Вся жизнь есть театр

Хьюга любил такие моменты в игре, когда зал словно уплывал в космическое ничто, оставаясь далеко-далеко в невесомости. На площадку опускалась темная тяжелая сеть, или даже толща воды, звуки извне доносились как до дна океана, и единственное, что оставалось ясным — это игроки и мяч. Было ли это игрой в потоке на каких-то начальных уровнях? Джунпей не особенно задумывался над этим и тем более не маялся подобными размышлениями во время игры. Только слушал пульс мяча, скрип кроссовок и собственное сбитое дыхание, и отсчитывал собственный яростный пульс, колотящийся в яремной вене. Лучшие мячи Хьюга забивал с холодной злостью и восторженным весельем, клокочущими где-то в животе, никогда не в горле. Как только дергалось что-то близко к голове — все, руки становились неверными, глаза разбегались, а кольцо дрожало, как в мареве горячего воздуха. Была какая-то граница между игрой — серьезным сражением насмерть, когда каждый неверный шаг стоил жизни, и игрой-игрой, ставка в которой была несоизмеримо выше, чем в сражении, конечно (потому что павшие воины уже не способны были на стыд и сожаления, а проигравшие баскетболисты — вполне), но то, что баскетбольный матч был ритуальным действом, имеющим широкую вариативность выборов и последствий, представлением, в котором исход мог быть определен волевым усилием, странным образом успокаивало и дарило уверенность в себе. Иногда накатывало вне игры; как, например, когда Рико оставила после одной тренировки только семпаев, и лицо у нее было таким серьезным, словно команду как минимум выгоняли из зала навсегда. Первогодки ушли, переглядываясь, но не рискуя выдвигать каких-то предположений при тренере, Рико дождалась, когда за Кагами последним захлопнется дверь и перевела более чем серьезный взгляд на своих одноклассников. — Так, — сказала она таким тоном, что Хьюга ощутил сонм мурашек, скатившихся по спине. — Кто из вас понял последнюю тему по математике? Джунпей словно рухнул в ледяную воду, на мгновение посторонние звуки исчезли, оставляя парня наедине с собственным облегчением, недоумением и некоторой злостью: Айда, конечно же, мастерски нагнала атмосферу. — А что? — осторожно поинтересовался Изуки, пока Теппей, посмеиваясь, взялся за мяч. — Я не уследила за преподавателем на нескольких последних уроках, потому что была слишком погружена в тренировочные планы, — нехотя призналась Рико, и Хьюга представил, насколько нелегко далось ей это признание. Это не отменяло того, что из банального происшествия девушка разыграла целую драму, но Джунпей, как ответственный капитан и джентльмен (где-то в глубине души) просто обязан был спасти даму своего сердца, вообще-то отданного исключительно баскетболу и совсем немного — историческим фильмам: — Ну все, хватит трындеть! — прикрикнул он на Коганея, который уже собрался сказать что-то глупое, и на Шуна, изо рта которого почти был произнесен очередной каламбур. — Сделаем это! Пойдем к Рико домой, и разберемся в математике! — А что это ко мне домой? — нахмурилась девушка, упирая руки в бока. — Твоя же математика, — справедливо заметил Коганей и увернулся от подзатыльника.

***

— Я живу в дурдоме, — пробормотал себе под нос Хьюга, когда спустя бесконечный час препираний, насмешек друг над другом, глупых шуток и шума они добрались до дома девушки. Кагетора был на работе, и Джунпей выдохнул с некоторым облегчением; терпения на постоянно распахивающуюся дверь, злобные, полные ревности возгласы мужчины и его тумаки не было. — У меня есть конспект, но я уснул в какой-то момент, — улыбаясь, сообщил Теппей. — Что толка в таком конспекте, идиот? — обреченно спросил Хьюга, доставая собственные записи и решенные тесты. — О! Кажется, у Митобе все есть! — Коганей победно вскинул руку с тетрадью, которую Ринноске безуспешно попытался вернуть себе. Получалось у него так себе, Изуки зачем-то бросился ему помогать, и они втроем, зацепившись за ножку стола, с жутким грохотом покатились по полу. — Сплошной цирк, — пробормотала Рико, беспомощно разводя руками, и Джунпей был с ней полностью согласен. Но хотя бы в этом цирке — на площадке или просто с друзьями — он чувствовал себя в своей тарелке.