Порвать паутину

      Обратный путь показался Кагуре слишком коротким. Она не успела обдумать и трети того, что услышала, не понимала, как же действовать дальше. Ясно было одно — времени у них со «старшим братом» мало. Признаться, до сих пор Кагура не больно-то обращала внимания на его течение. Какая разница, сколько раз снаружи луна сменит солнце? Задумываться об этом — только расстраиваться от потерянного времени да собственного бессилия изменить свою участь, как ни крути, а узницы. Конечно, она знала, что рано или поздно под гору заявятся если не сам Инуяша, то его смертные спутники. Кагуре даже хотелось, чтобы это произошло побыстрее, — так осточертели эти каменные коридоры и своды перед глазами. Теперь же, когда горшок вечности треснул, демоница желала, чтобы вода времени вытекала из него не слишком быстро. Теперь ей надо было успеть, не ошибиться… и не попасться. Кагура остановилась посреди коридора. Отсюда уже совсем близко до большого зала, так что стоит быть осторожной. Замысловатое движение раскрытым на четверть веером, и ветер летит вперед, собирая запахи и голоса. Почему она раньше даже не задумывалась о таком использовании своей силы? Только ли потому, что Нараку хотел от нее примитивных ловушек и боевой мощи, в которой изящества, как в суковатой дубине самого тупого из они? А ее собственная голова где была? Кагура коснулась пальцами лба, пробежалась по виску, зачем-то тронула тугой узел волос. Этот разговор с Безликим… маска не просто подкинула сложную задачку, она что-то изменила в ней самой. Противно признавать, но в день, когда Нараку втянул в себя отчаянно сопротивлявшегося Мусо, она действительно почти окончательно смирилась со своей участью. Желание сбежать никуда не делось, но сжалось, истончилось, превратилось из пожара в слабый огонек бумажного фонаря. Ветер ласково коснулся щеки. Кагура удивленно приподняла ресницы, и тут же мысленно хлопнула себя по лбу — она и позабыла, что отправила разведчика. Запахи были все те же — пыль, камень, старое дерево. Ни смертных, ни демонов в зале не было. Разве что Канна? Эту и ветер может не учуять. Канна. Да, это было проблемой. Да что там, Танцовщица ушам своим не поверила, когда после всех указаний маска заговорила о «сестре»!  — И еще одно, — безликий помолчал, как будто сомневался, но принял решение и продолжил — Нам будет нужна помощь Канны. Кагура от неожиданности даже не нашлась сразу, что сказать на такую самоубийственную нелепость. Или это от воспоминаний о замковых подземельях перехватило дыхание?  — Это невозможно, — выдохнула она наконец. Дальше пошло легче, — Канна полностью предана Нараку. Она обязательно донесет на нас!  — Мы не обойдемся без нее, — маска с каждым словом казалась все более живой. Вот и сейчас по белому лицу пробежала тень, будто человек покачал головой, — Если проводить ритуал здесь — окажемся в ловушке. Разоблачим себя перед Пауком и предоставим отличную возможность покончить с нами одним ударом. Нам нужна помощь твоей младшей сестры, Кагура. Поговори с ней.  — То есть как это… «младшей»? — уцепилась за новую нелепость демоница, не желая пока продолжать разговор о деле, которое виделось ей все более безнадежным.  — Как есть, — усмехнулся безликий, — Тебе никогда не казалось странным, что, создав первой лишенную чувств и привязанностей, «полностью преданную» себе Канну, он потерпел такую неудачу с тобой? А может, все было иначе?  — Я… не думала об этом, — Кагуре вдруг захотелось оправдаться, — Не до того было. Она даже перед Нараку себя такой дурой не чувствовала! А тут действительно, будто мудрый нии-сан легкомысленную и ветренную имоото на путь истинный наставляет. И хочется ему верить… Нельзя. Верить нельзя никому. Вот забьется сердце у нее в груди, тогда и подумаем о доверии.  — Даже если и так, теперь-то какая разница? Нараку опять соврал. Тоже мне, новость! — с деланным безразличием фыркнула Кагура.  — Соврал, скрывая ошибку, о которой знал только он. И еще я. Сила камня душ опьянила его, вот и дал Паук маху. Ну а я… слегка подтолкнул его под локоть.  — Ты сейчас о чем? — свела брови демоница. Слишком много тайн свалилось в один разговор на ее бедную голову.  — Потом расскажу, — чуть улыбнулся Безликий, — Сейчас важно другое. Канна предана Нараку далеко не так беззаветно, как он думает.  — С чего ты взял? — безликий рассуждал с такой уверенностью, будто доподлинно знал о мыслях и делах Нараку. Или на самом деле знал? Маска наградила Кагуру внимательным взглядом черных провалов глаз.  — Да. Я сумел дотянуться до его мыслей и воспоминаний. Не всех, конечно. Но кое-что знаю. Ты помнишь битву, когда жрица пустила в зеркало Канны стрелу? Что случилось той ночью? Еще бы Кагура забыла ту историю!  — Духовная стрела переполнила зеркало, и оно треснуло. А потом души вылетели обратно, — она едва заметно дернула плечом. Кому охота вспоминать о поражениях?  — А та стрела?  — Осталась… внутри, — Кагура медленно поднялась, зачем-то тронула свою прическу и перья-заколки, — Хочешь сказать, очищающая стрела как-то подействовала на Канну через зеркало? Это было вполне возможно. Ведь Зеркало — тоже часть Канны.  — Именно, — подтвердила маска, — Никакая пустота не может остаться нетронутой, если касается мира. Оттого даосы и буддисты уходят в безлюдные места. Так и пустота Канны была обречена заполниться. А стрела жрицы только ускорила естественный ход событий.  — Звучит складно, — Кагура никогда не была поклонницей высокоумных разговоров, — Но слишком заумно, чтобы я поняла и согласилась. Вот тебе, «братец»! Нечего дурить голову простой девушки слишком умными словами. Без тебя желающих умом похвалиться хватает, плюнуть некуда!  — У Канны есть сердце, — безликий не злился. Его словно устраивала недоверчивость собеседницы, ее манера прицепиться к неосторожному или специально подброшенному слову, — А значит, есть собственная душа и воля. Нараку смог лишить ее чувств, но сделать бесплодной ее душу не сумел. Он вынул сердца у вас обеих, значит, не доверяет не только тебе, но и Канне.  — Чи! Демоны с тобой… Так и быть, попробую, — Кагура отвела глаза от светящегося лица в темноту. Она понимала, что спорит, больше потворствуя своей обиде, чем подозрительности. И… да, она хотела бы, чтобы «братец» оказался прав. Но с чего начать? О чем говорить? Как не позволить обмануть себя снова? По привычке Кагура направилась было в большой зал, но тусклый холодный свет факелов и мерзкое шуршание в глубине так раздражали, что демоница развернулась и нырнула в первый попавшийся коридор. Куда угодно, лишь бы подальше от этого мерзкого места. Куда-нибудь… где можно ощутить прикосновение ветра. Прохладный ночной воздух неожиданно обнял со всех сторон, ласково взъерошил челку чуть влажными от недавнего дождя дуновениями. Ночная темнота и туман барьера сбили Кагуру с толку — она и не заметила, как вышла из туннеля наружу.  — Яре-яре… Я ведь запретила себе это делать, — вздохнула Кагура, — Хотя чего уж теперь… Она усмехнулась и двинулась дальше. Уж если взялась нарушать собственные запреты, так на всю катушку. Здесь, поблизости от вершины, барьер отстоял от самой горы довольно далеко и был не то чтобы тоньше, но прозрачнее. За поворотом горной тропы Кагуре открылось поросшее лесом ущелье, перечеркнутое узкой полосой веревочного моста, далекие огни человеческой деревни, край озера… и царившая надо всем растущая луна в щедрых россыпях звезд.  — Вот, значит, как… Две недели, — сказала себе Кагура. Она ведь не зря запретила себе выходить из пещер. Этот участок горы не был единственным безопасным местом для прогулки, на Хакурей хватало и скальных балконов, и внешних тропинок с самыми живописными видами. Просто Кагура слишком хорошо себя знала. Стоит ей дать себе волю, прислушаться к голосу ветра даже в самый серый день или ненастную ночь, и все. Танцовщица точно вытворит какую-нибудь самоубийственную глупость, а Нараку проглотит ее, и даже ни веером, ни заколками не подавится, мерзавец. Кагура хорошо помнила, как стояла тогда в арке одного из выходов, только не здесь, а ближе к подножию, и смотрела на закат. Четко очерченный круг солнца опускался все ниже, лес на соседней горе светился удивительно маняще и уютно, она даже разглядела первых светлячков… почти разглядела, но в один миг гору окружила дымчатая туманная завеса, полная недоброго холода. И все исчезло. Великолепный лес превратился в невнятную темную массу, ветер утратил добрую половину запахов, а закатное солнце превратилось в чадящий масляный светильник. Одни горные духи ведают, как Танцовщице удалось сдержать охватившую ее бешеную ярость и не броситься всей силой на ненавистную преграду, стремясь порвать полумесяцами клинков туман мертвого очищения, и улететь… вот только куда? И надолго ли? Потому она и сдержалась. И, спускаясь в темные коридоры Хакурей, пообещала себе не подниматься на поверхность. Все, что она себе позволяла — слабый поток ветра в тупиковом коридоре и бумажный фонарик с нарисованной сосновой веткой. А сейчас ветер колышет ее рукава и ерошит волосы, качает над головой толстые сосновые сучья, пахнущие свежей смолой и хвоей, поднимает в воздух аромат ночных цветов и трав… голова кружилась, как у пьяной, а ноги сбивались с ровного шага. Или ей просто снова хотелось танцевать? Бесшумно, как крыло бабочки, раскрылся веер, взлетел за спиной рукав верхнего кимоно, неверные прежде шаги обрели рисунок и смысл. Кагура танцевала под слышную только ей флейту ветра, распахивая навстречу никому не слышной музыке свою душу, пустую и темную, как пещера, где был жив только слабый огонек бумажного фонаря. А потом туда ворвался ветер. Кагура… никогда еще она так не соответствовала своему имени. Она танцевала с Ветром, слушала песню флейты Ветра, чувствовала всей кожей его прикосновения… она сама стала Ветром. Стала собой. Взмах, поворот, снова взмах… тропа слишком узка для танца? Что за беда, вот чудное старое дерево нависает над ущельем! Пробежать по стволу, и замереть, позволив ветру обнять себя во всех сторон, продержать как можно дольше последнюю прощальную ноту флейты.  — Я — ветер… — шепчут губы, — Лети. Лети, куда я не могу лететь… … В бледном свете растущей луны застывшего на краю обрыва Сещемару можно было принять за серебряную статую.  — Яре-яре… — покачал головой Джаккен, подглядывающий за господином из кустов, — Опять всю ночь так простоит. Что за наглец этот Нараку, столько хлопот доставлять господину! Право же, Сещемару-сама уделяет ему незаслуженно много внимания, совсем себя не бережет, выслеживая негодяя, — привычно ворча себе под нос, демон вернулся к потухшему костру, — А ты спи давай, бестолковка смертная… Что? Уже спишь… ну вот, и поговорить не с кем… Укоризненно глянув на свернувшуюся калачиком Рин, Джаккен устроился поблизости. Он, пожалуй, тоже поспит. Все ж таки, ему духовной силы не так щедро отмерили, да и годы уже не те, и Барьер этот проклятущий его так вымотал, так вымотал… а всего ничего ведь рядом постоял-то… И как Сещемару-сама только может к нему так близко подходить?.. — ворчал демон сам себе уже сквозь дрему. А Сещемару все пытался учуять хоть какой-то след. Да, барьер святой силы начисто срезал все запахи и ауры, но не в правилах демона было отступать. Тем более, что он был почти уверен — Нараку и в самом деле скрывается где-то там, за барьером. А значит, должен быть и проход… Внезапный порыв ветра коснулся лица, поднял волосы, качнул рукава… и принес с собой нежный цветочный запах.  — Глицинии, — сказал Сещемару, прикрывая глаза. Но цветочный ветер уже растаял, а тот, что пришел за ним вслед, не нес с собой ничего, кроме привычных запахов ночного леса и озера.  — Глицинии? — вынырнувший из приятнейшего сна, где они с господином штабелями укладывали врагов, Джаккен был тут как тут, тараща сонные желтые глаза, — Но в здешних местах не растут глицинии…  — Знаю, — уронил Сещемару таким тоном, что зеленый демон немедленно замолк и заторопился спать. А Сещемару снова смотрел на гору Хакурей. И некому было заметить, поменялось ли что-то в его взгляде.