачи. Девушка согласно кивает, не уточняя, что у того поначалу не будет достаточно сил, чтобы провернуть успешное нападение. Хана поднимается с бревна, отряхивает руки от налипших кусочков коры и подходит к мужчине. Хошигаке Кисаме, вспоминает она информацию из старой книги Бинго. Воистину опасный человек, чью силу сравнивали с джинчуурики. Возможно, ей не стоит надеяться, что он будет слаб после пробуждения. Делая глубокий вдох, Хана активирует шаринган. Все равно Кисаме узнает правду о ней, скрывать додзюцу бессмысленно. Хана протягивает руку и легко касается щеки мужчины. — Проснись и пой. Его брови чуть подрагивают, пальцы дергаются, но глаза он пока не открывает. Хана хмурится, задаваясь вопросом, не переборщила ли она. У нее нет такого опыта погружения людей в сон, как у Мивы. — Ну же, не вынуждай меня принимать меры, — весело щебечет Хана, хотя не чувствует ничего кроме беспокойства. Кисаме, наконец, открывает глаза, и его сонный взгляд упирается в ее лицо. И эта самая сонливость моментально исчезает. Мужчина удивительно резво садится, но Хана готова к этому и отскакивает до того, как он своей мощной рукой пытается схватить ее. — Что за черт?.. — хрипит Кисаме и находит взглядом Итачи. Учиха все еще остается невозмутим. — Не надо. Она не враг. На лице мечника появляется недоуменное выражение, он снова впивается взглядом в Хану. — Я думал, ты уничтожил всех. Что-то темное возникает в эмоциях Итачи, но Хана не сводит взгляда с его напарника, опасаясь нападения. Он и подняться то сам не должен был, однако и сидит и даже разговаривает. — Он так и сделал. Считай меня гостьей из будущего. Глаза мечника опасно сужаются. — Дочка Саске что ли? Возражение едва не срывается с губ Ханы, но она вовремя себя одергивает. Вывод Кисаме… логичен и безопасен. Если Хошигаке будет считать, что она еще не рожденная дочь Саске, то не сможет ей навредить. Поэтому, прежде чем Итачи успевает хоть что-то сказать, девушка кивает. — Именно. Мечник, не шевелясь, рассматривает ее, и Хана погружается в его эмоции — недоверие и удивление. Хотя эти чувства и не настолько сильны, как ожидала Учиха. — И зачем же ты пришла именно сюда? Помочь папочке? На миг Хана теряется, но быстро понимает, что под «папочкой» Кисаме подразумевает ослепленного собственной местью Саске. — Так уж вышло, что от вас двоих сейчас больше пользы. — Пользы в чем? — басит Кисаме. И без дара, Хана чувствует скрытую угрозу в его голосе. — Я здесь не по своей воле. И, чтобы попасть в свое время, мне нужна ваша помощь. И так уж вышло, что то, что мне нужно, находится в Деревне Дождя. Что-то в его спокойствии ей не нравится. Хана всматривается в лицо Кисаме, пытаясь понять, что ее так настораживает. — Ты не удивлен, — замечает Итачи. Точно. Путешествия во времени — редкая вещь. Несколько имевших место быть случаев настолько засекречены, что возможность перемещения в прошлое кажется лишь фантастикой. Хана и сама раньше так думала. — В моей Деревне ходил слух о чем-то подобном. Если он и врет, то Хана понять это не может. Кисаме снова смотрит в ярко-красные глаза Ханы, будто изучая томоэ. — Не думал, что ребенок Саске спокойно придет за помощью сюда. — У вас есть возможность мне помочь, у…отца — нет, — она лишь на миг запинается, чуть не назвав Саске по имени, что точно было бы странно. Но, кажется, Кисаме не придал этому значения. Или же сделал вид. Лучше бы отец доверял ему. Это было бы проще. Хана вкратце рассказывает о Сэме и его пути в Деревню Дождя, пока Кисаме делает несколько не сильно успешных попыток встать на ноги. Видимо, прилив адреналина помог ему быстро проснуться, но тело все еще плохо слушается его. — Что ты со мной сделала? — почти рычит мужчина, когда ему все же удается подняться. Хана усмехается. — У девушки должны быть свои секреты. Кисаме дарит ей взгляд, отчетливо говорящий, что он думает о ней, а потом смотрит на лежащую в стороне Самехаду. Меч неподвижен, будто действительно не живой. — Разбуди, — угрожающе басит мечник. Хана хочет съязвить на такой приказ, но одергивает себя. Кисаме нужен ей как союзник, не стоит его лишний раз раздражать. Учиха подходит к мечу, но не решается прикоснуться к нему. Ей повезло, что дар сработал на расстоянии, иначе она осталась бы без чакры, но разбудить можно только при непосредственном контакте. А меч вряд ли будет дружелюбнее своего хозяина. — Она на меня кинется. — Естественно. — Так не дай ей, — раздраженно кидает Хана, оглядываясь на Кисаме. Мечник дарит ей пугающую улыбку, Итачи за его спиной — удивительно — закатывает глаза. Отсчитав в уме до пяти, девушка молниеносно прикасается к рукояти и мощным прыжком уходит в сторону. Самехада же лишь тихонько начинает ворчать. — Итак, Деревня Дождя, да? — бурчит мечник, поднимаясь на ноги. Быстро восстанавливается, подмечает Хана. Она снова обращается к своему дару, но эмоции мечника слишком спутаны, чтобы можно было выявить главенствующую. И Хана лишь снова жалеет, что отец не доверяет напарнику. Переводя взгляд в ту сторону, где должна находиться Деревня Дождя, Хана уныло подмечает, что им потребуется всего три дня, чтобы добраться. Три дня в пути с ложью Кисаме, искушением рассказать правду отцу и абсолютно пустыми резервами. С испугом Хана понимает, что у нее не хватит сил на прыжок. А, даже, если бы и хватило, то как она заставит Сэма помочь?