Порвать паутину

За некоторое время до событий на горе Хакурэй

Великая гора Хакурей. Святая гора Хакурэй. Она возносится к небу своими крутыми склонами, шелестят под ветром покрывающие ее леса, шуршат каменные осыпи, блестят сбегающие с ее вершин ручьи. Снаружи она кажется неприступным монолитом, как светлая сила охраняющего ее святого мудреца. Но подобно тому, как точат сердце человеческое чувства, желания и сомнения, пронзают тело горы Хакурэй коридоры и пещеры. Целый город, подобный Киото, с окружающими его замками мог бы скрыться в них. Бродит неясное жуткое эхо по коридорам, клубится тьма темнее окружающей темноты в бездонных провалах, безнадежно монотонно капает вода с кончика сталактита, нарушая собой идеальную гладь черного зеркала воды в подземном озере. Никогда солнечные лучи не коснутся этой черной воды. Никогда дуновение ветра не потревожит мертвую гладь. Только капля, словно одинокая слеза с грубого каменного чела, срывается вниз, нарушая мертвое безмолвие. Кап. Кап… Кап. Кап… словно медленно, очень медленно бьется чье-то сердце. Беспомощность. Было ли в мире живых и мертвых, людей и демонов что-то, что он ненавидел больше, чем собственную беспомощность? Разве что собственную глупость. Хотя… любую ошибку можно исправить. Если ты можешь передвигаться. Или хотя бы говорить. Да даже стонать, умоляя о помощи, пусть даже она будет заключаться в милосердном ударе, но ты можешь стонать, пока есть хотя бы надежда, что тебя услышат. В этой пещере не было места надежде. Нараку, тварь, никогда не был глупцом… И созданный природой тайный уголок в недрах горы он превратил в поистине идеальную тюрьму. Не просто завалил вход, но зарастил каждую трещину, каждую щель, намертво отсекая своего пленника от внешнего мира. И от себя самого тоже. А ведь ты все еще боишься меня, Нараку. Боишься, что я сбегу сам, и ты не сможешь уже вернуть меня назад. И держать меня при себе боишься тоже. Связь — обоюдоострое оружие, и ты порвал все нити, протянутые между нами. Запер меня здесь, и уверен, что ни помешать тебе, ни выбраться самостоятельно я не смогу. Что я абсолютно беспомощен. Это правда. Но это не значит, что я сдамся. Я не позволю тебе убить ее, Нараку. Капля сорвалась с кончика сталактита, а навстречу ей колыхнулась волна. Маленькая, низкая, безобидная. Темное зеркало воды качнулось от берега к берегу. Не позволю. Снова волна пробегает по озерной глади. Некому видеть ее. Некому забеспокоиться, отчего мертвое доселе озеро пришло в движение. Я. Вырвусь. Отсюда. Темная выплескивается за отведенные ей пределы и бьет по каменной стене, бессильно опадая. Снова и снова. Пока однажды гора не содрогнется от грозди слепяще-белых молний. Загорятся несколько деревьев на склоне, упадет десяток валунов, запрудив горный ручей. Вода, лишившись привычного пути, начала искать новый… Треснул каменный потолок, сталактит рухнул в воду, потащив за собой каменные осколки… Но озеро успокоилось и застыло мертвой зеркальной гладью. Ровно на миг. А потом ее коснулся ветер. — Кагура… Помоги мне, Кагура… — беззвучно шепнула черная вода.

***

Бело-красный веер качнулся перед глазами. Туда-сюда. Не самое привлекательное зрелище — ни тебе тонкой, как шелковая нить, росписи тушью, ни многоцветной картины с тщательно выписанными цветами… простой узор, темные лаковые сегменты по краям. Ничего особенного. Но больше ей смотреть не на что. Да и не хочется. Насмотрелась уже. На каменные своды, которые будто так и норовят тебя похоронить, на крутые лестницы, где только ноги и шею ломать, на пропасти и коридоры… и на отвратительно кишащую массу плоти. Мерзкая живая каша копошилась внизу, а Кагура сидела на перилах, и зачем-то слушала этот невнятный шум, поигрывая веером. Одна на этой проклятой горе. Кохаку пасет поредевшую банду Семерых, Канна куда-то ушла, не сказав, по обыкновению, ничего и никому, Нараку… Хотела бы Танцовщица знать, где носит этого урода. Хотя бы ради уверенности, что на Хакурей она и в самом деле осталась одна. Открыть веер, закрыть веер. Даже на самое простое движение, пробуждающее ветер, не было желания. Апатия накатывала тяжелыми безнадежными волнами с тех пор, как ее заперли в этой священной горе. Да будь она трижды проклята, чтоб ей обрушиться! Кагура с треском сложила веер. Она даже не может сказать с уверенностью, собственные ли чувства ощущает, или ведется на морок Нараку! Хотя злость нынешняя — уж точно ее собственная. И тоска — тоже. Порой Танцовщица ловила себя на зависти к сестре. Канна, казалось, была вовсе лишена чувств. Ее не беспокоили непозволительные желания, не тяготила смертельная зависимость от Нараку, не печалило отсутствие сердца под белой тканью кимоно… А отсутствие ауры еще позволяло безопасно бродить по округе, не обращая внимания на святой барьер. Шутка в духе Нараку — святой отшельник защищает мерзейшего из демонов. Обхохотаться. До кровавых слез. Кагура качнулась на перилах вперед-назад, ощущая щекой застоявшийся воздух огромной пещеры. Она должна что-то придумать, иначе досидится тут, пока Нараку не пустит ее в расход. В этом исходе Кагура не сомневалась. Ксояро, ей следовало быть тогда умнее, не пытаться показывать гонор сразу… но не смогла противиться зову ветра внутри себя. Что ж, когда Нараку убьет ее, ветер наконец обретет свободу, до которой самой Кагуре не дожить. Если только она не придумает чего-то дельного прямо сейчас. Каждый день она повторяла эту мантру, и так ни до чего и не додумалась. Из ловушек Нараку невозможно вырваться в одиночку, а помочь Кагуре некому. Один раз уже смирила гордость, попросила… спасибо за урок, больше не будет. …Как живое, возникло перед глазами холеное презрительно-спокойное лицо Сещемару. Пальцы стиснули веер с такой силой, что он жалобно скрипнул. Будь у Кагуры хоть капля огненного дара, развеялся бы по пещере мелкий пепел, заметая следы гнева демоницы. Да что там, вся святая громада Хакурэй раскололась бы, извергая пылающие реки, дымом заволокла окрестные леса и поля, изгоняя или убивая все живое, не делая различий меж людьми и йокаями, а после… обрушилась обратно градом камней, похоронив под собой Нараку и все его порождения. Включая ее, Кагуру. Как жаль, что она не способна породить огонь. Даже такое жалкое пламя, что выходит у глупого лисенка, что таскается за Инуяшей. А сама Кагура, получается, еще более жалкая. И все ее танцы бесполезны. Все ее умения никчемны. Даже осколки камня Душ не помогли бы. В глубине души Танцовщица понимала это, оттого и рассталась с трофеем довольно легко. Сбежать нельзя. Сражаться — глупый и болезненный способ умереть, став пищей для Нараку. Будь она демоницей благородных кровей, может, и покончила бы с собой, не в силах вынести стыд от собственного несовершенства. Но Кагуру этот исход не устраивал. И если уж ей приспичит умереть, она попросит… Нет. Кагура подняла перед собой сложенный веер. С темного лака глянуло узкое отражение — полоска бледной кожи и бешеный взгляд. — Я. Никогда. Больше. Никого. Не. Попрошу. Помочь. Мне, — слова падали с губ тихие, тяжелые. Напоенные, будто кровью, яростью на себя саму. Такую слабую и глупую. Веер раскрылся с треском, как будто в пещере началась гроза. Даже запахло на миг свежестью, как снаружи. Резкий взмах, и вихри понеслись по извилистым коридорам, и горе тем, кто попадется на пути ветру. Бессильная ярость Кагуры жаждала выхода в разрушении. Хоть самом малом, незначительном… там обрушить колонну, тут спустить осыпь. Смести прочь след от магии Нараку на каменной стене подгорного зала… здесь все провоняло Нараку, пронизано им, будто плесенью… Ненавижу! Кагура вскочила на узкие перила, поднялась на пальцы, крутанулась вокруг себя, подчиняясь смутному порыву того, что называла душой, и снова взмахнула веером. Не новый танец. Буря, какой прежде никогда не случалось под горными сводами. И Кагура была ее центром. Взвыли, горестно и жалобно, подземные переходы. Застучали по стенам мелкие осколки камней, ставшие в миг смертоносным оружием даже для некоторых йокаев. Зашуршали разбуженные каменные осыпи, вспенилась и повернулась вспять вода в подземных ручьях. Вздрогнули непоколебимые прежде каменные стены горы Хакурэй. А ветер летел, все глубже и глубже, не зная преград, пока перед ним не встала каменная стена, тронутая магией Нараку. Несколько секунд две силы сражались… а потом камень осыпался, словно уже был чем-то источен, а магия демона не смогла удержать его. Ветер ворвался в пролом, пронесся по темной пещере, разгоняя затхлый, застоявшийся воздух, коснулся черной глади озера, — Кагура… Помоги мне, Кагура… — беззвучно шепнула черная вода.