Хроники Особого Отдела

В три утра по местному времени, под хруст снега, блестящего в прожекторах, из ангара, притулившегося к монастырской стене и обнесённого, для верности, тремя рядами колючей проволоки, выкатили цистерну. В холодной тишине ночи стылое железо гремело и охало, словно пыталось, наконец, согреться своими ещё плохо крутящимися колёсами, измазанными промёрзшим машинным маслом. Но к пяти цистерна, холодно поблескивая белым боком, уже была ловко вставлена в состав, который вытянулся вдоль платформы и ждал только приказа к отправлению. Эшелон состоял из трёх купейных вагонов, для сопровождающих груз; двух четырёхосных цельнометаллических, полностью загруженных ящиками; одной платформы, на которой стоял заботливо укрытый брезентом танк; который, по причине своего одиночества, смотрелся сиротой. Следом прикрепили два вагона с тонкими серыми брёвнами и вышеуказанную цистерну. У входа в головной вагон Василий Иванович, закутанный в шерстяной шарф, в новом толстом, похожем на полупальто, стёганном ватнике, в шапке, натянутой на лоб, негромко, но утвердительно беседовал с ответственным за погрузку интендантом. Майор мужественно выполнял свой долг, несмотря на пронизывающий холод. Полушубок и валенки от него не спасали, обжигающий чай тоже. В мечтах вместо чая невольно возникала фляжка с трофейным коньяком. Сколько хранил, не притрагивался, но сегодня – можно. За отбытие этого – точно можно. Наконец, раздался гудок, и майор, поразмыслив несколько секунд, отдал честь бородатому штатскому. Мужчины пожали друг другу руки, и состав тронулся.   ***   Немногим менее ста километров от Арзамаса, в кельях известного всему православному миру Саровского монастыря, который основал Прохор Исидорович Мошнин, после смерти канонизированный, и, знаемый под именем Серафима Саровского, во время Великой войны был развёрнут завод № 550, который весьма успешно приближал победу, выпуская корпуса снарядов для легендарных «Катюш». Именно здесь, в одном из ангаров, длительное время находился объект 36Ц, именуемый Цистерной, (и тщательно охраняемый батальоном внутренних войск). Здесь же располагались «шарашки», в которых делали невероятные открытия полуголодные ученые КБ-11, будущие «ядерщики». Почему Харитон и Курчатов выбрали эти места – сказать сложно, но во все времена эту землю считали священной. Отшельники и, пришедшие за ними вслед, в глушь лесов, монахи – называли здешние края святыми. Здесь, глубоко под землёй, между пластами доломитовых отложений находятся огромные запасы чистейшей питьевой воды. Остатки некогда великого океана Тетис. Именно под Саровом хранится легендарная живая вода... В 1946 году объект 36Ц, находившийся под серьёзной охраной с конца 1944 года, был вывезен в неизвестном направлении. В это же время, лично Сталиным подписано постановление об учреждении Лаборатории №2 или КБ11. В 1947 году город Саров полностью исчез со всех карт. Но возник ответственный за ядерную безопасность страны город-призрак Арзамас-75. Главный конструктор и создатель советской школы физиков атомного ядра Юлий Харитон бессменно руководил им свыше 40 лет. Здесь же работал Сахаров Андрей Дмитриевич. Юлий Харитон любил лозунги и присказки. Две из них представляют большой интерес. Первая: «Мы должны знать в десять раз больше, чем нам нужно сейчас». Вторая: «Счастье наше в том, что ни один упырь в цистерне никогда не вернётся из своей пещеры в мир».   *** Серьёзная и рассудительная Елена Дмитриевна, очень старалась. Но ей дали слишком мало времени, и теперь, сидя в купе с чудом сохранившимся за годы войны оконным стеклом, а не забитым железным листом провалом с колючими краями, женщина осознала, что впервые, за долгие военные годы она, кадровый аналитик Комитета государственной безопасности, не понимает ничего. Женщина потрогала серые от пыли, пересохшие, словно старая газета, занавесочки и грустно улыбнулась. Эти, объединённые какой-то общей тайной, люди прозвали её Бабой Ягой. Пусть! Но она должна понять, что здесь происходит?! Попав в сомнительную компанию, разведчица замкнулась, так и не успев выработать свою поведенческую линию с раздолбаем-полковником, наглой девицей, от весёлых кудряшек которой млел молчаливый немец, да странным попом, периодически появлявшимся в отделе и распространявшим стойкий запах кошачьей мочи. Елена Дмитриевна чувствовала, как из стен на неё смотрят чьи-то промёрзлые, бесцветные глаза и, с ужасом, ощущала, холодящий плечи, (совсем человеческий!), взгляд огромной чёрной собаки.   *** Из окна было видно, как закутанный в тридцать три одёжки, бородатый старикан попрощался с бледным от холода и напряжения майором. Состав дёрнулся и плавно отошёл от перрона. Она облегченно вздохнула. Посидев с полчаса, вышла в коридор осмотреться и попросить кипятка. В полном людей вагоне было очень тихо. Странно тихо. Никто из бойцов не курил. Не было слышно обычного во все времена в поездах разговоров и смеха. Елена Дмитриевна подошла к титану и только оттуда услышала негромкий инструктаж Василия Ивановича: – Во втором вагоне охранение по двое. Менять каждые четыре часа. В третьем четверо – каждые два. Не спать. Обращать внимание на поведение товарища, не расслабляться. Нам десять суток ехать. Он и разморозиться успеет, гад, и проснуться. Между цистерной и нами я два вагона с осиной поставил... – Так не колья же… Вагон тряхнуло, состав разгонялся. Женщина посмотрела в окно на быстро исчезающий зимний лес, серый и какой-то неряшливый. По телу побежали рассыпающие множество мелких острых гвоздей какие-то невидимые существа. Она поёжилась: то ли от холода, то ли услышав ответ: – Осина – дерево удивительное! Тонкое, нежное, а как попробуешь сломать – гнётся до земли. И не разломить его никакими силами. На осине Иуда повесился. Кипяток обжёг пальцы, переливаясь из наполненного стакана. Теплопаровоз «Сталинец» летел сквозь чащу, разгоняя серый утренний туман протяжными завывающими гудками. В вагоне, по-прежнему, стояла тишина. Елена Дмитриевна присутствовала, когда проводили отбор сопровождающих груз. Ян тогда несколько раз напомнил Василию Ивановичу: «Нас восемь. С нами должно быть двадцать семь. В сумме всегда должно быть восемь. Это счастливое китайское число». Какое отношение имеют к планируемой войсковой операции счастливые числа, она не поняла, к тому же, если даже подсчитать её и собаку, в сумме выходило семь. Промучившись бесконечно унылый день и полночи над секретами осины и цифр, она решила, что за спрос срока не дают. С тем и уснула, убедив себя наутро обо всём расспросить старика.   ***   Василий Иванович пришёл утром сам. – Позвольте познакомиться, – прозвучало над ней, и женщина подскочила, несколько раз моргнув примороженными со сна глазами. – Да, мы вроде уже две недели, как знакомы, – пробормотала она, быстро приходя в себя, и, автоматически пожимая протянутую ей руку. Мозолистая рука Непершина неживыми холодными пальцами, ледяными, будто у неё был жар, поглотила узкую ладонь. И... ...Над ней засиял синий, как чистый сапфир, небосвод. Солнечный луч тёплым искристым столбом пронизал воздух. Дух елового леса, хвойный, смолистый, почему-то наполненный пением птиц, и, блестящий от обилия света... Он окутал её вязкой клейкой паутиной, и Елена, зная, какие вокруг стоят морозы, покрылась ледяными пятнами. «Бред!», – подумала кадровый аналитик Комитета государственной безопасности и инстинктивно дёрнула руку, пытаясь освободиться, но, подняв глаза, ослепла, под огненным взором монаха. «Надо бежать!», – решение пришло как-то само. Она забилась выброшенной на берег рыбой. Из глубины разума пришла мысль: прыгать на смёрзшийся от снега гравий – высоко и смертельно опасно. «Здесь тебя ждёт только смерть, беги!», – услышала она в голове. И женщина побежала. В тамбуре какие-то руки, словно выросшие из стен, пытались остановить, но Елена Дмитриевна, убеждённая в правоте принятого решения, словно на крыльях, летела вперёд. Нестерпимо давило виски, больно и часто билось в грудную клетку сердце. Внезапно, прямо перед ней, вместо двери, ведущей к спасению, засверкала слоистой структурой, точно вырубленная из соли, скала. Над ней тугими белыми кольцами, образованными дымом пушечных выстрелов, раскачивались срубленными пнями рваные остовы вековых сосен. А за ними звало к себе чистейшей иссиня-чёрной глубиной озеро, словно перевитое лентами живого шевелящегося дышащего серебра. Она оглянулась назад и рассмотрела под расползающейся гнилой одеждой на теле старика не гнилые кости, а крест. Из мозга словно выдернули раскалённую иглу, наконец-то получилось вздохнуть. Елена Дмитриевна охнула и открыла глаза. Сознание очистилось, и кадровый аналитик, наконец, освободившая руку, потянулась за водой. – Молодец, – похвалил её сидящий напротив поп. – Веруешь, всё-таки, Христос невидимо стоит рядом с тобою. Хорошо. – Я атеистка, – возразила она, напившись, и, выкидывая остатки наваждения из головы. – Нет, милая. Ты сомневаешься. Твои предки молились за чистую душу. И ты должна молиться, просить, чтобы милосердный Господь укрепил тебя. Елена Дмитриевна встала, поправила сбившиеся после сна волосы, одёрнула юбку и вернулась на своё место уже в своём обычном спокойном состоянии. – Не знаю, кто вы, кто поручил вам груз, но меня действительно, особенно сейчас, одолевают сомнения. И не от слабости человеческой, не от отсутствия молитв милосердному творению воспалённого разума святош, а сомнения – относительно вашей способности доставить груз в срок. – Не лукавь! Ты не можешь сомневаться в существовании Бога, – странный старикан, произнося фразу, невольно понизил голос, словно ужасался самой сути слов, которые произнёс. – Мы везём с собой Беса, он имеет большую силу, и только Вера и Правда помогут нам доставить сей страшный груз.   *** Состав благополучно пересёк границу, и в районе Ананси в него села, направленная в качестве переводчика, Юлия Павловна Аверкиева. Только благодаря ей мы имеем отрывочные сведения о грузе и поезде. В 1949 году её, сразу после встречи с давно не виденными родственниками, арестовали и осудили на пять лет, направив в исправительно-трудовой лагерь в Мордовию. В 1952 её этапируют ещё дальше – в Краснодарский край. Она работала в районе села Сосновка на лесозаготовках, а позднее учетчицей на шпалозаводе. Только в 1954 году её амнистируют и дадут разрешение вернуться в Москву. А дальше происходят странные события: в 1956 её полностью реабилитируют, в 1957 восстановят в прежних должностях в институте этнографии. И даже, (верх доверия!), примут в партию и неоднократно направляют в Соединённые Штаты Америки. Там индейцы племени квакиютль инициируют её под именем Хвуана и подарят ей родовой тотем, в виде орла, терзающего касатку. Она умрет в 1980 году, унеся в могилу многие невероятные тайны. Урна с её прахом покоится на Ваганьковском кладбище в могиле мужа. Дочь Зинаида, разбирая дневники матери, нашла несколько разрозненных записей, касающихся интересующего нас периода. В них сказано об «ужасе, закрытом в железе», которое пыталось вырваться во время перевозки. Была и запись, описывающая невероятное: как прошедшие войну коммунисты, сопровождающие груз, сутками меняя друг друга, стояли на коленях, повторяя, и, повторяя без конца: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого...».