Хроники Особого Отдела

  Ни тысячу лет назад, ни в прошлом веке, ни сейчас, в головы живущих в Китае не приходит и мысли потревожить покой похороненного в подземном дворце императора Поднебесной – Цинь Шихуанди. А ведь найденная археологами терракотовая армия и вскрытое пространство составляют не более одного процента подземного комплекса. Работы ведутся только в этом месте, и дальнейшие археологические раскопки не планируются. Почему? Может быть, китайцы не хотят тревожить покой предков? Или верят в проклятие? Или что-то другое тревожит их и не позволяет удовлетворить исследовательского интереса? Найденные же при раскопках вещи удивительны. Восемь тысяч глиняных фигур в натуральную человеческую величину, обожжённые в плавильных печах, при температуре в тысячу градусов, и раскрашенные минеральными красками. Как их удалось сделать мастерам, жившим более 2000 лет назад? С какой целью были приложены такие усилия? Неужели для вечной охраны покоя Цинь Шихуанди?   *** Придерживая оружие, рота рысцой, молча, словно боясь нарушить тишину, бежала по дороге к горе, следом за весьма раздражённым командиром. Илья, не оглядываясь, гнал сам себя, беспощадно вбивая свою обиду и раздражение в хрустящий под ногами снег. Наконец, когда от ватников повалил пар, и лица приобрели ярко-красный цвет, словно люди парились в бане, раздалась команда: «Стой». Ян придержал за рукав Илью и, полюбовавшись на пышущих жаром подчинённых, громко сообщил: – Значица, так! Первое и самое главное – ничего не бояться! Страх – это зло! За страхом всегда приходит паника. Паника – это смерть! – помолчал, оглянулся на поросшую редким лесом пирамидальную гору и, наконец, высмотрев знакомое лицо, поманил к себе, – Свят! Армия учит слушать начальство без промедлений. Даже странное. Так что рядовой Святошин как-то заполошно взмахнул руками и, споткнувшись на хрустящей после оттепели ледышке, сделал шаг. – Ага! – удовлетворённо хмыкнул, почему-то не запыхавшийся после пробежки, полковник. – Итак, задача! На тебя с копьем на перевес идёт... э-э-э-э… глиняный истукан! Твои действия? Округлив глаза, и, поправив съехавшую на лоб ушанку, рядовой выпалил: – Враг! Стреляю на поражение! Полковник прищурился: – Ты стреляешь, он идёт! Он древнее оружие, танк. Но глиняный. Давай, Свят, мы сейчас тут помёрзнем, не дождавшись нападения! Думай, давай! Твои действия? – Прикладом его разбить, раз глиняный, – подсказал Телицын. Ян недовольно скосил глаза. Потом взглянул на застывший от сложных мыслительных усилий строй и махнул рукой: – Запомнить истину! Страх – наше поражение! Нет страха. Перед нами враг. И всё. Ясный день сменился быстро сгущающимися зимними сумерками. Над горой тёмно-красное зарево отмечало начало ночи. По этой затаённой среди лесов и полей безмолвной снежной пустыне ползала рота, отмечая места для каждого бойца. Илья дважды лично проверил минёров. Телицын, с тяжеленным разводным ключом, смешно простучал рельсы спешно проложенной к горе китайскими товарищами узкоколейки. Привычная работа отгоняла нехорошие предчувствия и помогала обрести какое-никакое спокойствие. Луч света мигнул на белых буграх и пропал, оставив людей один на один с подступающим в темноте ужасом ночи. Отряд, хрустя ломающимся под валенками ледком, рысью возвращался к теплу. Илье, как и утром, при виде глиняного истукана, резко стало не по себе в этой сплошной тишине. В безмолвной затаённости горы что-то ждало, и капитан обернулся. – Смотреть вперёд! – зло рявкнули сзади. – Я те покажу подарочную открыточку! Потом! Не оглядываться! Бегом! Бегом!   *** Литературный исполнитель замыслов своего отца и редактор почти всех посмертных работ великого сказочника, Кристофер Джон Руэл Толкиен с 1943 года участвовал в военных действиях в качестве лётчика вспомогательной авиации. В 1947 году вышел в отставку, стал лектором в Оксфорде. А вот в 1945 и 1946 он, вместе с ограниченным контингентом, базировался в Тунхуа, а затем и в Нанкине. Дважды совершил полеты в Сиань. В мемуарах Ганса Райхарда есть описание горящей пирамиды: «В багровых сумерках мы, (штурман у лётчика Г.Райхарда – К.Толкиен), смогли рассмотреть горящую гору. Она пульсировала кроваво-красной, какой-то завораживающей, неживой радужной чернотой. Весь восточный склон был охвачен очагами пожаров...». Мог ли сын рассказать о своём боевом эпизоде гениальному отцу? Мог ли образ Ородруина зародиться там, в древней, полной тайн, земле Китая?   *** Но из змеиного шипения позёмки и ледяной неизвестности лесов всё ближе и ближе надвигалось, оставляя зарево на припорошенных синевой откосах, отчаянно гремя колесами, неслась громада теплопаровоза «Сталинец», выпуска 1940 года. В нём, сменяя друг друга, падали от усталости, по-пьяному тыкая утром в подушку белые головы, двадцатилетние старики. В этой лобовой атаке не было выстрелов. Только извивающейся позёмкой лютый холод, проникающий в сердца неверующих. Василий Иванович, ясным днём отдирая негнущимися пальцами иней с век ставшей ему почти родной странной женщины по имени «Факел», (по-гречески Елена), со вздохом, убеждался: «Жива!». И она кивала ему в ответ: «Жива! Груз будет доставлен». Потом они вдвоём, с трудом переставляя отёкшие ноги, ползли туда, где стояли их защитники. «Живые, вот, и слава Богу, – крестил каждого Непершин. – Господи, по живым к мертвецу – мертвеца везём. Куда мы его? Неужто, сгинуть предназначено?», – пугаясь этих мыслей, доставал он маленькую картонку с ликом Царицы Небесной. И истово молился, каясь... В последнее утро, перед прибытием, в коридоре крайнего вагона он увидел не защитников – только вмёрзшие в пол тела… трупы, припорошенные снегом, врывающимся из-за оторванной двери. А дальше виднелась стальная коробка чёрного, будто оплавленного, танка и сияющая серебром, в свете встающего солнца, гремящая холодом цистерна. За ним, слабея до дрожи в ногах, мертвея от страха, стоял непобеждённый взвод. Василий Иванович посмотрел на мёртвых и, оглянувшись на живых, вдруг, с отчаянием и выросшим в груди огненным горячим сгустком злобы к этой чёрной – не живой и не мёртвой – силе, подумал: «Всё перетерплю! Сам вмёрзну в эту дьявольскую силу! Господи, пожалей детей моих! Парням этим, горе и боль войны хлебнувшим, за что?! Отдай всё наказание только мне!» И видел Непершин, как рвётся к нему в светло-лиловой пустоте чёрное ничто… как яростно дёргается, в попытках пробиться… и не может – не может – не может… переступить стальную силу броненосного танка и светлые тени вмёрзших в пол! Состав начал торможение. Протоиерей будто очнулся от болезненных ударов крови в висках. Споткнувшись о чьё-то твёрдое, хрустнувшее, словно птичья кость, замёрзшее тело, суматошно подался назад и, практически втолкнув оставшихся солдат в первый вагон, упал. Он сильно ударился лицом о дверь, но смог различить расплывающийся теплом свет и выросшую среди безмолвной степи серую фигуру на фоне тёмного силуэта горы. Тварь беззвучно завыла и убралась в свою блестящую металлическую тюрьму.   *** Ксении не надо было успокаивать себя. Она твёрдо знала, с чем имеет дело, и понимала сознательную беспощадность этого единственно правильного решения своего командира. Поздно вечером, когда убегавшиеся по морозу люди уснули, Ян провёл с ней свой инструктаж: – В Шао Лине мы поднимались по одному склону, а спускались по другому. Я намеренно поставлю тебя справа. Будешь белой. Слева от входа поставим немца и Илью. Надеюсь, что такой расклад слегка запутает встречающиеся силы. Вам надо только удержать периметр. Как только цистерна въедет в проход, я запечатаю его. У нас нет резерва. Если вся эта древняя масса, с тысячелетним голодом и жаждой, вырвется наружу, то… от Китая останется половина, прежде чем она вновь обретёт разум и сама стабилизирует процесс. И это новая война. Третья мировая...   *** За час до прибытия эшелона все были на своих местах. Китайцы стянули под Сиань более десяти тысяч бойцов. Несмотря на непримиримые взгляды, компартия не стала препятствовать и пропустила батальон, присланный лично Чан Кайши. Но все войска стояли в пятикилометровой зоне. Состояние загнанных на поля близ пирамиды людей напоминало туго натянутую струну – разогретая легендами, впитанными в кровь ещё с молоком матерей, она звенела, гудела глубинной жутью и могла в любую минуту гибельно и непоправимо разорваться. Над горой витал страх. Русские заняли позиции в двадцатиметровой зоне. Пожилой сержант в расстёгнутой телогрейке, напоминающий новогоднюю елку, (столько гирлянд из противопехотных гранат обвивало его крепкие плечи), повторно инструктировал каждого: – Стоять на занятом рубеже до последнего. Объективная причина ухода с позиции одна – смерть! Ксения слушала эти слова и думала, как у этого жалостливого и такого робкого человека может быть такая смертельная власть над людьми. От его даже несильного, совсем негромкого, но такого непреклонного голоса, от болезненно-серого в утреннем тумане, лица исходила такая колючая решимость, словно он был уверен: не побегут. Будут стоять. Насмерть. До конца. Между тем полковник, смешно высунув нос из-под намотанного на шею тёплого шарфа, смотрел куда-то вперёд, словно пытался увидеть что-то новое на этом поле перед горой. Всё пространство, изрытое гнойными ямами чёрного ночного льда, сочащееся желтоватым, сукровичным извивом реки – всё было в кровавом движении восхода. Тени быстро перемещались, двигались, сплетались и расплетались огнями. Ксении показалось, что сама земля начала подготовку к финалу давно начатой пьесы, конец которой сейчас будет разыгран на этом безжизненном пространстве перед безымянной высотой. Она повернула голову и посмотрела на стоящих от неё в каких-то пяти-семи метрах Илью и Бориса. Илье задача была ясна. Улыбнувшись, Ксения почему-то решила, что богатырь имеет весьма дородную физиономию. Он стоял свободно, с лёгкой развальцей, и как-то рассеянно смотрел на простой железный меч, почти насильно всунутый ему в руки Яном. От меча веяло жаром. Девушка бы не рискнула дотронуться до него голыми руками. А вот Илье он явно представлялся бесполезным куском железа. Рядом, полуобернувшись, и, старательно ловя выбритым лицом солнечные лучи, жизнерадостно смотрел на мир Борис. Он увидел Ксению и заулыбался, но она скользнула по нему своим обламывающим свинцовым взглядом, и улыбка быстро погасла. «Немец – он немец и есть», – с горечью, подумала Ксюша. Жалость к себе хлестнула кнутом и выбила слезу. Зло смахнув нахалку, девушка тоже подставила лицо лучам восходящего светила.