Глава 3. Ранение. Вера
23 августа 2020 г. в 21:00
Владимир бредил. Сознание вспышкой возвращалось, заставляя беспокойно метаться по подушкам. Он был все еще там, в том бою: то на коне, размахивая поднятой казачьей шашкой, то на ногах, спотыкаясь, падая, но снова поднимаясь, и оказывался опять впереди своих солдат, рубил врага наотмашь.
В следующее мгновение снова проваливался в черную бездну.
В бреду приходил Репнин. Они у расстрельной стены, тогда, перед казнью…
— Как думаешь, есть тот свет? — Михаил грустно ухмыльнулся.
Корф запрокинул голову и поднял глаза к небу.
— Одно могу сказать: я не уверен, что есть этот...
Явился и отец. Посмотрел, как всегда, укоризненно, отвернулся, глядя в окно.
— Что же ты, Володя?! Обещал позаботиться об Аннушке, а сам — сбежал.
Владимир зло рассмеялся:
— Вы опять говорите о ней? Зачем нужны были все эти тайны? — слова вылетали торопливо рвано, бессвязно. Мысли путались между собой, мешая озвучить главное. Важное. — Вы нас и разлучили... и яд сами себе подсыпали...
Отец опустил голову, в руке его откуда-то взялся бокал.
— Ты так и не научился прощать, мой мальчик! — поднес к губам, отпил и тут же исчез.
Владимир разозлился — он не договорил, а сказать нужно было ещё так много...
А после пришла Она.
Ворвалась в костюме Саломеи, полуобнаженная, в глазах — молнии. Пронзающие насквозь, обжигающие тело и душу. Закружилась перед ним, призывно изгибаясь всем телом.
— Теперь я Ваша... — монетки на поясе позвякивают в такт словам и движениям. — Вы ведь так этого хотели...
— Нет! — отчаянно вырвалось у него. Его снова, как и тогда, затопило чувство вины, невозможности уже что-то исправить. Он опять раздавлен и унижен.
Анна наклонилась к нему, вцепилась пальцами в волосы. Что-то зашептала, почти касаясь его горячего лба губами. Он не расслышал ни одного слова, а от её голоса сладко закружилась голова. Захотелось схватить её и защитить. Только от кого? От всего мира или от себя?
Его трясло, лицо свело болезненной страшной судорогой. Анна опять не в сердце — в крови, под кожей, внутри него. Вдруг рука её, сжимавшая прядь его волос, разжалась. Владимир сквозь пелену увидел ее испуганные глаза, она дернулась от него назад и ... растворилась, растаяла в воздухе, точно и не было вовсе...
Всё изменилось — одним разом, одним видением.
Померещился мерцающий огонек свечи и обрывок чьей-то молитвы:
«Господи! Спаси и помилуй!.. Прости ему прегрешения его… Да не погибнет он ни от меча, ни от пули… Да пребудет с ним любовь моя и сбережет его от всех бед! Спаси и сохрани, Господи!»
Спаси и сохрани!
Тоненькая женская фигурка на коленях в углу обшарпанной деревенской избы перед иконой отчаянно молилась о нем, крестилась и без конца повторяла:
— Спаси и сохрани, Господи! Спаси и сохрани!
Владимир хотел дотронуться, заставить обернуться, позвать. Он не видел лица, но был уверен, что знал, кто это, только имя никак не мог вспомнить, что было мучительно необходимо. В этом знании и было спасение...
Господи, спаси и сохрани! Пусть только живой, только живой, Господи!
Он попытался поднять руку, но сил хватило только на то, чтобы вытолкать из горла пересохшим голосом:
— Аня.
Наутро Владимир очнулся. Дневной свет бил по закрытым глазам, а каждый новый вздох отдавал острой болью в груди. Пошевелиться не получилось — тело не слушалось, будто чужое. Воздух, пропитанный едким запахом лекарств, вызывал тошноту.
Его стон. Чей-то ласковый голос рядом:
— Тише, Владимир Иванович! Сейчас я доктора позову.
Попытка повернуть голову вызвала новую вспышку боли, сознание снова ускользало. Но нет, держись, Корф! Всего лишь нужно открыть глаза.
Темные пятна на фоне белой палаты вырисовывались в женский силуэт. Владимир пошевелил потрескавшимися губами, девушка наклонилась, чтобы его услышать.
— Кто Вы? — выдохнул хрипло, еле слышно.
— Меня зовут Вера Ивановна. Я сиделка при госпитале.
Она поднесла стакан с водой и приподняла его голову. Владимир жадно выпил, на что, как оказалось, ушли все силы, и рухнул обратно на подушку.
— Теперь все будет хорошо,— девушка говорила ласково, ее голос журчал как прохладный ручеек. — Самое страшное позади.
И Владимир пошел на поправку. Каждый новый день прибавлял сил, молодой организм медленно, но уверенно восстанавливался после ранения. Пуля прошла навылет, рядом с сердцем. Большая потеря крови, присоединившаяся инфекция, лихорадка.
Полковой доктор, Николай Васильевич, только удивленно разводил руками и, поправляя очки, повторял после каждого посещения Корфа, какое это чудо, при таких-то прогнозах.
— Да, Вы, Владимир Иванович, видно в рубашке родились. Или же чьими-то молитвами.
Господи, спаси и сохрани! Пусть только живой, только живой, Господи!
Перед глазами она, на коленях, в углу перед образами, в обшарпанной старой избе…
Корф нахмурился, прогоняя навязчивый образ. Не нужно все это, всё в прошлом! Да и не было ничего! Всего лишь лихорадочный бред!
Прошел почти месяц. Владимир, несмотря на слабость и боль в груди, уже вставал и даже начал, не без помощи Веры Ивановны, выходить во двор госпиталя. Там они подолгу прогуливались, а после, сидя на скамейке в тени большого дерева, вели непринуждённые разговоры обо всем и ни о чем.
Владимир скупо говорил о себе, но Вера и не задавала лишних вопросов. Она знала о Корфе не больше, чем знали о нем во всем гарнизоне.
Смел, в меру безрассуден, замкнут, далек от бретерства, холоден к женскому полу. Те из офицеров, что были знакомы с Владимиром еще по прошлой военной кампании, не могли не заметить, сколь разительные произошли в нем за год перемены. Складывалось впечатление, что он внутренне высох и постарел на целую жизнь.
Барон был очень уважаем простыми солдатами, особенно после того, как вынес раненого своего денщика Степана из ущелья, где на их дозор напали горцы.
Еще поговаривали, что к истории генерала Засса*, с заговоренными пулями, Владимир имел самое непосредственное отношение, а дело было вот в чем. Сам генерал почитался у абреков чуть ли не за колдуна, потому что был хитер, как лис, и не брала его ни пуля, ни сабля, ни острый нож, а потому абреки его сильно побаивались и решили, что только заговоренные в Мекке пули смогут его убить. Только генерал узнал об этом, не без помощи Владимира, который был не менее хитер и почти в каждом близлежащем ауле имел не то чтоб своих людей, но тех, кто не сразу воткнет нож в спину, а это было уже немало.
Когда абреки, переодевшись простыми крестьянами, проникли в крепость, осуществлять задуманное, их напоили сонным зельем. Тем временем Корф вынул те пули, оставив вместо них холостые заряды.
На следующий день абреки выстрелили в Засса, улучив подходящий момент. Владимир прикрыл генерала, хотя в этом и не было особой нужды: но береженого Бог бережет, и на войне об этом никогда не забывают. Затем поднялся как ни в чем не бывало, бросив к ногам абреков заговоренные пули, на которых знаки из Корана были перечеркнуты нашим православным крестом.
Полковой командир Владимира генерал Лабынцев Иван Михайлович*** лишь развел руками, узнав подробности этой истории, не стал осуждать Владимира за кощунство, зная, из какого ада недавно тот вернулся.
Отряд Корфа попал в окружение, пробивались к своим с боем, через узкое ущелье, обстреливаемое с обеих сторон горцами. Но самое страшное было не это. А сама дорога, устланная телами русских солдат и офицеров, которых стащили чеченцы из брошенных русских обозов.
Те, кто спасся, смотрели исподлобья на поздравлявших с возвращением, а друг от друга и вовсе отводили взгляд.
Владимир пил беспробудно, пока генерал не встряхнул:
— Ты реши для себя, кто ты — слюнтявый мальчишка или боевой офицер?! А коли решишь, что первое — марш домой! Прошение об отставке — мне на стол! Враз подпишу!
Затем осекся, по-отечески похлопал Корфа по плечу.
— Вот и тебе, поручик, довелось узнать, что есть вещи пострашнее смерти.
Владимир на следующий день уже стоял перед генералом с докладом о прошедшей вылазке и с требованием представить к наградам всех не вернувшихся, включая простых солдат.
Но тот кусочек души, что отвечал за милосердие, умер. Так ему тогда казалось...
За время своего пребывания в госпитале Вера Ивановна наслушалась разных историй про боевые подвиги находящихся здесь офицеров, но ни разу ей не приходилось наблюдать, чтоб к этим офицерам захаживал полковой генерал Лабынцев. Последний навещал Владимира регулярно, каждую неделю.
В первый раз генерал появился, и часа не прошло после того, как Корфа внесли на руках казаки и аккуратно положили на госпитальную койку. Лабынцев ворвался, схватил испуганного доктора за борта расстегнутого сюртука и, бранясь последними словами, велел сделать все возможно и невозможное, чтоб Владимир выжил.
— Душу из всех вытрясу, ежели погибнет! — тряс кулаком генерал.
Вера Ивановна просидела тогда с Корфом всю ночь, меняя компрессы и слушая его горячечный бред. Внимательно вглядывалась в его лицо, думая, что же такое в этом поручике, раз сам полковой генерал места себе не находит. И поняла...
Общение с Верой оказалось приятным и легким, хотя Владимир тяжело сходился с людьми, а женщин вообще сторонился, за что пятигорские дамы не преминули поместить барона в демонический ореол. Что было совсем не трудно, учитывая постоянную мрачность и отрешенность последнего.
О себе она рассказала, что приехала сюда вместе с отцом штабс-капитаном Иваном Николаевичем Стародубцевым. Мать Веры умерла от чахотки, когда девочка была еще совсем маленькой.
Пятигорский климат казался Ивану Николаевичу более подходящим для слабой здоровьем дочери, да и расстаться с ней, после кончины любимой жены, для него было невозможным.
Сейчас Вере Ивановне минуло двадцать два года. Отец ее сложил голову в укреплении Михайловское, когда защитники подорвали себя вместе с нападавшими, был награжден посмертно, а девушка, похоронив отца, так и осталась здесь, при госпитале: возвращаться ей было уже не к кому. Здесь был уже ее дом, и здесь она видела свое предназначение.
Владимир же, узнав, что отец Веры - тот самый штабс-капитан от артиллерии, единственное уцелевшее орудие которого било по мюридам** Шамиля, почти год назад, при первом штурме Ахульго, и тем самым спасло жизнь не только самому Владимиру, но почти всем его солдатам, проникся к Вере Ивановне чувством братского долга и посчитал для себя возможным взять на себя обязанности по ее опеке.
Причем сделал он это, как делал всё и всегда, по-корфовски, просто приняв решение, которое посчитал верным.
Однажды вечером, возвращаясь с одной из таких прогулок, Владимир с Верой Ивановной были удивлены необычной суматохой на госпитальном дворе. Солдаты распрягали лошадей дорожной коляски, снимали багаж, при этом добродушно ухмыляясь.
— Кто же это к нам приехал? — Вера с интересом оглядывалась вокруг.
Корф небрежно пожал плечами, а в следующее мгновение его оглушил решительный и гневный возглас, заставив поперхнуться глотком воздуха:
— Да как Вы могли отпустить его? Сами же говорили, что Владимиру Ивановичу еще рано вставать.
— Ну что Вы, голубушка! При его-то характере, разве ж его удержишь?! — мягко оправдывался доктор.
Барон не успел опомниться, поверить, потому что этот голос он ни с каким другим перепутать не смог бы, как, обернувшись, столкнулся взглядом с Анной.
Она покачнулась и тихо ахнула, застыв на месте:
— Живой…
Примечания:
*— реальная история про генерала Григория Христофоровича Засса (1797 - 1883).
** мюриды —религиозные воины мусульманского толка.
*** Лабынцев Иван Михайлович — (1802—1883) — генерал от инфантерии, герой Кавказской войны, командир Кабардинского пехотного полка (куда мы и определили Владимира Корфа).
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.