Хроники Особого Отдела

Мартовское неяркое утро встретило Рашида Ибрагимовича в Комитете. Отведённое Худоярову место, справа от окна, позволяло ему смотреть, как на вымороженном пятачке внутреннего двора скребёт широкой лопатой снег худенький солдатик. Несмотря на 20 марта и небольшую оттепель, зима не торопилась сдавать свои права. Рабочий день начался, и собравшиеся, молча, ожидали, пока им расставят на столе только что разлитый по стаканам чёрный чай в тяжёлых подстаканниках с гербом. Стаканы, скорее всего, принадлежали ещё старому хозяину кабинета. Вещи часто бывают долговечнее людей… От почти крамольной мысли генерал ощутил на сердце уже привычную тяжесть. Перевёл взгляд, и… невольно обратил внимание, как начальник Третьего управления Грибанов Олег Михайлович – он сидел слева – избегает встречаться глазами с Сахаровским. Александр Михайлович, второй год тянущий воз внешней разведки страны, заметив это, только хмыкнул и тоже отвёл взгляд. Худояров потянулся за стаканом – сделать глоток – и осознал, что взгляды обоих пересеклись на сидящей рядом с ним фигуре. Часы бухнули, и ровно в семь в кабинет вошёл Семичастный. Попав из полутёмного коридора в ярко освещённое помещение, он слегка поморщился от режущего глаза света и, отодвинув подальше прикрытую прозрачным зелёным стеклянным колпаком лампу, негромко сказал: – Доброе утро. Начнём, товарищи. Голос прозвучал в каком-то полу утвердительном, (или, скорее… полу осуждающем?), тоне. С каким-то усилием, словно руководителю КГБ не хотелось начинать заседание. В наступившей тишине почти вызывающе звякнула о стекло стакана ложка – это начальник Особого отдела энергично размешивал свой чай. Владимир Ефимович строго посмотрел на него, и последний с тяжёлым вздохом отодвинул стакан в сторону. – Мы собрались заслушать товарища полковника, – тихо продолжил Семичастный. – Поставлены серьёзные вопросы… впрочем, давайте вначале отчёт. Пожалуйста, Ян Геннадьевич. Настольная лампа, призванная успокаивать присутствующих своим зелёным светом, странно увеличила накал и заблестела. «Кота приволок, засранец», – внутренне содрогнулся Худояров. Впрочем, на криминальные блики никто не обратил внимания. Ян встал. Подняв голову, он обвёл присутствующих пристальным взглядом. В кабинете стало прохладно и как-то… неуютно. Но долго начальник особого отдела не давил – улыбнулся и, обратив взор к портрету Ильича, с отеческим прищуром смотревшего на кабинет со стены, начал: – Феликс Эдмундович лучше смотрелся… – присутствующие вздрогнули. – Суть доклада в следующем. Как все помнят, в сентябре прошлого года личный «переговорщик» Кеннеди господин Джон Маккой, вместе с женой и дочерью, одолжив купальный костюм, мирно плавал в Пицунде с Никитой Сергеевичем. Утром следующего дня наш с вами руководитель начал выражаться воинственно и грубо, назвав нагловатые предложения американцев ультиматумом. Как результат, возникла Берлинская стена, и мы, фактически, перерезали все коммуникации в Западном Берлине. На сегодняшний день вопрос стоит таким образом: если Запад применит силу, будет термоядерная война. Возможно, у нас после этого останется кусок тайги, а в США пустыня Невада, но все господа союзники, как у нас, так и у них, будут уничтожены. Хрущёв решил, что лучший способ успокоить Америку – её запугать. Ведущий ядерщик Сахаров позволил себе выступить за разоружение, и хотя он, безусловно, сунул свой нос в то, что его не касается, но, товарищи, надеюсь, нам всем хочется ещё немного пожить… В связи с этим были предприняты некоторые действия. Во-первых, если никто не забыл, (в том числе – с чьей помощью), то в 1959 году был успешно арестован полковник Пётр Попов, первый в советской военной разведке разоблачённый агент ЦРУ. Во-вторых, сегодня я передаю вам материалы на полковника Пеньковского. Не стану вдаваться в подробности, однако уверен: необходимо на сегодняшний день продолжить аккуратно его вести и помочь товарищу передать ещё немного соответствующих данных о состоянии нашего стратегического наступательного вооружения, запланировав разоблачение не-товарища Пеньковского не ранее октября этого года… Владимир Ефимович вздрогнул, услышав фамилию, и переспросил, посмотрев на Гришанова: – Вы серьёзно? Тот медленно встал из-за стола и, кивнув на лежащую на сукне папку, сообщил: – Сотрудниками оперативно-технического управления была записана часть его разговоров с бизнесменом Гревилом Винном, проживающим в гостинице «Украина». И это, несмотря на включённые в ванной комнате краны и громко работающее радио… – В дополнение, – смог произнести Рашид Ибрагимович. – При негласном обыске в квартире Пеньковского… – Ян улыбался, – были обнаружены тайники со средствами шифровки и дешифровки… Он всё ещё улыбался. Грибанову показалось, что у начальника особого отдела сейчас треснут губы от усилий удержать эту улыбку… – С противоположного берега Москвы-реки телескопической фототехникой мы смогли «снять» на плёнку приём радиопередач, – вставил Олег Михайлович. – У меня складывается впечатление, товарищи, что вы ведёте себя, как школьники, хвастающиеся своими оценками. Это недостойно коммунистов, – услышали докладчики. Сахаровский загрустил. Он, как руководитель внешней разведки, не мог сегодня похвастаться подобными успехами, наоборот. И, конечно, Семичастный, крутивший в руках ручку, показал на него и попросил: – Мы и Вас слушаем. Так учитель в классе мгновенно вычисляет не подготовившего задание ученика. И безжалостно спрашивает. И смотрит, как аист на лягушку – склюнуть или дать попрыгать?.. Непривычные мысли. Непривычные чувства… и привычная уже злоба на этого… этого… разулыбался тут! Сахаровский мрачно уткнулся в бумаги. – У меня нет бравурного доклада. Восьмого марта вернулась, полностью провалив задание, группа особого отдела. Вместо внедрения были уничтожены крайне важные фигуры. Как результат: по-видимому, кризис, связанный с военным обострением, только усилится… Он повернулся корпусом к Семичастному, точно ожидая от него немедленного решения. Но тот сидел, безучастно глядя в окно, постукивая кончиком ручки о гранёную стенку стакана. Как тот самый учитель, заранее уверенный в том, что не услышит ничего стоящего! Сахаровский возмущённо передернул плечами: – Я потребовал отстранения, однако, (как всегда), товарищ полковник, решил всё по-своему. – Ну, не всем же, как Ваське Сталину, за длинный язык и водку грудную клетку ногами ломать… – голос Яна был ровен, но отчего-то в кабинете похолодало ещё сильней. Присутствующие вздрогнули. – Объяснитесь, – резко потребовал Владимир Ефимович. – Так ваши же люди, – Ян мотнул головой в сторону начальника внешней разведки. – Ваши! Вчера его решили, наконец, схоронить. Умершего от «сердечной недостаточности», занесённой в грудную клетку. Кого бояться-то было?.. Ну, давайте, продолжим в том же духе: посадим ведущих сотрудников, которые, по сути, сумели ВДВОЁМ уничтожить клоаку в центре Европы. Между прочим, теперь им в Вену надо. Чтобы как-то Ватикан потом приструнить… «И фиг кто-то его приструнит, если вы моих посадите!» – отчетливо послышалось за этой внешне спокойной фразой. – Я за сотрудничество между управлениями, – уже без всякой улыбки проговорил начальник Особого отдела. – За разум. И не моя вина, что у Никиты Сергеевича кукуруза в голове. И ещё неизвестно, куда кривая выведет… – В руках эмоции советую держать! – повысил голос Семичастный. Фраза, равная государственной измене, вырвала его из сосредоточенного оцепенения. Он резко выключил блистающую изумрудом лампу, и все увидели, как с трудом сдерживает бушующую внутри бурю руководитель КГБ СССР. Но Ян посмотрел прямо на него и строго продолжил. – Надо укреплять обороноспособность страны? Кто бы спорил! Но допустить ядерный конфликт мы не можем ни при каких обстоятельствах! Сегодня… э-э-э… Никита Сергеевич «на коне», а потому предлагаю: немного успокоить руководителя и принять все необходимые меры, с целью погасить нарастающее напряжение. Думаю, что только объединённые наши усилия способны на сегодняшний день как-то оттянуть предстоящий кризис. Из всего вышесказанного вытекают два вопроса: подготовка к устранению Кеннеди и второй… – Ян Геннадьевич… второй вопрос обсуждать преждевременно, – тихо и вполне миролюбиво произнёс Александр Михайлович. Все вздохнули. Семичастный сделал несколько больших глотков, опустошив стакан, и кивнул: – Мы продолжаем слушать ваш доклад, товарищ полковник… Ян подмигнул – почему-то лампе – и начал: – Следующая серьёзная для обсуждения тема – освоение околоземного пространства. Позавчера осуществлён запуск нового ИСЗ «Космос-1»… В московском утреннем небе ветер разгонял серые тучи. *** — Попу отсидел! Пошли в буфет, позавтракаем – пожаловался Ян генералу, выйдя с совещания. – Когда ты только повзрослеешь и поумнеешь, – смог дать, наконец, волю словам Рашид Ибрагимович. – Между прочим, – сообщил нахальный полковник, – зрелый возраст – период между концом иллюзий молодости и началом галлюцинаций старости… и, вообще, тебе ли не знать, мудак с возрастом не становится мудрецом – он просто становится старым мудаком. Худояров поперхнулся и промолчал. …Столовая в главном здании КГБ начиналась с лозунга «Заветам Ленина верны!». Видимо, повесили для лучшего аппетита сотрудников. Следом за ним, чуть ниже, (наверное, способствуя здоровому пищеварению), висела копия картины Айвазовского «Девятый вал». В нишах по углам разместились ещё три шедевра отечественного искусства: «Утро в сосновом лесу», «Три богатыря» и «Иван Грозный, убивающий своего сына». Кроме того, заботясь о высоком партийном уровне лучших сынов Отечества, на столиках, с аккуратными и ежедневно меняющимися скатертями, точно между солонкой и перечницей, заботливо стояла маленькая вазочка с пластмассовым цветком сомнительного цвета и качества, и треугольный картонный лозунг. Надписи на гранях были достойны отдельного упоминания. Первая крупными красными буквами провозглашала: «Партия – наш рулевой!». Вторая инструктировала: «Хлеб – драгоценность, им не сори, хлеба к обеду в меру бери!». Последняя грань грозно предупреждала: «Будь бдителен!». В результате каждый сотрудник мог выбрать во время принятия пищи наиболее удобное и полезное для себя воззвание. К счастью, все посетители столовой знали, что в столовой на них смотрит хорошо видимый со всех столиков портрет Феликса Эдмундовича, а потому треугольный картон обычно не поворачивали, ограничиваясь только рекомендацией о бдительности, (отчего-то именно она чаще всего оказывалась перед глазами обедающего). Утром сотрудников было мало, поэтому взяв глазунью, гранёный стакан со сметаной да кусок отварной колбасы с горошком, Ян, гордо держа поднос, подошёл к последней инстанции. Поймав этот гордый и честный взгляд, кассирша, (не теряющая надежду найти подходящего ей по возрасту «достойного и привлекательного мужчину»), приветливо заулыбалась. И даже добавила к двум сиротливо лежащим на блюдечке кусочкам сахара, (к чаю), призовой третий кусок! У выхода с раздачи висело размытое меню в аккуратной стеклянной рамочке. Полковник машинально поднял на него глаза, обернулся и, подмигнув даме бальзаковского возраста, отправился к столику. Данное действие не ускользнуло от Худоярова, и последний, усевшись рядом, поинтересовался, что такого веселого Ян рассмотрел в списке предоставляемых блюд. – Обрати внимание, действия кассирши сравнимы с походом по минному полю. Обсчёт ровно на одну копейку, – пояснил товарищ полковник. Рашид Ибрагимович хотел, было, возмутиться, но Ян серьёзно сказал: – Оставь бабу в покое, трёх детей кормить как-то надо… и делиться тоже, у них ведь с кассы основной навар. Наконец, успокоив нервную систему, и, отяготив работой желудок, Худояров решил прояснить для себя самый животрепещущий вопрос: – Ну, а кто Самого-то остужать будет… – Мессинг пусть, – пожал плечами начальник Особого отдела. Этот вопрос его интересовал меньше всего. *** Заслуженный артист РСФСР, Вольф Гершкович Мессинг, прославивший своё имя психологическими опытами по «чтению мысли» родился в Варшавской губернии необъятной Российской империи в десятых числах сентября 1899 года. Из воспоминаний Алексея Полякова нам известно, как ранней весной 1962 года его навестили два генерала. Время было напряжённое, и остро стоял вопрос возможного начала войны. Мессинг впал в каталептическое состояние и дал два ответа. Один общий, для всех: «Мир будет», и второй лично для Хрущёва: «Ты не воин». Он страшно боялся, этот, уже не молодой и уставший человек. Впав в неконтролируемую панику – решился бежать. Приехав на советско-иранскую границу, Мессинг находит проводника… и через две недели появляется в Москве, снова приступив к выступлениям в Росконцерте… Он сможет навсегда уйти только 8 ноября 1974 года. Известны его слова: – Я очень устал. Поверьте, нет ничего страшнее, чем быть обречённым слышать чужие мысли. У меня нет больше сил… Судьба записки, переданной Мессингом Никите Сергеевичу, не известна. Но его сын Сергей записал мнение отца о провидце: – Странный человечек! Но! Что-то в нём есть! Есть ещё одно озвученное мнение. На вопрос посетившего выступление гения Ильи: «Почему Вольф Мессинг не трудится в Особом отделе», присутствовавшие за обедом услышали: – Нам только не хватает, чтобы дух Йехуда Льва бен Бецалеля, (1), которого в Старой Праге каждая собака знает под именем «Высокий рабби Лев» у нас поселился… Привыкшая всегда задавать вопросы Елена Дмитриевна решилась выяснить, какая существует связь между чьим-то духом и Мессингом? – Так он его праправнук, – не замедлил с ответом Ян. *** С утра засев в Ленинской библиотеке, Борис перерыл горы литературы о несущем свет сыне утренней зари. Не выяснив ничего толкового, он остановился лишь на описании шестикрылого серафима, вмёрзшего в лёд где-то в самом малодоступном районе Ада. В средневековой литературе покровителя планеты Венеры представляли с тремя огромными зубастыми пастями – ими он грыз предателей и изменников. Впечатлительный Бернагард даже слегка замёрз, представив существо в действии. В желудке забурчало, и белый маг спохватился – время-то! Посмотрев на часы, заторопился за Машей. После истории с «немецкими женщинами» уже прошло некоторое время, и родители решили снять запрет на посещение детского сада, сделав вид, что праздник уже прошел… и кому он там на самом деле посвящён, можно начать выяснять только на следующий год. Ровно в шесть родитель открыл тяжёлые двери и переступил порог необходимого для любого строителя коммунистического будущего общеобразовательного учреждения. Зайдя в группу, отец, близоруко щурясь, поискал своё чадо в кучке таких же, как она, девочек с одинаковыми косичками, ленточками и коричневыми платьицами, которые продавались в «Детском мире» и широко применялись мамами для ежедневного использования в детском саду. – Маша, – позвал он, так и не вычленив из группы своего ребёнка. Одна из девочек подняла голову и, дёрнув себя за косичку, сообщила: – Маша в туалете стоит в углу. Она буржуинка. Борис вздрогнул. Отчего-то детская реплика до боли напомнила ему нехорошее прошлое. Такая… безапелляционность. Он поспешил по указанному адресу. Там, среди собранных в весёлый кружок больших белых горшков, стояла его заплаканная дочь. Пока они обнимались, пытаясь успокоить друг друга, помещение заполнили нянечка, воспитательница, старшая воспитательница и ещё кто-то, с грозным выражением лица. – Борис Янович, – громко окликнули его. – Наш воспитательный совет решил поставить вопрос о необходимости наблюдения за вашей семьёй, как неблагополучной, и обращении к вам на работу – в вашу партийную организацию. Вы в курсе, что говорит ваш ребенок? Борис тяжело вздохнул и полез за служебным удостоверением… Господи, как хорошо, что сегодня за дочерью не зашла Ксения! Через полчаса отец и дочь бежали к метро, весело измеряя глубину грязных мартовских луж. Маша смеялась и громко кричала разлетающимся в испуге голубям: – Окончательное эмбарго на детский сад! Ура! ——————————— Рабби Лев ( Йехуда Лев бен Бецалель ), авторитетный исследователь Каббалы и изобретатель Глиняного Голема. (1).