Слишком просто

Он дышит спокойно, размеренно. Это, наверное, единственное, что позволяет удержать хоть какое-то приличествующее ситуации выражение лица. Это, и то, что он и так всё знал… На войне люди чувствуют бывает и свою, и чужую смерть — совершенно необъяснимо, но факт. А тут… В конце концов, они оба знали, что Кат-чан, скорее всего, идет на смерть. Остальные могли не знать, могли позволить себе надеяться на лучшее. Он — не мог. Потому и просил не прощаться. Потому и попытался сделать всё, что только мог, включая визит к Сайго Такамори. Он знает, когда Кат-чан умер — даже не спрашивая о точном времени казни. Просто знает, потому что утром что-то оборвалось у него в груди. Лицо удержать легко. Кивнуть в ответ на дурную весть и чьи-то бессмысленные слова сочувствия. Не показывать никаких чувств. Какие тут чувства? Утром закончилась, кажется, жизнь… И только четкие мысли о необходимом, кажется, держат его по эту сторону бытия. Надо организовать похороны. И это не переложишь на других. Для этого надо еще забрать тело… Что непросто, учитывая, что казненным мятежникам честных похорон как-то не полагается. Значит, пока надо быть живым и держать себя в руках. Похороны — тайные, могила под чужим именем… Кто-то рассказывал ему, что похороны нужны живым, чтобы сказать своим покойникам последнее «прощай». Тоши не понимал этого никогда — и уж точно не понимает теперь. Он не прощается. Не хочет.

***

И только после похорон, после сотни неважных, но таких срочных дел находится время наконец остановиться и… осознать. Благо, Сайто понимающе кивает на пожелание побыть в одиночестве. Тоши не до того, что стынет в глазах соратника, ему вообще не до чего. Кат-чан мертв. Его ничто не держит здесь. Он сам уже почти неделю ощущает себя словно призраком, задержавшимся в мире живых по какой-то прихоти. Ради дел, которые надо доделать. Ему хочется… много чего хочется. Разнести к демонам всё вокруг, потому что не может такого быть, что Кат-чан мертв. Разнести в дребезги самого себя — не уберег, не был рядом. Злость иррациональная, и от того намного более сильная — на всё и всех, включая себя. И вот здесь что-то надо решать, а всё чего ему хочется — шагнуть вслед за Кат-чаном. И даже — смешно, конечно — но, трижды проклятый устав отряда тут на его стороне. Если командир подразделения убит, подчиненные не могут без приказа покинуть его… И кто ему, Хиджикате, может отдать этот приказ покинуть командира? Получается, что никто — даже клан Айдзу не может ничего здесь решить, это внутреннее дело Шинсенгуми… А если точнее, то это дело самого Тоши. Хорошее правило, которое так хочется выполнить… Это так просто — последовать за Кат-чаном. Сеппуку… Он много раз видел, как его совершали. Это не сложно и не больно. Даже если дзюмондзи-гири. По крайней мере, это не так больно, как болит у него в груди с того самого утра. Это просто не может быть настолько же больно. Он сжимает кулаки до боли, зажмуривается до цветных кругов перед глазами. Ни одна смерть не сможет быть больнее, чем вот это всё… Ты дышишь, ты еще дышишь, но мир уже стал совсем серым и скучным, полным невыразимой боли потери. Потому что ты в этом мире теперь абсолютно один. Тоши больно от самого этого осознания, что он теперь один. С тех пор, как он встретил Кондо, он никогда не был один. Он никогда не чувствовал себя одиноким. Даже если он шел по дороге один, он знал, что где-то — неважно даже где — за него беспокоится человек… Друг, брат, командир… Вторая половина мира. Он вытаскивает из ножен вакидзаси. Сжимает в пальцах рукоять так, как сжимают ее люди, впервые взявшие в руки оружие — так что оплетка рукояти до боли впивается в ладонь. Смотрит на играющие на клинке блики света и свое смутное отражение в отполированной поверхности клинка. Вот так просто — вогнать в себя эту сталь или какую другую — и будет не больно. Больше не будет так больно. Он глубоко вздыхает, задумчиво убирает клинок обратно в ножны. Он не боится смерти — уж всяко не своей смерти. Сжимает зубы. Надо что-то решать. Он с легкостью решил бы за любого другого человека такую дилемму. Он нашел бы что сказать и как убедить — что сейчас война, что сейчас надо выиграть (или проиграть) войну, а умереть мы всегда успеем… Эти слова сейчас не значат для него ничего. Война и без него чем-нибудь да закончится. Война, мир, страна, сошедшиеся в схватке армии — всё это не имеет никакого значения без Кондо. Без Кат-чана всё это — не более чем серый пепел, который, только дунь — рассеется без следа. Шум и спор на несколько голосов где-то снаружи его не трогает, тем более что тот быстро стихает под влиянием чьих-то тихих, совсем неразборчивых слов. Если командир подразделения убит, подчиненные не могут без приказа покинуть его… Он помнит, когда они придумали это правило. Помнит почему. Потому что люди, оставшиеся без командира, в бою начинают паниковать и разбегаться. Он вспоминает раз за разом, как настаивал на том, чтобы это правило было…  — Если командир убит, подчиненные должны сражаться и победить, либо умереть вместе с ним. — он облекает в слова понятную им обоим суть — надо идти до конца. Нельзя отступать.  — Тебе не кажется, что это слишком жестко? — спрашивает Кондо, глядя на него серьезно. Вопрос привычный, почти ритуальный в разговорах между ними. Кат-чан отлично знает, почему затеян этот разговор, он тоже видел, что творилось в бою около дворцовых ворот. Этот вопрос не о жестокости и не упрек — это их, принятый между собой способ спросить: «Тоши, ты уверен, что прав? Ты уверен, что ты сможешь вынести приговор за нарушение этого правила?».  — Лучше умереть, сражаясь, чем умереть, бегая в панике по полю боя. — отвечает он. Кондо серьезно кивает. — Тоши, а если потребуется приказать нашим людям покинуть убитого командира? Не всегда нужны… бессмысленные смерти. Хиджиката пожимает плечами:  — Тогда не покидать убитого командира без приказа. — он смотрит на Кондо. — Если обстановка сложится так, что будем отступать все — за приказом дело не станет.  — Хорошо. — соглашается Кат-чан серьезно. Он вспоминает раз за разом, поневоле — улыбку, взгляд, интонации друга. Как можно просто смириться, что им больше никогда ничего не обсуждать?! Как с этим пониманием — что Кондо больше нет — можно жить?! Это что же, задумывается он, я сейчас начинаю паниковать? Потому что остался один и… И понятия не имею, что делать. Я знаю, что я делать должен — хотя и тут он может назвать несколько разных вариантов. Я знаю, что я делать хочу… Точнее, он просто знает, что жить так — он не хочет. Совсем не хочет. А вот что делать сейчас…  — Хиджиката-сан. — тихо, из-за двери окликает Сайто. Он узнает его по голосу.  — Заходи. — тихо разрешает он. Раз Сайто пришел после просьбы не беспокоить его лишний раз, значит, причина серьезная. Окидывает взглядом долговязую фигуру подчиненного. Сайто тоже умеет держать лицо — а Тоши ничуть не хуже умеет читать по лицам и глазам. И глаза у Сайто выразительнее некуда — горестные, больные. — Что там творится? — спрашивает он для начала о деле. Если спросить Сайто как он, то придется что-то отвечать на аналогичный вопрос, а Тоши еще не решил, что ему делать вообще с собственным остатком жизни.  — Ничего. Новых сведений от разведчиков пока нет… Стоим на месте.  — А что за шум был?  — Там к вам хотели обратиться… по сильно неважным вопросам. — он усмехается. — Я остановил. — заканчивает Сайто абсолютно ровным тоном. И только на вопросительный взгляд поясняет:  — Вам нужно время.  — Мне нужен Кондо. Живой. — невольно вырывается у него почти сардоническая усмешка. Да, это, пожалуй, единственное, чего он действительно по-настоящему хочет сейчас. Чтобы Кат-чан был жив. Остальное — неважные мелочи. И раз оно невозможно — потому что мертвых никто не умеет воскрешать, то зачем нужно всё остальное — война, кланы, отряд, страна? Какое всё это имеет значение, если Кат-чан мертв? Кому оно всё надо, если некому улыбаться, не с кем обсуждать, не с кем сражаться рука об руку? И если всё это ему лично уже не нужно — то почему и зачем надо заставлять себя дышать?  — Кондо-сан нам всем нужен. — отвечает Сайто на тон ниже. Хиджиката отводит взгляд. В глазах собеседника уж слишком много невысказанного — и такое же безумное горе, и такая же растерянность, и какой-то вопрос, которого Хиджиката не хочет понимать. Быть может, Сайто тоже пытается понять, что делать дальше? Или и вовсе — хотя бы зачем что-то делать дальше? Для кого?  — Что ты думаешь делать? Кондо… мертв. — он запинается на этом слове, давится им, закашливается.  — Пока — то, что скажете вы. — отвечает Сайто.  — А если я… не скажу? Или меня… не будет? — спрашивает он осторожно. Потому что ему внезапно — совершенно незачем, не для кого идти вперед. Потому что впереди вместо дороги под ногами оказалась бездна. Сайто мрачнеет, но отвечает почти ровно:  — Не знаю. Пока буду видеть смысл сражаться — я буду это делать. Потом — не знаю.  — Хорошо. Что ты хотел?  — Когда сможете — приходите, там командование планы обсуждает. Пока ничего не решили, но лучше бы вам быть там.  — Хорошо. Я приду. — соглашается Хиджиката. Сайто умный — он не задает вопросов «когда?» или «как скоро?», просто молча уходит. Он садится, обхватывает себя руками, будто обнимая. Потом спрашивает, беззвучно шевеля губами:  — Кат-чан, что мне делать? Тишина вокруг не дает ответа. Он утыкается лбом в собственные руки, смаргивает накатившие слезы. Боги, как же больно дышать.  — Если командир убит, подчиненные должны сражаться и победить, либо умереть вместе с ним… — также беззвучно повторяет он. — Знаешь, эта фраза мне нравилась больше той. — признается он, шмыгает носом и пытается улыбнуться. Он верит в то, что Кат-чан его всё равно слышит. Сражаться и победить… Как легко это сказать… Но у противников ружья, у противников люди, бывшие заговорщики внезапно стали правительственными войсками, а у нас… а мы теперь мятежники. Война почти проиграна. За что же и за кого мы воюем? Сегун от власти отрекся — и мы ему не нужны. За что мы воюем? За амбиции Сайго Такамори, который теперь союзник Чошу, а не их противник? За Айдзу? За кого? Я воевал за тебя, а не за них… Зачем мне всё это теперь? Для кого? И что же? Умереть, просто потому что… Просто, потому что невыносимо так жить? Просто, потому что никогда не предполагалось… Нет, кто-то может и думал по-другому, но сам Тоши никогда не предполагал, что Кат-чан умрет, а он будет жив. Предполагалось, по умолчанию, он просто всегда знал, что умрет либо раньше друга и командира, либо вместе с ним. Просто, потому что тем майским утром закончилась жизнь и началось что-то иное… Предсмертная агония, которую не хочется растягивать надолго. Умереть иногда так просто… Но есть ведь Сайто, есть Шинсенгуми — что же теперь, просто оставить их? Таких же, как он сейчас — тоже не понимающих что делать. Счастливые, они хотя бы не задаются вопросом «зачем». На войне он наверняка с легкостью найдет свою смерть. Умереть сейчас, по собственной воле — так просто… Так — проще. Умереть — значит, сдаться? Оставить всё, пусть все обходятся как-то сами… Да что они, не обойдутся без вице-командующего, от которого привыкли шарахаться чуть ли не всем отрядом? Про доблестных союзников и говорить не стоит… Злость приходит неожиданно — глухая, тихая — на всё. Та злость, что иногда помогала выиграть почти безнадежные поединки. Та злость, с которой просто на зло всем хочется прыгнуть выше собственной головы. «Кондо-сан нам всем нужен» — звучит у него в ушах, недавно сказанное Сайто. Он догадывается, что самому Сайто едва ли многим легче, чем ему — у него тоже рухнул привычный мир. Кондо им всем действительно нужен… Но не так, как ему. Ему нужен Кат-чан — друг, брат, командир… вторая половина мира. А людям из Шинсенгуми нужен командир. Не конкретно Кондо Исами и уж точно не конкретно Хиджиката. Им просто нужен командир, который скажет, что делать, куда идти и во что верить. А ему самому уже не нужно ничего… Нужен только тот, кого нет. Но бежать в смерть, потому что жить слишком больно?! Неужели всё, что они уже сделали, должно закончиться так — казнью одного и самоубийством другого? Разве не лучше умереть, как подобает воину — в бою? Да, он родился крестьянином, но всю жизнь был воином. И умереть хочет, как воин. И надо попытаться хотя бы выиграть войну — он не верит, что это удастся, и ему абсолютно всё равно, чем эта война закончится, но… Нельзя же сейчас просто так взять и сдаться. Надо дойти до конца — какой бы он ни был, конец этот. Просто назло. То ли назло всем врагам, то ли назло самому себе. Неважно. Надо пройти всё, предназначенное ему и отряду — и только потом можно будет… Последовать за Кат-чаном за последнюю черту он успеет всегда… Но последовать за ним прямо сейчас — это оставить людей без руководства, это оставить отряд непонятно на кого, это просто закончить всё их дело поражением… И имеет ли он на это право? Как потом смотреть в глаза тому же Кат-чану?  — Смерть — слишком просто для меня сейчас… — он говорит это тихо, но твердо, с трудом поднимается на ноги. — Я обязательно дойду до конца. И мы встретимся. — обещает он в пустоту. Он почти уверен, что пустота улыбается ему доброй улыбкой друга и согласно кивает.  — Просто не мешайте мне работать. — спокойным тоном просит он, получив свежие новости о том, что армия противника совершила маневр и практически взяла их в окружение, — Шимада, что там еще разведке удалось углядеть? — спрашивает он. На лице соратника мелькает на секунду короткая, ликующая улыбка — он наконец-то услышал вопрос по делу, а не стенания на тему «что же теперь делать?», после чего начинает свой весьма короткий доклад. Хиджиката замечает на себе нервные, весьма подозрительные взгляды союзников — и он даже немного понимает их. Не ведут себя так спокойно, когда получили известие о смерти дорогого человека. Что он может сказать этим господам? Что на самом деле он не чувствует себя живым — так, призраком, задержавшимся здесь по неотложным делам, до окончания войны? Что он уверен, что Кат-чан бы одобрил, а остальные мнения его не волновали никогда?  — Делаем так… — он излагает сложившийся почти мгновенно в его голове план.  — Теперь вы будете командиром Шинсенгуми? — спрашивает его человек из командования объединенными силами армии сегуната… то есть теперь уже мятежными войсками.  — Пока сохраняется чрезвычайное положение — командую я, как первый заместитель командующего. После… — он запинается, потому что знает, что никакого «после» для него не будет, просто не может быть. — До «после» нам надо еще дожить, не так ли? Он немного лукаво улыбается этому человеку, хотя его хочется убить за этот вопрос. За саму постановку вопроса.  — Хорошо. — перебивает его другой голос, еще более нервный. Хиджиката почти не видит сейчас их лиц, они странно плывут перед глазами — и слава ками, он совершенно не хочет видеть сейчас каких-то чужих лиц. — Что вам нужно, чтобы вывести нас из чрезвычайного положения? Чем помочь?  — Просто не мешайте. — повторяет он еще раз. Вздыхает, подзывая к себе Сайто. Умирать намного проще, чем жить дальше. Он знает, что и мешать будут, и что дурацких вопросов, и серьезных проблем его ждет еще очень много. Но сейчас надо просто выбраться из окружения — о дальнейшем он подумает потом.