Легенда о короле Артуре. Альтернатива

Если жизнь Морганы Корнуэл обратилась адом в один миг, и она всё же умела из этого ада порою подниматься, во всяком случае, по мере надобности находить союзников, то жизнь Гвиневры Кармелид с этого ада и началась. Она появилась на свет в маленьком герцогстве, волею судьбы, оказавшимся между границами Камелота и землями де Горра. В дни перемирия опасаться было нечего, но перемирие не могло длиться вечно, и периодически герцогство занимали то одни армии, то другие. Это было едва ли не традицией. Правда, потом, отвоевавшись, принц де Горр и король Камелота помогали восстанавливать все, что сожгли и разрушали, но положение герцогов Кармелид всегда было шатким, они не могли примкнуть ни к одному из лагерей противостояния, и не могли быть равными. Не имея собственных ресурсов, вынужденное унижаться и просить, лавировать, герцогство несло тяжелое бремя, и было для обоих величественных домов кем-то вроде шута. Гвиневра — дочь герцога Леодогана Кармелида появилась на свет в относительно спокойное время и в теплую летнюю пору. Разродившись, ее мать — измученная жизнью с герцогом Кармелидом и унижениями, оставила свет и дочь на воспитание мужу. Ошибкой было бы сказать, что Леодоган не любил дочь. Напротив, он ее обожал, и желал ей всего самого лучшего. Жестокий на поле боя, он был заботливым отцом, но забота его принимала пугающие формы. Например, он, пока Гвиневра была совсем маленькой и только-только начинала ползать по полу, запретил детям ее возраста быть поблизости к наследнице, боясь, что она привяжется душою к тем, кого должна оставить в скором времени. Конечно, когда время прошло и оказалось, что ей нужно общение с ровесницами, Кармелид, как заботливый отец, провел строгий отбор для служанок и «подружек» своей дочери. Все девочки ее возраста (плюс-минус год-два), проходили не только осмотр придворного целителя «на предмет чистоты», но были лично опрошены герцогом. Вдобавок, девушки, что приходили к Гвиневре, должны быть хуже ее по внешности, глупые и покладистые. Первые два качества были взяты для того, чтобы Гвиневра не печалилась, встретив кого-то умнее или красивее себя, а третье — чтобы у герцога появились собственные шпионки от отдалявшейся дочери. Но это было не все. Кармелид понимал, что Гвиневре не место в прозябающем герцогстве и поэтому ставил первичной своей задачей — выдать ее замуж. Благо, Гвиневра родилась красивой, но Леодоган боялся, что что-то может испортить ее красоту и понизить ее шансы на ярмарке невест. Он хотел отдать ее за знатного графа или герцога, никак не меньше, и не мог положить за нее достойного приданного, потому разработал свод жестоких норм и правил для своей кровинки. Гвиневре запрещалось много есть (растолстеет), сладости вообще были под запретом. Наследнице герцога повезло в том, что ее кормилица — толстая, добродушная Агата, была по-житейски мудрой женщиной и, не переча герцогу, который брызгал слюной и требовал не давать Гвиневре хлеба, умудрялась сунуть тайком девочке пряничек или кусочек сахара из цветастого передника. -Но мне же нельзя…- Гвиневра с опаской смотрела на угощение и боялась взять, потому что до жути пугалась наказов отца. — Папа запретил, говорит, что я стану уродиной, если буду есть все, что захочу. -Он не узнает, — кормилица Агата смаргивала слезы и украдкой вытирала их рукавом, в голове своей, прикидывая, каких ласковых слов она скажет герцогу…когда-нибудь. Гвиневре нельзя было пить компоты и морсы чаще одного раза в день, потому что от этого у нее могла начаться чесотка (вообще — ни разу не началась, но герцог был уверен, что начнется). Ей нельзя было ложится спать позже вечерней молитвы (не выспится — будут глаза красные), но здесь снова на помощь приходила Кормилица, которая ложилась в постель с Гвиневрой, лежащей без сна и тихим голосом рассказывала ей сказки. Строго запрещалось вставать позже, чем встанет солнце (иначе будет бледна!) — связи в этом не видел даже придворный лекарь, но не перечил, зная крутой нрав герцога. Гвиневре полагалось умываться ледяной водой, съедать в день не больше кусочка хлеба, не сутулиться, не говорить громко, не смеяться над глупыми шутками, даже если ей смешно, не влезать в разговор без дозволения, не поднимать глаза на мужчин, что посещали замок отца, много молиться, учить песни и тренировать голос, быть выносливой, уметь шить и вышивать разные дивы, обходя лучших ткачих герцогства и многое-многое… -Хочу быть крестьянкой! — не выдержала Гвиневра, когда ей было десять лет, и получила бурю от отца. -Многие мечтают о том, чтобы жить как ты, неблагодарная дрянь! Многие душу бы продали…- бушевал отец, а закончив, велел читать ей Библию у себя в комнате до тех пор, пока она не поймет, как важно почитать родителей и слушаться отца. Гвиневра пошла читать, но чтение не шло. Она смотрела в окно, и видела крестьянскую жизнь — босоногих девушек, бегающих по траве (ей отец строго-настрого запрещал снимать обувь, говоря, что от босого хождения, ноги кривятся), полных жизнью и дышащих жаром тел. Крестьянки не имели тонкой талии Гвиневры, хрупкости рук, не ухаживали за волосами так, как она и весело смеялись наравне с мужчинами и это было совершенно дико и заманчиво. Однажды Гвиневра неосмотрительно поделилась этим наблюдением с одной из своих служанок-подружек и та тотчас донесла слова наследницы до отца, не забыв приукрасить их так, что выходило, будто Гвиневра в крестьянки хочет податься, да за крестьянина идти. -Запорю! — заорал Кармелид и, выхватив кожаный ремень, действительно ударил один раз донесшую эти слова служанку, и уже после этого отправился разбираться к дочери… Но странное дело, чем больше хотел Кармелид выдать Гвиневру замуж, тем меньше охотников было до нее. -Господин, да пусть в девичестве посидит! — не выдержала Агата-кормилица. — Ей хоть и четырнадцать весен, а как тростиночка… -Прочь! — Леодоган понимал, что пытается распорядиться совершенно несозревшим и неготовым существом, и варварская его мысль, но он хотел ей счастья как можно быстрее и потому зверел все сильнее. -Грехи мои…- всхлипывала Агата, стоя над постелью спящей Гвиневры и осеняя её крестным знаменем — мелко и быстро, — господи, возьми мою жизнь и мое счастье, да ей прибавь! У Агаты были свои дети — двое сыновей, погибших во время саксонских набегов и с тех пор, Гвиневра была ее единственной радостью. Так и шло время, но однажды каким-то ветром Багдамаг де Горр проезжал в Камелот через герцогство Леодогана и решил остановиться. Ко двору вез он и своего сына — Мелеаганта — юношу, которому не было и двадцати лет, а между тем о нем уже много говорили. Гвиневру в тот вечер долго собирали к столу, Леодоган суетился больше всех и постоянно пытался поправить на ней то платье, то прическу, чем страшно злил Агату и портил все сборы. Наконец, она вышла… Странное сделалось с Мелеагантом, который не ожидал, что в этих грубых и бедных землях может проживать такое нежное и тонкое, робкое существо, что вздрагивало от того, как к ней обращались по имени и боялось поднять взгляд. Эта невинность, этот трогательный цветок запал в душу Мелеаганту и он обратился вскоре к отцу, рассчитывая, что тот откажет ему в помолвке. Но Багдамаг повел себя неожиданно. Он спросил: -Ты уверен? из нее никакая опора. Своего голоса не имеет, а я твою натуру вижу — ты с ней тоску изведаешь лютую. Но, впрочем, будь по-твоему. Пусть так: даю год тебе, поезди к ней, познакомься, с Леодоганом я поговорю, объясню. А как год пройдет, и не раздумаешь жениться, если — дам согласие. Леодоган решил, что свихнулся, когда в один из вечеров к нему приехал Багдамаг де Горр и объяснил свое условие. Кармелид уже нарисовал золотые горы и после отъезда принца велел позвать Гвиневру. -Веди себя так, чтобы заинтересовать его и удержать подле себя! — наставлял уже в десятый раз Леодоган побелевшую от страха Гвиневру (она очень боялась неожиданного внимания от Мелеаганта, который показался ей красивым, но чем-то ужаснул ее…чем-то потаенным, что дремало в его взоре) -Как можно…- у Гвиневры пересохло во рту, — я ведь не… -Делай что хочешь, но он должен на тебе жениться! — постановил Кармелид и потрепал Гвиневру по волосам, — умница моя! Я уже не чаял, что выдам тебя куда-то, а тут…принцессой будешь! -Может, и не нравлюсь я ему! — попыталась воззвать Гвиневра, — может быть, он и не разглядел меня! -Дура! — рявкнул Кармелид, — такой шанс! Такой шанс… С тех пор Леодоган повелел Гвиневре и ее служанкам больше следить за одеждами и внешностью наследницы, а сам поторопился заказать несколько нарядов для дочери, выкроив с большим трудом деньги на это. И тут… И тут, оказалось, что Гвиневра, пока шили платье, немного вытянулась в росте и платье коротко. Это привело герцога в страшное бешенство, ведь выходило, что платье необходимо перешивать. Пришлось Леодогану ехать на поклон к Утеру Пендрагону, он не хотел ехать к Багдамагу и обнажать бедность своего двора. Утер принял его, выслушал и спросил: -Дочь тебе не жаль? -О чем вы, ваше величество? — не понял Леодоган, растерявшись от подобной речи. -Мелеагант…- Утер, подперев подбородок, задумчиво глядел на Леодогана, — он натура страстная, жадная до власти, амбиций и ласки. Дочь же твоя, не в обиду сказано, ни опорой ему не станет, ни верной подругой, ничего — одним словом. Пожалей ее — тяготиться же станет! -Пусть тяготится лучше сидя в золотой клетке! — возразил Леодоган, — чем прозябать в нищете! С ее-то красотой! -Да ты бы мне сказал, — пожал плечами Утер, — я бы ей таких женихов сыскал! Хочешь — графа бери, хочешь — барона какого или герцога. Нет, ты же не пришел, сам все искал… -Нам этих графов и баронов не надо, — надулся возмущением Леодоган, — нам принц почесть оказал! А я к тебе, король, как к другу, за помощью… -Денег, я тебе, кончено, дам, — Утер равнодушно махнул рукою, — не проблема, но пострадаешь ты от такого брака с дочерью своею, Леодоган! Леодоган не внял. Он взял выданные монеты и принялся тратить их на уборы Гвиневры, заворачивая ее в шелка и бархат, который стеснял ее дыхание. Корсеты ужимали тонкую талию, юбки тяготили движения, но она терпела, а если слеза скатывалась по безучастному лицу, то мгновенно раздавался упрек: -Не реви, дура! Глаза красные станут, нос распухнет, кому нужна будет уродина? И Гвиневра терпела. Терпела, улыбалась Мелеаганту неживой улыбкой, которую он замечал и, кажется, тоже начинал тяготиться и скучать. Если он не навещал герцогство Кармелида больше недели, Леодоган наступал на дочь: -Говори, что вытворила, дрянь! Не говоря уже о том, что после каждого визита Мелеаганта Леодоган оттаскивал Гвиневру за локоть в ближний кабинет и строго выспрашивал до тонкостей то, о чем они говорили. Они не говорили о любви. Больше не говорили. Мелеагант в первую встречу пытался признаться ей в том, что она потрясал его, но почувствовал скуку и не почувствовал отклика, и потому их беседы сводились к рассказам Мелеаганта о мире, об истории, географии, оружии, а Гвиневра показывала ему свои вышивки… Ей было неинтересно слушать о войнах, но рассказы о мире потрясали. А Мелеаганту не было дела до ее шитья, но он, прозрев, увидел, как ей тяжко живется и понимал, что если он перестанет приезжать — Леодоган просто доведет Гвиневру до срыва. И приезжал. -Ну и что, теперь женишься на ней всерьез? — поражался Уриен, — слушай, ты не из тех, кого устроит… -Может, и женюсь, — упрямо отзывался Мелеагант. — Кармелид не дал еще согласия, но он трус и хочет выдать ее как можно скорее, потому — цену набивает. -И что ты станешь с ней делать? — граф действительно не понимал, — ну скажи? Что? Она ребенок совсем и запуганная, как черт знает что! -А кто достойнее? — вопрошал Мелеагант, — эта хоть красивая, из знатных, обманывать не полезет. -С тоски с ней вздернешься! — пророчествовал Уриен, страшно вращая глазами. Мелеагант отмахивался, но навещал Гвиневру редко. А потом умер Багдамаг. -Везет вам, госпожа, скоро станете принцессой! — ворковала служанка, которым Гвиневра потеряла счет в именах, так часто менялись они, не позволяя ей привыкнуть к одному и тому же лицу. -Да-а, сразу принцессой! — другая мечтательно закатила глаза. «К Дьяволу вас!», — Гвиневра не изменилась в лице, продолжая вышивать с застывшей улыбкой на лице. А потом умер и Утер Пендрагон. -Мелеагант будет на турнире за меч короля! — Леодоган бешено радовался, — он победит! Я знаю! Он станет королем…да, мы едем, мы едем! А ты будешь королевой! Гвиневра также неживо улыбалась и думала про себя: «Как же я ненавижу свою жизнь…» *** Тонкая девушка вела ошалевшую Лилиан по коридору, ловко сворачивая то в один проход, то в другой. -Господи, я здесь потеряюсь! — Лилиан не выдержала обилия поворотов и коридоров. -Не бойтесь, госпожа! — девушка тонко и весело рассмеялась, — нужно будет — освоитесь. -Госпожа? — переспросила Лилиан, когда девушка остановилась у одной из деревянных дверей и отперла ее ключом, висевшим на огромной связке-кольце. -Вы гостья, — девушка поклонилась и пригласила жестом войти. Лилиан оказалась в огромной светлой комнате, в которой было сразу же два витражных окна, выложенных причудливой мозаикой. Также здесь расположились два кресла, между которыми стоял стол, на котором уже расставили чьи-то заботливые руки тарелки с фруктами, свежими овощами, мясом и изящные кувшины с узкими горлышками. у одной из стен ютилась библиотека. Лилиан, не удержав любопытства, скользнула к ней, но, едва не наступив на мягкий пушистый ковер, остановилась, и скинула туфли, не раздумывая, прошла к шкафу, и провела пальцем по корешкам книг, вчитываясь… -В основном здесь история или география, — продолжала служанка, — лекарственные травы, если вам интересно, выше. -Богатая коллекция! — оценила Лилиан, оглядываясь на девушку, — правда. -Ваша постель, — лучезарно улыбнулась та, указывая на большую заправленную балдахином постель. Лилиан охнула: -Это для меня одной? -Желаете пригласить кого-то еще? — то ли шутливо, то ли серьезно спросила служанка и Лилиан закраснелась. -Простите, — нашлась служанка, поняв, что сконфузила гостью. — Прошу вас, садитесь, я буду прислуживать вам. -Прислуживать? — целительница удивленно воззрилась на нее, — зачем? Я не принцесса и не королева. Садись со мною. -С вами? — теперь уже служанка удивленно воззрилась на нее, но кивнула, медленно, — если вы хотите… -Как тебя зовут? — Лилиан с удобством села за стол и принялась оглядывать аппетитно выглядящие тарелки. -Лея, — служанка улыбнулась, — я танцовщица и служанка принца де Горра. -И любовница? — предположила Лилиан, оглядывая фигурку Леи и про себя прикидывая, что с такой-то ладной фигуркой уж конечно… -Нет, — покачала головой Лея, — принц де Горр не нуждается в моих услугах. -А говорят, он охотник до женщин! — Лилиан сама не могла понять, что ее так злит в этом сочетании, разве принц не предложил ей покои, помочь отыскать Ланселота и все прочее? Что ж она так бесится? -А говорят, что все целительницы — хорошо замаскированные ведьмы! — не осталась в долгу Лея и тут же извинилась, — простите. -Ты прости, — Лилиан тоже смутилась, — это было… -Грубо?! — Лея ловко разлила по двум кубкам вина. -Бестактно, — Лилиан не сдалась, и подняла кубок, — за примирение? -Прекрасно! — одобрила Лея. Обе выпили в молчании. Лилиан плохо понимала в вине, предпочитая пить темный эль, но и даже ее неискушенного вкуса хватило, чтобы понять — вино превосходнейшее! -А ведь ты, Лея, не просто служанка! — вдруг заметила Лилиан, — делаешь вид, что смущена приглашением за стол, а между тем — спокойно отвечаешь гостье… -Не просто, — пожала плечами девушка, — но я не привилегированная — напрасный намек. Мелеагант спас меня. -Расскажи, — попросила Лилиан, которая хотела, и узнать больше о принце, и не знать ничего, но устоять против истории не могла. -А нечего особенно, — Лея отпила еще, отломила кусочек сырной лепешки, — я — подкидыш. Какая-то женщина принесла меня в пеленках, оставила в саду. Мелеаганту было лет восемь, он играл в саду, и наткнулся на меня, отцу не понес — он был скор на расправу с приблудными, понес кухарке… -Кухарке? — поперхнулась Лилиан, — почему? -Проще всего! — Лея усмехнулась, — кухарка на то и кухарка… на кухне мало охотников до ушей лишних: там шумно и тепло. Да и я плакала от голода. Кухарка меня сохранила, за свою дочь выдавала и слуги, что знали, молчали. -Ужас! — Лилиан передернуло, она представила, как маленький ребенок надрывается от плача в саду, и как Мелеагант… Она попыталась представить его младше своих лет и поняла, что не может, потому что стоило ей вспомнить глаза принца, как что-то в желудке совершало кувырок, и мысли разумного толка шли к черту. -Влюбилась в него, да? — прозорливо спросила Лея, она понимающе улыбалась. Лилиан с яростью взглянула на нее: -Чтобы я? Влюбилась? В этого надменного, тщеславного, властолюбивого мальчишку? Лилиан пыталась всем своим видом показать, как ее покоробило заявление Леи, а Лея молча пила вино и улыбалась. Она была опытной обитательницей двора и видела больше, чем люди сами о себе видели. Закончили ужин за какими-то пустяковыми разговорами, затем Лея поднялась, и сообщила вежливо: -Благодарю за компанию, Лилиан. Я думаю, вам нужно отдыхать. Завтра утром я принесу взамен вашего потрепанного платья новое. Если что-то понадобится — пожалуйста, позовите… Лилиан тепло кивнула ей, поражаясь тому, как легко эта девушка попала в круг ее общения, обычно закрытый для всех. Целительница еще побродила по комнате, оглядывая ее, подумала о том, как и что, скажет Ланселоту, чтобы вразумить его и заставить отказаться от общения с Морганой. -Нет, сначала я ему нос сломаю! — пообещала Лилиан и тут же, взглянув на свое отражение в зеркале, висевшей на стене, подумала, — ага, мне же потом и лечить! Что ж за человек-то, даже не ударишь его толком! Лилиан вздохнула, подошла к зеркалу ближе. Она не уделяла много времени своей внешности, не считая это важным для себя лично, но внезапно что-то новое проснулось в ней. Она критически принялась оглядывать себя и, что хуже — начинала замечать недостатки. -Нос мог бы быть и меньше! — Лилиан нашла первый недостаток в себе и приподняла золотистые волосы над шеей, — а шея длиннее…и губы слишком тонкие. И зубы не так ровны… Чем больше она смотрелась, тем сильнее расстраивалась, наконец, поймав себя на том, что пялится в зеркало уже пятнадцать минут и ругает себя, разъярилась еще больше и отошла от зеркала. -Господи, что же со мной?! — Лилиан нашла взглядом кубок с остатками вина и залпом опрокинула его. — Господи… Перед ее внутренним взором снова появился Мелеагант. -Какого черта…- прошипела Лилиан. — Самовлюбленный, надменный, тщеславный… Но голос ее выдавал и предавал перед самой собою. Не выдержав, Лилиан опустилась на кровать под балдахином, и выругалась, закрывая горящее лицо руками. -Дура…я просто дура! Тем временем Лея уже вошла в залу, где Мелеагант и Уриен склонились над планом перестройки столицы земли де Горр, и была не сразу замечена за смехом и шутками двух названных братьев. Мелеагант заметил ее и спросил: -Лея, как ты вовремя! Как наш целитель? -Мой! — напомнил Уриен, — я нашел ее в своих землях! Ищи себе целителя в своих. -Присоединю завтра твое графство к де Горр и посмотрим, — не оборачиваясь, пообещал Мелеагант, удерживаясь от смешка, — ну? -Устроила, ваше высочество! — покорно доложила Лея, усмехаясь, — напоила, накормила, спать уж сама ляжет. -А что тогда за зловещая усмешка? — поинтересовался Уриен. — Наговорила ей чего? -Нет, просто получила оценку принцу де Горру, — Лея не скрывала издевательского смешка, — вы, ваше высочество, надменный, тщеславный, властолюбивый мальчишка! Уриен захохотал первым. Мелеагант, не вовремя отпивший из своего кубка, поперхнулся от смеха и закашлялся. -Глаз — алмаз! — проговорил Уриен сквозь слезы. — Боже… Лея широко улыбалась и ничего не говорила, ожидая продолжения реакции. Мелеагант, отсмеявшись, сказал: -Забавница! Пусть говорит, я ценю своих целителей… -Моих! — Уриен всерьез начал беспокоиться. — Лилиан — мой целитель. «Это вряд ли», — мрачно подумала Лея, глядя на Мелеаганта, склоняющегося над картой перестройки города, — «он если позовет, она наверняка останется…», но Лея была умной и вслух ничего не сказала. Из коридора позвали графа Уриена и он поспешно вышел, а Лея, не удержавшись, проследила его уход взглядом затравленного зверька. Мелеагант заметил это и, когда за Мори дверь закрылась, спросил тихо: -Всё страдаешь по нему? Лея вздрогнула, пойманная на месте собственного преступления и, потупившись, кивнула. -Он попал в сети Морганы, — с жалостью отозвался Мелеагант, — Лея, милая, мне жаль тебя и твоей любви, но если ты посмотришь на рыцарей и… -К черту, — прошипела Лея, вскидывая голову, — Мелеагант, ты дал мне шанс на жизнь, спасибо. Не говори, однако, что мне лучше делать и как поступить! Ты мой господин, и мои руки — твои, мой голос — твой, мои танцы — твои и жизнь моя — тоже твоя. Но сердце — только мое и только моё! -Пока он влюблен в Моргану, не вижу для тебя шансов, — честно признал Мелеагант, — ты, Лея, хоть и служанка при моем дворе, танцовщица, но не безразлична мне судьбой. Я спас тебя и несу ответственность за твою жизнь. -А ты сам…- Лея понизила голос, оглянувшись на дверь, — много ли о любви знаешь? Что с Гвиневрой этой решил? Что ты знаешь о шансах?! -Лея, милая…- Мелеагант предпринял еще одну попытку, бессчётную, на его памяти, но одинаково болезненную для Леи. -Простите, ваше высочество, мне должно идти! — Лея, не дожидаясь окончания фразы, вывернулась в двери с ловкостью ящерицы, метнулась вспугнутой тенью по коридорам, пробежала до своей комнатки, которая всегда казалась ей самой какой-то сиротливой и бросилась в постель, не раздеваясь. Ее хрупкое тело сотрясли рыдания. Граф Уриен был ее болезненной любовью, и она знала, что граф смотрит на нее как на смешную танцовщицу, служанку. Он заботлив к ней, но забота эта идет скорее, как к слабому существу, как к другу, а не объекту любви и от этого было еще больнее. Она получала тепло от человека, которого любила больше, чем кого-либо или что-либо на свете и тепло это было обманным, но не настолько, чтобы иметь возможность создать иллюзию чувства. Но когда сильное чувство овладевает яростной юностью — приходит безумство и рьяность. Лея давно гнала от себя мысли, … но мысли подлые, их нельзя изгнать насовсем.