Of Notices, Ditches, and Pinky Promises

— Должен сказать, Гилберт, ты отлично поработал, — похвалил его доктор Уорд, осматривая вывихнутую лодыжку Энн. Гилберт оценил похвалу своего учителя и кивнул в знак признательности, не в силах сдержать глубокий вздох облегчения, когда доктор Уорд сказал, что растяжение Энн пройдёт в течение нескольких дней, и что других серьёзных травм у неё нет. — Ну, похоже, наша девочка Энн сделана из более прочного материала, чем можно было бы предположить, — воскликнула тётя Джо, подходя к импровизированному больничному ложу Энн на обитой золотом кушетке. На длинном мягком диване, Гилберт устроил Энн, когда они с Коулом вернулись, и молодой человек приказал немедленно вызвать доктора Уорда, требуя подушки, одеяла, плед и еду для молодой леди, которую он бережно держал в своих объятиях. К тому времени, как приехал доктор Уорд, он уже как следует, зафиксировал и обработал лодыжку Энн, и если бы она не выглядела такой раздраженной, Энн могла бы увидеть то, как романтично выглядела эта сцена.  — Моя работа здесь окончена, — объявил доктор Уорд, закрывая свой медицинский саквояж. — Роллингс проводит вас, --распорядилась тётя Джо, и дворецкий быстро выполнил её приказ, выпроводив доктора, — ну, вы, конечно, всех нас напугали, юная леди, — сурово сказала она, обратив воё внимание на Энн, которая была так любезна, что выглядела огорченной под разочарованным взглядом старой женщины. — Извини, тётя Джо, — кротко сказала она, опуская пустую чашку обратно на блюдце, и осторожно держа в руках тонкий китайский фарфор, — я не хотела доставлять вам неприятности или впутывать в это всё. Я просто… я только хотела…. — Хватит об этом, — мягко сказала тётя Джо, — я рада, что ты в безопасности, Энн, девочка. Мы ещё поговорим об этом за завтраком. А теперь я пойду, и позабочусь о том, чтобы подговорили ещё несколько комнат, — и многозначительно переглянувшись с тремя подростками в гостиной, тётя Джозефина элегантно вышла их комнаты. Стук её эбонитовой трости эхом разнёсся по мраморному коридору. Энн застенчиво посмотрела на Коула и Гилберта, изо всех сил стараясь не задерживаться взглядом на кудрявом молодом человеке, борясь с румянцем, который отчаянно хотел расцвести на её щеках, когда она вспомнила, как он нёс её на руках в элегантный дом. Гилберт поднял её так, словно она весила чуть больше пёрышка, его руки надёжно и уверенно обхватили её спину и колени, а затем его руки работали так профессионально с её повреждённой лодыжкой, пока они ждали доктора. Она полагала, что он действительно мог бы заботиться о ней, по крайней мере, так же, как он мог заботиться о любом своём соседе, который был бы ранен, и эти размышления, безусловно, заслуживал благодарности. Энн нужно было только набраться храбрости, чтобы произнести эти слова. — Я пойду, проверю, не нужна ли помощь тёте Джо, — объявил Коул, нарушая странное, напряженное молчание, когда подошёл к Энн и быстро обнял её, — я принесу тебе ещё чая. — Коул? — Спросила Энн, когда он взял её чашку, умоляя своими широко раскрытыми серо-зелёными глазами не оставлять её наедине с Гилбертом. Хотя её друг, казалось, прочёл послание Энн, он просто мило улыбнулся и нежно поцеловал её в лоб. — Всё будет хорошо, — прошептал он ей на ухо. — Предатель, — прошептала Энн в ответ, но в её насмешке не было никакой злобы. Она полагала, что рано или поздно ей придётся поговорить с Гилбертом наедине, но предпочла бы, чтобы это было не раньше, чем через несколько лет, а может быть, и десятка лет. Однако судьба никогда не была так добра, чтобы дать Энн именно то, что она хотела, и Коул, казалось, был в сговоре с непостоянным перстнем судьбы. Молодой человек вышел из комнаты, красивой, уверенной походкой, и теперь остались только Энн и Гилберт. Молчание, повисшее между ними, было таким же напряженным, как и в канаве, и в поездке. Если вдуматься, то очень многие промежутки молчания, пронизывавшие их знакомство, были окрашены той бурлящей электрической энергией, которая так часто заставляла Энн чувствовать себя лампочкой, готовой вот-вот лопнуть. Ей нужно было что-то сказать, произнести эти слова, пока они не поглотили ее целиком. — Гилберт, спасибо… — Это ты, — прервал он её, глядя на Энн своими большими карими глазами, в которых была буря эмоций, как и много раз с тех пор, как они встретились в поезде этим утром, — девушка, к которой у меня есть чувства. Это ты, Энн. — Я тебе не верю, — сказала Энн, не в силах сдержать порыв в своих словах, и отвернулась от красивого мальчика, — ты сказал, что девушка, которую ты заметил — дух свободы, красива, и поддерживает тебя. — Это и есть ты! — Ты сказал, что её имя очень интересно! Винифред Роуз гораздо более изыскано, чем просто старое Энн. — Но ты не просто старая Энн, — настаивал Гилберт, — ты же Энн с двумя «н». — Вы обнимались. — Она утешала меня, — смущенно объяснил Гилберт, придвигаясь ближе к кушетке и ожидая, что Энн отвергнет его предложение. Когда она этого не сделала, он опустился на маленький уголок дивана, рядом с ней, его бедро едва касалось её прикрытого одеялом бедра, — я рассказывал ей о краже, о Мэри, о своих заботах на ферме и в школе, и я вроде как сломался, а мисс Роуз подставила мне плечо, чтобы поплакать. Энн пристально посмотрела на Гилберта, ища в его словах хоть малейший намёк на фальшь. Все, что она видела — это, то же самое выражение открытых глаз и открытого сердца, которое слишком часто появлялось на лице молодого человека, когда он находился в ее обществе. Именно этот взгляд заставил ее поверить, что Гилберт действительно любит ее. — Ты мог бы поплакать на моём плече, — пробормотала она, наконец, скрестив руки на груди, и невольно, надув губы. — Но тебя же там не было. Вообще-то, ты должна была быть в Новой Шотландии с Коулом, — заметил Гилберт, его тон изменился с торжественного на серьезный. —Ты злишься на меня? — Удивилась Энн, поняв, что ей невероятно стыдно за свои действия. — Я слишком рад, что ты в порядке, чтобы злиться, — признался он, проводя рукой по своим кудрям. — Я очень разочарован… — Это ещё хуже! Злись вместо этого, пожалуйста, — попросила Энн, заставив Гилберта улыбнуться. — Нет, это ничто иное, как разочарование, Энн, девочка, — ответил он используя прозвище тёти Джо, и заставляя сердце Энн затрепетать, когда он произнёс его, казалось, он должен был всегда называть её таким прозвищем, — ты солгала. — Я думала, что должна была сделать это, — призналась Энн, теребя манжету своего рукава. — Ты видел Мариллу в прошлую субботу, и, по правде говоря, она даже запретила мне снова ехать на поиски. — Значит, она не знает, что ты здесь? Энн… — Я знаю, я чувствую себя достаточно несчастной из-за этой лжи и без твоих лекций. — Должно быть, она действительно беспокоится о тебе. — Она думает, что я пробуду в Кармоди с семьёй Дианы до завтрашнего вечера. — Ну, думаю, она удивится, когда завтра утром я приведу тебя обратно в Зелёные Крыши, — язвительно заявил Гилберт, одарив её одной из своих улыбок, и она ответила ему тем же, хотя её мысли были различными наказаниями, которые, как она была уверенна, Марилла придумает для неё, особенно, когда она вернётся домой раненная. Ей ещё повезёт, если она увидит что-нибудь, кроме Зелёных Крыш и школы, до её окончания. И если она была обречена сидеть взаперти в течение следующих нескольких недель, самое меньшее, что она могла сделать, это быть честной с Гилбертом, когда было маловероятно, что они смогут увидеться друг с другом и поговорить наедине в ближайшее время. — Я тоже заметила тебя, Гил, — сказала она тихим робким голосом, но глаза её сияли той страстной яростью, которую Гилберт заметил и восхищался с того самого дня, как она ударила его по голове своей грифельной доской, — я заметила, что ты умён, остроумен, иногда очарователен. Ты храбр, добр, терпелив, особенно со мной, хотя я не знаю почему, но теперь, думаю, понимаю. — Я серьёзно, Энн, — сказал Гилберт искренне. — Нет никого другого… и никогда не будет, по крайней мере, для меня. Это ты. — Гилберт, я… — Энн запнулась, пытаясь правильно подобрать слова, чтобы он понял, — я не могу… мне очень жаль… Просто я… не готова. Я не готова к чему-то такому серьёзному, как ухаживание. Я хочу, но сейчас просто не могу. Энн опустила голову, боясь увидеть боль на лице Гилберта, зная, что это сейчас значит сейчас, как сильно она ранила его за последние три года своей холодностью, и как неоспоримо она могла лишить всякую надежду на дружбу между ними, не говоря уже о романе. — Но ведь есть шанс? — Его голос был мягок и полон сомнения. Энн поймала его прекрасный ореховый взгляд и поняла, что мальчик рядом с ней не оттолкнул её и не потребовал, чтобы она приняла решение, сломив саму себя. Он смотрел на нее так, словно она обещала ему весь мир, и Энн знала, что никто другой не сможет понять ее так хорошо, как Гилберт Блайт. Шестнадцатилетняя девочка улыбнулась и дотронулась до лица Гилберта. — Гилберт, никаких шансов не будет, — нежно сказала она, проводя большим пальцам по морщинкам в уголках его глаз, когда он посмотрел на неё со страдальческим смущением, — у тебя не будет никаких шансов, если не будет никакого соперничества. Ты для меня единственный. Я знаю это, и, возможно, именно поэтому я сопротивлялась тому, чтобы выразить все свои чувства словами. Потому что теперь между нами всё по-настоящему, мы поделились сокровенными тайнами наших сердец, и это страшно, Гил. — Я тебя пугаю? — Спросил он, протягивая свою руку, чтобы сжать её. — То, что ты заставляешь меня чувствовать, пугает меня, — объяснила Энн, — тебя это не пугает? — Думаю, да — согласился он, — но это также ободряет, выразить эти чувства словами, чтобы рассказать о них тебе… чтобы ты рассказала мне о своих. Это приятно ощущать. — Да, — согласилась Энн, — мне жаль, что я прошу тебя подождать. Это не вопрос взаимности, а вопрос времени. Мне нужно закончить свои поиски, Гилберт, прежде всего. Даже нас. — Это сделает тебя счастливой? — Ты знаешь ответ на этот вопрос, — сказала она, и Гилберт подумал о цилиндре, который ждал его в кабинете доктора Уорда, печально улыбаясь и одновременно вздыхая. — Хорошо, — согласился он, — но пообещай мне кое-что, пожалуйста. Больше никакой лжи. И когда ты снова отправишься на поиски, возьми кого-нибудь с собой. Это не обязательно должен быть я, но Коул или Диана, просто… пожалуйста, возьми кого-нибудь ещё. По крайней мере, так, если ты свалишься в канаву… — Клянусь, до сегодняшнего дня такого не случалось! — … там будет кто-то, кто поможет тебе выбраться. И независимо от того, была ли эта канава буквальной или фигуральной, Энн поняла, что ей действительно нужна поддержка её близких, чтобы помочь ей выбраться из промозглой ямы обратно, на свет. Это действительно было слишком глупо идти туда в одиночку. Целый день в канаве, несомненно, мог творить чудеса с мнением человека на такие вещи, как личные поиски и любовь. Решив сохранить веру Гилберта в нее, Энн убрала руку с его щеки и положила ее между ними, подняв мизинец. Когда Гилберт не двинулся с места, серо-зеленые глаза Энн нетерпеливо уставились на ее вытянутый палец. Поняв это, Гилберт переплел свой мизинец с мизинцем Энн и сжал его. — Я, Энн Ширли-Катберт, клянусь, что не сделаю ни единого шага вперёд в своём стремлении раскрыть своё наследие, тем самым удовлетворяя отчаянную потребность понять, кем я являюсь, без защиты и поддержки родственной души рядом со мной. Моими родственными душами являются Мэтью, Марилла, мисс Стейси, тётя Джо, Диана, Коул, и ты. — Я рад, что попал в этот список, — съязвил Гилберт. — Так и должно быть. Он невероятно отборен. — Итак, как мы скрепим это обещание? — Просто потряси его, вот так, — проинструктировала Энн, крепко встряхнув их соединённые руки, прежде чем попытать отпустить их, но мизинец Гилберта всё так же оставался переплетённым с её. Энн озадачено посмотрела на него, но тут же поймала на себе один из долгих красивых взглядов Гилберта. Теперь она поняла, что означал этот взгляд, и сердце её затрепетало от восторга. — Энн, может быть, мы скрепим это обещание по-своему? — Спросил он, стесняясь приблизиться, но, всё же решив спросить. — Что ты имеешь в виду? — Спросила она, покраснев, когда карие глаза Гилберта многозначительно опустились на её приоткрытые губы. — О… Энн и Гилберт преодолели разделяющее их пространство. Когда их губы соприкоснулись, это блаженство, покой и счастье в одном флаконе. Энн вздохнула прямо в рот Гилберту, и он улыбнулся ей, ощущая вкус лимона от её чая на самом кончике его языка, который на мгновение высунулся, когда он повернул голову, чтобы поймать губы Энн. Энн наслаждалась поцелуем и дорожила каждой минутой, когда они с Гилбертом оставались так тесно связаны. Это был первый поцелуй, в котором они забыли обо всех остальных. Ни один роман никогда не смог бы передать ту чистую эмоцию, которая была связана с нежной лаской. Слова были неспособны передать чувства, переполнявшие Энн с каждым ударом ее сердца. Если раньше она думала, что влюблена в Гилберта Блайта лишь наполовину, то теперь поняла, что влюблена в него по уши. И он собирался дождаться ее. И она будет ждать его. Потому там находились больше не Энн и Гилберт, это были Энн-и-Гилберт. Там были Зелёные Крыши и фруктовый сад, Квинс, медицинская школа и преподавание. В Эйвонли были всё ещё не найденные канавы, непрочитанные книги и новые страсти, которые нужно было изучить. Были годы роста, печали и радости из-за новорожденных жеребят и новорожденных малышей, рассветов и закатов, а также отдельных суббот, когда каждый из них выполняли свои обязанности, которые помогали им достичь успеха в своём призвании. Где-то в Болингбруке была маленькая церковь, которая звала Энн, песня сирены уносила её от Эйвонли, Зелёных Крыш и Гилберта, но ненадолго. Достаточно для того, чтобы дух Энн обрёл свой душевный покой и утерянную частичку себя. Гилберт понимал это, и, поскольку поцелуй Энн остался на его губах, когда они оторвались друг от друга, а мизинцы всё ещё были сплетены, как объятия влюблённых. Он знал, что ожидание его девочки-Энн будет стоить того.