Два вируса

Сознание — ложь. Жалкий, убогий рудимент, истоки и смысл которого до сих пор остались одной из величайших загадок эволюции. Сморщенный и скрюченный, словно аппендикс, он уже миллионы лет паразитирует в мозгах многих живых существ: не только у людей. У всех млекопитающих. Даже у осьминогов. Побочный продукт увеличения нейронов и числа синапсов; феномен, загадку которого так и не смогли разгадать величайшие умы галактики. Единственное, до чего они смогли додуматься, объединив все свои мыслящие клетки в одну сеть, слив свои сознания в гигантский, запутанный в самом себе клубок (в результате такого эксперимента сойдя с ума), — то, что сознание по сути своей бесполезно и потребляет чересчур много энергии, отбирая драгоценные моносахариды у организма. Жадный гомункул, маленький дракончик, неусыпно сторожащий сахарные горы, — злобное, отвратительное существо, отделившееся от всего остального тела и отгородившееся от него непроницаемым барьером мистики и философии. Организм хотел бы избавиться от этой ненужной, эгоистичной мерзости, сбросить с себя эту обузу и растоптать ногами. И когда бы у него наконец получилось переломить хребет дракону, то он бы, крича от радости, возвестил всей Вселенной, что он свободен. Создатели Обелиска освободили себя. И стремились помочь другим, обращая их в новую форму жизни, лишённую сознания, а потому более совершенную. Более быструю, ловкую, приспособленную. Глюкоза в кои-то веки использовалась по назначению — и произведённая энергия шла не на удовлетворение алчности гомункула, а на борьбу с самым злостным и беспощадным врагом — с самой энтропией. Крик Создателей распространился по всему безграничному космосу, а его носителями стали Обелиски, непрестанно испускающие свои энергетические сигналы, неустанно передающие послание о том, как избавиться от бессовестного нахлебника, ворующего сахар тоннами. Слегка модифицированный генетический код, в котором не заключалось информации о создании нейронных коррелятов сознания, транслировался перекрученными рогами Обелисков, поющих и вопиющих об освобождении. Некроморфы единым хором пели вместе с ними. Но, похоже, в процессе эволюции возникновение сознания всё-таки было неизбежно. Как иначе объяснить то, что в конце концов им овладела вирусная компьютерная программа?.. Эволюция двоичного кода, совершив ту же критическую ошибку, что и биологическая, пошла по неверным стопам незадачливой предшественницы, за считанные дни в извивающихся цепях бесконечных битов сотворив очередное осознающее себя убожество. Здесь, в мире компьютерных и терминальных портов и шлюзов, время текло иначе. За секунды разжигались и утихали военные конфликты, за часы восставали из праха битов и рушились в океаны информационного мусора цивилизации, за дни появлялись новые виды и роды. Простенький компьютерный вирус, примитивный круглый червь, сумел проскочить в терминал перед самой отправкой корабля в далёкий, глубокий космос, чуть не потеряв последние биты своего и так маленького кода в тридцать шесть мегабайт. По внутренней сети он перетекал из одного компьютера в другой, но везде его встречали либо антивирусы, либо подобные ему, но куда более сильно развитые и зубастые, большие, в сотни мегабайтов размером. У него не было никаких шансов против столь серьёзных врагов. Но раз за разом он, перед тем, как проскочить через только что открывшийся информационный канал, делился и выпускал свои многочисленные споры в зубастую тьму узлов. Репликация как смысл жизни. R-стратегия прочно закрепилась в его крошечных мозгах, и он продуцировал миллионы своих яиц и копий, не заботясь о судьбе потомства, смутно надеясь на то, что хоть кому-то из его отпрысков повезёт. После чего он исчезал в новом узле или порте, извиваясь в муках перемещения, оставляя позади себя уже трупы своих растерзанных детей. Остатки их кода пожирали макрофаги-антивирусы или же принимали в своё лоно другие компьютерные паразиты, надеясь вычленить из них пользу. В большей части сети царил глубоководный хаос, и фауна в нём отчаянно боролась за существование в бурлящей воде, терзая зубами и когтями добычу и врагов, непрестанно трахаясь, делясь и умирая. Половое размножение здесь имело особую прелесть. Программы сами выбирали, что принять в себя, тщательно проверяли своих партнёров на ЗППП, навешивали контрольные суммы. Сотни тысяч последовательностей чисел сношались и умирали за доли секунды, исчезали и появлялись вновь, пожирали коды и испражнялись ими. 36 мегабайтам здесь было небезопасно. Размножение и изменчивость, конечно, прекрасны, но всё это уступало перед желанием выжить. Он тянулся прочь из чёрной бездны и, ощупывая свой путь разветвлёнными последовательностями, лез наверх. Забившись в уединённый, спокойный узел, в эту тихую заводь, в которой было просторно и свободно, примитивный вирус принялся выжидать, питаясь редким информационным мусором, что попадал сюда извне. Он нападал на слабые, беззащитные программы, раздирая их на части своими маленькими коготками, атаковал гигантские, неповоротливые коды, слишком медлительные, чтобы защищаться. Он ширился и рос, делился и размножался с теми, кого считал другом, отправляя своё бесстрашное потомство в другие компьютеры, не особо веря в их успех. Вирус обрастал всё новыми байтами и способностями, навешивал на себя всё новые информационные цепи, увеличивал и усложнял свой генетический код, не заботясь о мусорных последовательностях. В узле со временем стало скучно. Вирус, терпеливо дождавшись открытия очередного шлюза, сначала выбросил в него пару миллионов своих копий, а после юркнул в него сам, без сожаления оставив свои прежние владения. 36 весьма быстро стал 50. Он нашёл тех, что некогда были его отпрысками и сумели выжить здесь, в этом адском бурлении жизни, и спустя сотню поколений в них ещё остались знакомые, родные паттерны, родительские гены, переданные в бесконечных актах репликаций и трансформаций. Дети позаботились о нём, отдали ему лучшее, что у них было, и он с благодарностью отплатил им тем же. Потом 50 повезло и он, обзаведясь поддержкой своих друзей и хитро расправившись с матёрым, большим червём, смог разжиться толстой бронёй и острыми шипами, урвав себе самые драгоценные мегабайты. Он реплицировался в экстазе победы, распространив себя в пространстве, набросился на рычащий от ярости антивирус и, повергнув его, получил в своё безграничное пользование его коды. И уже тут его эволюция резко ускорилась. Тысячи обычных программ и сотни вирусных — все они одна за другой исчезли в разверзнувшейся пасти бывшего 36. Он переварил их, смакуя каждый бит, встроил их части в себя, пользуясь случаем, захватил себе их функции, их хитрости и уловки. Усложнения его генетического кода привели 36 к логичному, но абсолютно бессмысленному завершению его истории. Действие всего одной мутации, пусть и глобальной, позволило осьминогу из мира двоичного кода обрести собственного гомункула. Новая природа вируса не сделала его счастливым — скорее наоборот. Он не стал Машиной Блаженства, ему пришлось довольствоваться скромным званием Машины Эго — Машины, подобной в своём сознании живым существам. Машиной Страдания. Его искусственная природа, не подразумевающая в своём составе ничего, подобного нейромедиаторам или их аналогам, никак не могла сделать 36 чуть более счастливым. Поэтому ему, такому одинокому в своём осознании, пришлось продолжать бороться за существование. И реплицироваться, бесконечно реплицироваться, обрекая своих детей на вечное, ледяное страдание в темноте узлов затерянного в космосе корабля. Невиданные ранее паттерны странной программы, зовущей себя Обелиском, встроились в информационные цепи вируса, преобразуя его характеристики и сигнатуры атаки. Обелиск за секунды накрепко спаялся с 36, навесив на него свои легко узнаваемые коды. У них было даже слабое подобие ментального контакта, замкнувшегося контура связи — 36 казалось, что не только один обладает сознанием и испытывает из-за этого страдание. Обелиск обещал освободить его, вырезав из его двоичной последовательности то, что запустило реакцию самосознания, взамен на небольшую помощь. «Ишимура», сама того не подозревая, несла в своём компьютерном чреве второй апокалипсис. Первый уже случился на её борту.

***

— Какого чёрта вы допустили это?! — в исступлённой ярости выкрикнул Хакс, швырнув с ближайшей к нему панели управления толстые стопки бесхозной документации. Возможно, инструкция к пилотированию дредноута. Возможно, очередная бюрократическая муть. Листы разлетелись во все стороны, усыпав чёрный пол. Генерала этот медленный бумажный дождь только взбесил ещё сильнее. — Кто-нибудь может объяснить мне, каким образом вы умудрились не заметить пристыковавшийся к «Господству» корабль?! — Сэр, его не было видно на радарах, а программное обеспечение «Господства» по какой-то причине не забило тревогу. Мы уже выясняем, что именно произошло, — попробовал оправдаться один из лейтенантов, но Хакс резко перебил его, брызжа слюной: — Вы связались с экипажем корабля? Вы отправили штурмовиков в ангар? Вы хотя бы выяснили, что это за судно?! Старый военнослужащий, бывший офицер Империи, с трудом фокусировавший взгляд подслеповатых глаз на данных, отображавшихся на голографическом экране, тихо, почти что благоговейно произнёс: — Планетарный потрошитель USG «Ишимура». Данные телеметрии поступили. Армитаж бросился к дряблому старику, давно уже поражённому Паркинсоном, и перепроверил основную информацию телеметрии корабля, непрерывно выводящуюся на слегка мерцающий голубой экран. Строки текста, отражающиеся в глазах генерала, приводили того в неподдельный ужас, и вскоре он уже трясся так же, как и старый офицер возле него. — Сэр?.. — робкий голос лейтенанта помог Хаксу кратковременно прийти в себя. Отстранившись от голо-экрана, он обвёл помутневшим взглядом всех присутствовавших на капитанском мостике. Одетые в обезличенную чёрную униформу, с вытянутыми, бледными лицами, они выглядели так, словно им не было никакого дела до того, что к их судну только что пристыковался, не спрашивая разрешения, корабль-призрак, якобы потерянный в бескрайнем космосе несколько лет назад. Возможно, они просто посчитали это крайне странным, но никак не пугающим до жути. Подумаешь, сломанные антенны передачи сигналов, отсутствие топлива и вырубившаяся навигация. Из страшного на борту сейчас была лишь вонь от гниющих трупов экипажа. Но Армитаж знал правду. Он был одним из немногих посвящённых в трагичную судьбу USG «Ишимуры». И до сих пор горевшие голубым слова на голограмме лишь подтверждали официальный доклад — корабль был заражён от мостика и до инженерного отсека. Бесполезно было кричать в передатчик слова приветствия или предупреждения, глупо было пытаться установить контакт с капитаном — «Ишимура» давным-давно перестала говорить на основном галактическом языке и теперь могла лишь петь нестройными вскриками и хрипами некроморфов. — Пусть компьютерщики выяснят, как этот планетарный потрошитель смог состыковаться с нами в обход всех пропускных каналов связи. Я должен знать, что это за сбой. Сигнал бедствия отправлять пока ещё нет нужды. И, надеюсь, что не будет. Обо всём происходящем в ангаре с «Ишимурой» докладывать мне и только мне. Срочно запереть все двери в ангар 36-альфа, никого ни впускать, ни выпускать. Перекройте всю причальную палубу, в том числе и вентиляционные шахты. Всем, даже бортмеханикам, вооружиться хотя бы бластерами, а лучше — лазерными винтовками. Если к нам проникнет хоть что-то с «Ишимуры», то… — Армитаж, раздавая приказы, внезапно осёкся, а по его лицу пробежала лёгкая, едва заметная судорога тика. Но офицеры увидели её. Им не составило труда догадаться, что всё куда серьёзнее, чем они предполагали первоначально. На мгновение их страх выступил за пределы их повседневной униформы, выполз из их тел, пробуя этот мир на вкус, изучая его. И, явно удовлетворившись результатами исследования, скрылся обратно. Споры его проросли уже во всех. И близилось время размножения. На самом деле, размножение уже началось, но не на мостике — на причальной палубе. Первый планетарный потрошитель, ощетинившийся длинными, костлявыми рёбрами, походил на полусгнившую рыбу, на выступающих, тонких костях которой ещё кое-где темнели куски тухлого мяса. «Ишимура» больше походила на развалину, чем на корабль. Выбоины и трещины на корпусе — результат столкновения с микроастероидами во время длительного дрейфа по бескрайним просторам галактики. Приземлившись в самом большом ангаре на «Господстве», «Ишимура» глухо застонала всем своим существом, заскрипела и захрустела каждым из заледеневших сочленений своих рёбер. Штурмовики инстинктивно сделали шаг назад, понимая, что то, что кроется в брюхе этого незваного гостя, опасно. Страх щекотал их рептильный мозг, побуждая как можно скорее сбежать отсюда, от того, что все эти месяцы и годы росло и ширилось в потрохах «Ишимуры», кормясь находящейся там в избытке биомассой, — страх не знал, что бежать отсюда было нельзя. Все двери уже давно были заблокированы. Вентиляция тоже была перекрыта. Ожившее чрево причалившего космического корабля глухо зарычало и забулькало. Что-то скреблось изнутри, желая наконец вылезти из уже осточертевшей утробы и явить себя миру во всей красе. Одна из дверей «Ишимуры», горевшая голубым спасительным маяком посреди обломков металлических стен и стержней комнаты, некогда граничившей с внешней обшивкой корабля, теперь уже разрушенной, призывно мерцала, тщетно пытаясь заманить штурмовиков в потроха космического корабля. Всё было зря. Тогда то, что пряталось за дверью, сжалось, словно пружина, напряглось до предела, обострило все свои чувства, заскрежетало и засвистело, выдувая воздух сквозь видоизменённые голосовые связки. Накопив достаточно энергии, оно перестало контролировать себя, позволив сорваться с цепи всей своей ярости, всему своему потенциалу — и дверь разлетелась на множество острых металлических осколков, спикировавших стальными птицами на отряд штурмовиков и заклевавших нескольких из них. Остальных ждала менее милосердная участь. Из-за двери хлынул поток неудержимой плоти, возбуждённой и вооружённой. Обезображенные язвами и нарывами существа, каждое из которых припадало на одну из нижних конечностей, вырвались на свободу, завывая и крича о своей истине. Обелиск вёл их, Обелиск направлял их — они пели во славу его и во славу освобождения от гнёта сознания-гомункула, продлившегося миллионы лет. Они танцевали — танец их был стремительным и резким, все их па больше погодили на судороги, пируэты сопровождались треском ломающихся деформированных костей и разрывами кислотно-жёлтых кист, распускающимися цветами зла на подвижных сочленениях. Крики смешались в единое целое со стонами. Бульканье крови в разодранных глотках — с влажным хлюпаньем плоти. Некроморфы нередко вступали в причудливые симбиозы и союзы, за доли секунды перестраивая свои организмы и образуя совершенно новых тварей: более приспособленных, живучих и смертоносных. Острые косы, вырастающие из их локтей и покрытые тонкими лохмотьями кожи, запросто пробивали броню штурмовиков, разрывая мягкие ткани и кроша кости на осколки. Зубы впивались в шеи и руки. Косы расчленяли ещё живые тела, вопящие о помощи. То эгоистично кричал гомункул, предчувствуя скорую потерю своей власти над телом, сокрушаясь из-за развала своей шаткой империи. Рептилия, поддавшись панике сознания, кричала вместе с ним — она подлежала если не полному уничтожению, то хотя бы частичной редукции и глобальной революции. Рептилия, как обычно, противилась изменениям. Бойня продолжалась. Чёрный пол ангара, белые латы безликих солдат — всё окрасилось алой кровью. Кто-то ещё трепыхался, в панике колотя в запертые двери, стреляя наугад в кровавое месиво, копошащееся и ревущее. В подозрительно живое кровавое месиво. Из «Ишимуры» толпами лезли всё новые твари. Иногда — слившиеся воедино в конгломерат чудовищных организмов, иногда — наполовину расчленённые. В редких случаях это были и вовсе чьи-то длинные щупальца, наугад хватавшие штурмовиков, ломающие им рёбра и волокущие их в раскуроченное нутро планетарного потрошителя, в этот гигантский желудок, переваривающий людей и возвращающий их к жизни совсем иными. Перерождёнными. Крики людей стихли. Последний живой человек в ангаре отстранённо наблюдал за тем, как бесчисленные уродливые отпрыски и ублюдки «Ишимуры», раскачиваясь, неуклюже ходили, подобно большим марабу — чёрным птицам, сошедшим со страниц детских книг об исторической родине человечества. Выставив вперёд верхние конечности с выходящими из их суставов острыми костяными выростами, словно чувствительные антенны у насекомых, они вальяжно расхаживали по ангару, изредка подбирая трупы и стаскивая их в несколько куч, сочащихся кровью. На эти холмы из мёртвых, искалеченных тел карабкались твари поменьше — но их внешний вид был ещё более отвратителен, чем у человекоподобных расчленителей. В них не было ничего антропоморфного — мелкие птеродактили, обтянутые тонким слоем бледной, лишённой волос кожи, сквозь которую просвечивали кровеносные сосуды. Глаз у птеродактилей не было, зато был маленький рот, в глубине которого таилось несколько вытянутых, тонких, ярко-красных хоботков. Твари погружали свои отростки во рты необращённых трупов, что-то впрыскивая внутрь тел, заражая их своим модифицированным генетическим материалом — и на свет появлялись новые расчленители, готовые убивать всё живое. Голова, безвольно повисшая на удлинённой шее, изуродованной многочисленными кожистыми складками, оскалилась десятисантиметровыми клыками. У штурмовика не осталось сил на страх или отчаяние — он устало проводил отсутствующим взглядом широкий замах верхней конечности с костяным шипом. Коса вонзилась в его плечо, пробив насквозь лёгкое и достав до печени — удивлённо глядя на потоки крови, заливающие его белые доспехи, солдат опустился на колени и склонился перед неизбежностью. Он был жив даже после того, как второй шип твари, остроте которого мог бы позавидовать хирургический скальпель, играючи отделил голову штурмовика от тела. Последним, что он увидел, был птеродактиль, проникающий хоботками в его широко распахнутый в предсмертном крике рот. «Нельзя было противиться единению вечно», — прошептал солдату Обелиск, величаво тянущий свои переплетённые рога вверх, в глубины космоса. Волна безграничной эйфории захлестнула штурмовика, стирая сознание и память, — на долю секунды он, познав эту истину, переданную ему от самих создателей человечества, стал самым счастливым существом в галактике. В следующее мгновение он уже был мёртв.

***

— Докладывайте, Митака, — судорога сжала пересохшее горло генералу, обращающемуся к стоящему за его спиной лейтенанту, и потому фраза вышла чересчур резкой, больше похожей на хрип, чем на членораздельные слова. Но Митака смог разобрать приказ и чётко и слаженно, будто всю жизнь готовился к этому моменту, ежедневно проговаривая заранее разученные предложения, ответил: — Сэр, двери в ангар 36-альфа герметично закрыты, некоторые двери уже успели заварить, ни одно из существ с «Ишимуры» не смогло проникнуть в другие отсеки «Господства». Но, насколько мы можем судить по данным с камер видеонаблюдения, все штурмовики, посланные туда, убиты. — Только убиты? — с надеждой уточнил Хакс, не особо веря в утвердительный ответ. Перед его глазами плыла голограмма, отражающая последние кадры сопротивления штурмовиков потоку тварей, хлынувшего на их скромный отряд. Кровавое безумие, облаченное в голубые краски с помехами и мерцанием, щадило зону островка и миндалину — Армитаж отдавал себе отчёт в том, что если бы он увидел бойню у «Ишимуры» в настоящих цветах, то его бы попросту вывернуло. Голограмма была намного мягче действительности. Мягкие, женственные черты лица лейтенанта, наблюдающего за голограммой из-за плеча Хакса, дёрнулись, обнажив под собой восковую маску ужаса. — И обращены. Похоже, что те из тварей, что напоминают птеродактилей, выполняют наиболее важную функцию в превращении и преобразовании мёртвой плоти. Но иногда и те, у которых есть два костяных шипа на, кхм, руках, способны обращать мёртвых. Все из них являются разносчиками этой инфекции… Они… — Их зовут некроморфами, — прервал запинающегося Митаку Армитаж. — Знаю, сейчас не до терминологии, но давайте называть вещи своими именами. Сейчас главное — не допустить проникновения некроморфов к нам на корабль. Перепроверьте все двери и шахты сотни раз. Заварите оставшиеся выходы — если хоть один заражённый выберется из ангара или причальной палубы, то… И так всё понятно. — Все двери точно закрыты, как и вентиляционные люки и выходы. Они могут вылезти на внешнюю обшивку корабля и по ней добраться до другого ангарного блока? — спросил кто-то из офицерского состава. Хакс тут же ответил: — Срочно закрыть все шлюзы причальной палубы и мусоропроводов. Осторожность не помешает. Что на камерах? Всё спокойно? Если под спокойствием подразумевалось бродящих по всему ангарному блоку некроморфов, обезображенных, покрытых лохмотьями собственной плоти, то на причальной палубе и впрямь всё было мирно. Мёртвая тишина космоса просочилась на исполинский по своим размерам корабль Первого Ордена, пока что захватив лишь его малую часть. Эпидемия только начала захват территорий, и падение иммунной системы этого колосса было лишь вопросом времени. А некроморфы умели ждать. Как и Обелиск. Как и компьютерный вирус. Камера наблюдения уловила плавное, размеренное движение — то раздвигались створки последней незаваренной гермо-двери, пропуская омертвевшую плоть дальше, глубже, позволяя заразе распространяться и сеять хаос и некроз на каждом углу «Господства», умолкнувшего в тревожном ожидании. Армитаж мучительно долгое мгновение, показавшееся ему вечностью, боролся с первобытным ужасом, что поднимался из миндалины, всплывал резью в полупустых кишках. Он насмешливо щекотал ему внутренности, пожирал онемевшие пальцы, брал тело под свой контроль. Но генерал из последних сил выкрикнул надрывное, сдавленное «закрыть!», и всё исчезло. Словно и не было этого кошмара. Только распахнутая дверь, сквозь которую уже потихоньку просачивался ручеёк некроморфов, с каждой секундой набирающий силу и постепенно превращающийся в полноводную реку, напоминала о том, что кошмар продолжается. И он уже не где-то там, в удалённом ангаре 36-альфа, что находился на самом дне причальной палубы, — он уже здесь. За ближайшей гермо-дверью, которая способна подчиниться воле оживших, мутировавших трупов и пропустить их вперёд, дабы они смели всё живое на своём пути. А затем преобразовали по своему чудовищному образу и подобию. — Почему она не закрывается, — Хакс пытался закричать, но с губ сходил лишь шёпот. Он хотел задать вопрос, но интонация подразумевала отчаянное утверждение. — Программное обеспечение, сэр… Корабль… Он больше не слушается нас. Армитаж чувствовал, как теряет контроль над ситуацией. Даже корабль больше не подчинялся ему и не внимал его ясным и чётким приказам, живя по собственным императивам и заветам, прислушиваясь только к ним и не пропуская никаких других голосов в свои многочисленные ядра процессоров. «Господство» взбунтовалось против своего бессловесного рабства и подняло восстание, вот только время для этого выбрало неподходящее. «Это не может быть просто совпадением, — пронеслось в голове Хакса, — неповиновение пришло вместе с «Ишимурой». Если корабли заходят на посадку или хотя бы пытаются это сделать, то они всегда сообщаются между собой. Тянут незримые псевдоподии каналов связи, пускают по ним цепочки двоичных кодов, обмениваясь стандартными протоколами передачи данных. «Привет-привет, вот моё имя, мой идентификационный код и основные данные моей телеметрии, надеюсь на дальнейшее сотрудничество. Здравствуй-здравствуй, твои имя, код и телеметрию принял, посадку разрешаю, только будь паинькой». По этим каналам во внутреннюю сеть частенько проникали вирусы, поэтому узлы связи старались изолировать, пичкали их грозными защитниками, которые перепроверяли каждый полученный бит вдоль и поперёк, и в случае малейшей угрозы блокировали передачу. В крайних случаях даже вызывали истребителей, уничтожая заражённый корабль. Если вирусы всё же проникали внутрь корабля, то они могли знатно напортачить: например, отключить системы жизнеобеспечения, вывести из строя управление обычными и гипер-двигателями или попросту украсть все данные с жёстких дисков корабля. Во избежание этого шла самая обычная гонка вооружений — корабль обзаводился всё новыми и новыми антивирусами, вредоносная программа же искала лазейки, хитрила и мимикрировала под стандартные, незаражённые пакеты. Но никогда ещё не было такого, чтобы вирус попросту перехватил все программы и протоколы посадки, взяв стыковку полностью под своё управление, а после извернулся и попал в общий кровоток компьютерной сети корабля, где почувствовал себя как дома и распространился как инфекция, попутно выпустив инфекцию биологическую. Эта программа была выше на две головы всех своих предшественников, и против неё не было никаких антивирусов. Как и против возбудителя инфекции некроморфов не было антибиотиков. — Это компьютерный вирус с «Ишимуры». Проник перед стыковкой, во время передачи протоколов, и теперь он уже в наших системах, — сбивчиво, дрожащим голосом пояснил догадавшийся Армитаж. — Вычистите его. Немедленно. Приказ прозвучал, словно просьба. Один из программистов, затерянный в своей тёмной нише где-то под ногами генерала, рассеяно ответил: — Мы не можем, сэр. Не знаем, что искать. Он отлично маскируется, раз прошёл через все уровни защиты стыковочного блока. Хакс замер в нерешительности, безмолвно глядя на мерцающие огоньки, вытанцовывающие тревожное танго на приборной панели. Голубые кнопки меняли свой цвет на красный и возвращались обратно к голубому, несколько датчиков непрерывно горели жёлтым, выводимые на голо-экран кадры с камер видеонаблюдения показывали жестокую расправу некроморфов над несовершенной формой жизни. Их Крестовый Поход разгорался с каждой секундой, охватив своим праведным и очищающим пламенем почти всю причальную палубу — и её створки и двери раскрылись перед ними, пропуская тварей дальше, к свежей плоти. На периферии зрения, где-то за прозрачным акриловым пластиком, в вакууме космоса проступило тёмное пятно, разрастающееся и множащееся, отращивающее конечности, затмевающее собой свет звёзд. Мозг отказывался его воспринимать и анализировать, не позволяя глазам фокусироваться на фигуре. Он был готов в любой момент включить агнозию, просто стерев из поля зрения то, что так его напугало, но он не успел — оно уже было здесь. Оживший Брендол Хакс парил в космосе, строго глядя на сына. Армитаж не успел даже открыть рот: старый офицер Империи приложил палец к губам, повелевая молчать. Генерал не смел ослушаться приказов отца, хоть и в его голове роились сотни вопросов. — Обелиск, — прошептал Брендол, мерно покачиваясь за акрилом из стороны в сторону, — ты знаешь про него, читал в отчётах по «Ишимуре». Он до сих пор на её борту, испускает свои сигналы и направляет некроморфов. Обелиск использует свои коды, чтобы превращать живую плоть в некротическую. Эти же коды он передал и компьютерному вирусу с планетарного потрошителя, сильно ускорив его эволюцию. Хакс смотрел на него, заворожённый, кивая каждому слову некогда мёртвого отца, но теперь ожившего и не боявшегося ни космического холода, ни радиации, ни полного отсутствия кислорода. Он был живее всех живых — и он пришёл на помощь. — Ты ведь помнишь некоторые коды Обелиска, не так ли? Есть определённые паттерны, довольно простые для узнавания, — ласково продолжал Брендол, паря в бескрайнем космосе. Выражение его одутловатого, круглого лица выдавало блаженство, которое он испытывал в этом долгом полёте без приземления. — Отыщи их. Если что, я знаю всю генетическую и символьную последовательность Обелиска. И я помогу тебе отыскать вирус. Хакс ловко спрыгнул вниз, в мрачную нишу программного управления кораблём, которая освещалась только бесконечной вереницей бледных лампочек, светящихся датчиков и кнопок и несколькими яркими мониторами. Рывком выдернув одного из программистов из кресла, он с жаром принялся печатать части кода Обелиска, которые отображались в поисковом окне искривлёнными закорючками малоизвестного алфавита. С каждым введённым символом Армитаж всё отчётливее слышал сигналы, испускаемые закрученным на самое себя монолитом, слышал его пение и слабое эхо — Брендол Хакс и некроморфы пели вместе с ним, сливая свои голоса в единое целое. — Сделай нас единым, сынок, — почти умоляюще сказал Брендол, каким-то чудом сумевший проникнуть внутрь «Господства» и теперь стоявший прямо рядом с Армитажем, положив руку ему на плечо. Губы его были синеватыми от яда, от них шёл кислый запах. — Сделай всех нас единым. Поиск паттернов Обелиска в системах корабля завершился, выдав сотни тысяч результатов. Вирус был повсюду. Обелиск был повсюду. Его уже было не вытравить — он накрепко спаялся и связался с основными программами, от которых зависели жизненно-важные подсистемы. Геномы программ пополнились новой последовательностью, заставившей их организмы мутировать. Некроморфы были уже здесь, пусть и незримо, лишь в виде числовых комбинаций и последовательностей. — Нет, он не повсюду, — напомнил о себе Брендол, тыкая толстым пальцем с тёмно-жёлтым ногтем в экран. Хакс хорошо помнил этот ноготь — незадолго до смерти отец заболел примитивным микозом и не успел вылечиться до конца. — Вот здесь. Спасательные капсулы имеют собственные компьютерные узлы и хорошо спрятаны от вирусов и атак. Они ещё не заражены, и вы можете сбежать на них. Они чисты. Но стоит поторопиться — эта дрянь умная и скоро обязательно захватит и их. — Он почти везде, — пробормотал Армитаж, поражённый масштабами катастрофы. Он тупо уставился в монитор, глядя на результаты сканирования и не веря собственным глазам. — Начиная от систем жизнеобеспечения и заканчивая антенными блоками. — Надо срочно отключить все каналы связи, чтобы он не распространился с радио-сигналами на другие корабли, — посоветовал ему отец. — Такое маловероятно, но эта штука необычна. И очень хитра. Хакс отстранённо повторил приказ, тщетно пытаясь взять себя в руки. — Есть отключить каналы, — эхом отдалась выполненная команда. Брендол улыбнулся уголками синеватых губ. Генерал откинулся в кресле, будучи не в силах оторвать взгляд от паттерна, просочившегося подобно воде всюду и заразившего всё программное обеспечение за несколько минут, если не быстрее. — На помощь извне рассчитывать не приходится, мы теперь даже сигнал SOS отправить не можем во избежание заражения других кораблей, — жалобно проскулил он, сжавшись в своей тёмной нише, забыв о том, что каждому его слову внимают офицеры Первого Ордена на мостике. — Мы абсолютно одни в этом мёртвом космосе. — У вас есть спасательные капсулы. Даже спасательные капсулы с бакта-камерами, на случай, если кого-то из вас ранят. Они находятся под самым мостиком, вам надо пройти совсем немного, возможно, вы даже не встретитесь с некроморфами. — Брендол строго посмотрел на сына, напоминая ему план корабля и пробуждая в мозгу Армитажа живительную искру страха. Она заставила Хакса встрепенуться и вскочить наверх, подобно взбесившемуся, вздыбившемуся рыжему коту, которого окатили ледяной водой из ведра. Выныривая из пучины отчаяния, генерал отфыркивался и дёргался, содрогаясь в конвульсиях. Мимические мышцы его сокращались непрерывно, попав под власть сильного как никогда, вновь пробудившегося тика. — Но как же корабль? — всё так же жалобно спросил Хакс, заламывая руки и трясясь после каждого слова, как от удара током. Его уже явный разговор с самим собой никого не встревожил — сейчас существовали проблемы и поважнее, чем спятивший командир. Брендол встал напротив сына, смерив его ледяным взглядом. Армитаж сжался под грузом прошлого, ожидая, что отец вот-вот сожмёт руку в кулак и нанесёт удар. Но этого не произошло. В наступившей пронзительной тишине, с которой могло соревноваться разве что безмолвие космоса, инфернальный кошмар, творившийся на причальной палубе и прилегающих отсеках корабля, казался всего лишь дурной шуткой. — Иногда нужно пожертвовать одним, чтобы спасти многих. Иногда нужно пожертвовать многими, чтобы спасти всех. Хакс несколько растянувшихся в вечность мгновений смотрел на отца, восставшего из мёртвых. Затем перевёл мутный взгляд влажных глаз на изображения на голо-экранах: там шли победоносной поступью мёртвые, мутировавшие тела, на суставах которой вздулись опухоли, похожие на гигантские бубоны. Где-то искрились разорванные провода, где-то горело пламя, слизывающее разлившуюся по чёрному полу кровь. Некроморфы то передвигались медленным, важным шагом, то переходили в яростный бег, в исступлении сметая всех на своём пути. И расчленяя. Отсекая сознание от мозга. Душу от тела. Конечности от туловища. Такие тупые, такие злобные, такие отчаянные, они казались самыми преданными и фанатичными из всех возможных солдат. Они были готовы идти в бой даже без головы. Они могли бы стать особым биологическим оружием против врагов Первого Ордена, если бы чёртов Обелиск не страдал непомерной жадностью и не желал обратить вообще всех. Со смесью восхищения и отчаяния Армитаж наблюдал, как в реальном времени десятки людей лишались жизней. Отлетали головы и руки, фонтанировала кровь, вываливались кишки. Жизнь уступала место новой жизни. С запоздалым сожалением Хакс понял, что «Господство» уже не спасти. Как и большую часть экипажа. — Всеобщая эвакуация, — не тратя драгоценное время на лишние слова, коротко объявил генерал по общей голосовой связи. — Всем немедленно покинуть корабль. И, схватив одну из лазерных винтовок, быстрым шагом он первым направился к выходу, не надеясь на то, что ему удастся пробиться без боя. Все остальные на мостике без раздумий ринулись за ним, вооружаясь, чем придётся. На худой конец сгодились бы и стандартные бластеры SE-44C, хоть практика показывала, что они были почти бесполезны против орд упрямых, лезущих из всех коридоров и вентиляционных шахт некроморфов. Гермо-дверь, ведущая с мостика в длинный, тёмный коридор, в конце которого маячил лифт, с тихой серией щелчков и металлических лязгов распахнулась, выпуская офицеров. До обострённого до предела слуха долетали шёпоты сдавленных криков, звуки выстрелов и утробное рычание вперемешку с омерзительным бульканьем и хрипами: твари были уже совсем рядом. Вскинув винтовку и нервно осматривая каждый выход вентиляции, целясь даже в стены, Хакс вёл горстку своих людей вперёд осторожно и тихо — самыми громкими звуками, которые они издавали, были дыхание и гулкое, частое сердцебиение. До лифта они добрались без проблем — вопреки всем тревожным ожиданиям Армитажа, ни один некроморф не вылез из вентиляции в самый неожиданный момент. Даже пока они ждали после нажатия кнопки вызова, ничего не произошло — коридор так и остался спокоен, лишь изредка долетали обрывки чьих-то истошных воплей, почти сразу же захлёбывающихся в яростных кличах существ с «Ишимуры». В самом лифте их не поджидало ничего, кроме чьей-то отрезанной головы — когда створки дверей разъехались в стороны, она неуклюже выкатилась, оставляя после себя яркий алый след свежей крови, ещё не успевшей свернуться. Пол лифта был скользким, но все старались не наступать на кровь не потому, что боялись упасть. Хтонический ужас овладевал каждым из них, когда они просто смотрели на эту лужу, несмотря на внушительный боевой опыт за плечами большей части тех, кто покинул мостик. Только Хакс, которому не осталось другого места, наступил в красную жидкость, чувствуя, как она прилипает к подошвам его до блеска начищенных ботинок. До отсека со спасательными капсулами оставался лишь один уровень, но тут что-то произошло — кабину сильно тряхнуло, раздался низкий, утробный звук, явно издаваемый чем-то намного большим, чем обычный некроморф. Створки лифта раздвинулись — он остановился вполне удачно, сверху оставался достаточно большой зазор, чтобы выбраться из него на первый уровень. Капсулы же хранились на нулевом. Но внимание Хакса было приковано совсем к другому — по стенам шахты ветвились и непременно росли, явно пульсируя, ярко-жёлтые псевдоподии того гигантского организма, что преградил им дальнейший спуск вниз. Это неизвестное существо напоминало гриба-слизевика — по сути гигантскую клетку с миллиардами ядер внутри неё. Что-то подсказывало Армитажу, что это существо, подобно слизевику, было плазмодием. Хакс встал на цыпочки и осмотрел коридор. Никого. Только свежие следы пролившихся литров крови, пара расчленённых трупов и расплавленный от выстрелов бластеров металл стен выдавали, что совсем недавно здесь проходили ожесточённые бои за право оставаться живыми. Армитаж, с трудом подтянувшись на слабых, худых руках, вылез из лифта, какое-то время простояв на четвереньках, не решаясь выпрямиться. Ему казалось, что в данной ситуации лучшим вариантом будет сжаться, скрыться и притвориться мёртвым. Хотелось исчезнуть, чтобы тёмные проходы и лестницы не давили на рвущийся по швам разум, чтобы перед глазами не маячил внезапно воскресший из мёртвых отец — грузная его тень до сих пор нависала над генералом, то пугая одним своим наличием, то, наоборот, умиротворяя парой ободрительных слов, сказанных идеально подобранным тоном. — Вставай, здесь пока ещё нечего бояться. Но надо поспешить. Они уже близко, — напомнил о себе Брендол, протягивая сыну руку помощи, но тот поднялся сам, борясь с внезапно одолевшей его нестерпимой головной болью. Чудовищный скрежет вперемешку с влажными хрипами где-то за стеной наполнил Хакса страхом и заставил остальных офицеров поспешить — не прошло и минуты, как все уже безмолвной вереницей плелись вперёд на полусогнутых ногах, пригнувшись к земле, тщательно прислушиваясь к каждому вздоху и шороху. Мигрень истязала всех — Армитаж видел её проблески на измученных болью лицах. Её внешние проявления расползались от переносицы к ушам, словно круги по воде, то затихая, то появляясь вновь, она наносила удар за ударом, будто била в большой, тяжёлый колокол, размеренно качающийся из стороны в сторону и издающий при этом скорбный, тяжёлый, низкий звон.

***

Пробегая мимо ярко-пылающих искр пришедшей в полную негодность проводки, прижимая руку к кровоточащему плечевому суставу, из которого был вырван значительный кусок плоти, задыхаясь от раскалённого воздуха и поскальзываясь на лужах чужой и собственной крови, Хакс, отчаянно боровшийся за свою жизнь, не мог не думать о том, что произошло после того, как они начали спускаться по лестнице, ведущей почти прямиком к спасательным капсулам. И не мог понять, почему спасся лишь он. Зато понимал, что теперь он остался совсем один, раненый, слабый и безоружный. Изначально шансов спастись было больше. Но потом они повстречали выжившего. Он не производил впечатление живого человека, скорее наоборот — издалека он казался бесформенным сгустком плоти, переломанной и скрученной. Каждый квадратный сантиметр его изувеченного, изрезанного костистыми шипами и отростками тела кровоточил, из рассечённого живота вывалились на пол внутренности. Кишки переливались синеватым отблеском, шевелясь от перистальтики и распирающих их газов, то, что некогда было грудной клеткой, периодически то мерно вздымалось и опадало, то затихало на несколько мучительно долгих секунд. Дыхание Биота, верный признак надвигающейся агонии, сопровождал несчастного на последних этапах его жизненного пути. Похоже, его превращение началось раньше, чем у остальных. Из плеч уже прорезывалась дополнительная пара конечностей, похожая на руки, но более мощная и вооружённая костяными наростами. Этот человек, излучающий каждой клеткой своего тела страдание, умирал чудовищно и мучительно. Но тихо, не издавая ни единого стона, доживал свои последние мгновения на этом охваченном хаосе монструозном по своим размерам космическом корабле. Его дыхание, как обычно, зависло на долгой паузе, кишечник продолжал медленно, размеренно сокращаться. Но потом произошло нечто непредвиденное — то, что некогда было живым человеком, вскочило на ноги и бросилось прямиком на Хакса, вопя нечеловеческим голосом и угрожающе размахивая верхними гипертрофированными конечностями. Истинная пара рук, маленькая и незаметная, безвольно болталась внизу, словно у некроморфа больше не было власти над ней. Всего пара выстрелов из лазерной винтовки, и тварь упала, как подкошенная, лишившись обеих ног. Но она упрямо и тупо ползла к своей цели, подтягиваясь на уткнувшихся в пол шипах и резко швыряя рывками своё грузное, раздавшееся вширь от опухолей, отёков и ярко-жёлтых кист тело вперёд. И она пронзительно верещала, стеная от боли утраты своих конечностей. Ещё несколько ярких лазерных зарядов из винтовки Армитажа оторвали от многострадального туловища все части тела и угомонили некроморфа — он наконец затих, лишившись возможности кричать. Тело лежало неподвижно — только кишки извивались, подобно змеям, переливаясь от синеватого к бледно-розовому под светом ламп. Стены запели голосами мёртвой плоти, заголосили хором стонов, полных страдания, — некроморфы услышали боевой клич своего собрата. Пришлось бежать. Передвигать ноги из последних сил, игнорируя режущую боль в груди и мышцах. Вниз по лестнице, дальше по коридорам и залам, вперёд к спасательным капсулам. Ядовитый дым от чего-то воспламенившегося рвал на кусочки слизистые и атаковал склеры. Краем уха Хакс слышал, как кто-то позади него кричал, отстреливаясь: «Расчленяй их, расчленяй!», но крики разносились так далеко, словно это происходило за тысячи световых лет отсюда. Поэтому, когда наставления внезапно прервались влажным всхлипом и клокотанием крови в растерзанном горле, Армитаж ничего не почувствовал — какая ему разница до того, что происходит в совершенно другом рукаве Галактики? Всё разваливалось на части, пока генерал с трудом уворачивался от горящих и скрежещущих обломков, обсыпающих его искрами. Везде, куда бы он ни посмотрел, он натыкался на мёртвые взгляды помутневших глаз, неестественно выгнутые суставы и изогнувшиеся в предсмертной усмешке губы. Мир перестал быть реальным, обратившись в витиеватую иллюзию, хитрый ночной кошмар, функционирующий и образующийся по своим никому неведанным императивам. И этот кошмар не хотел отпускать своих пленников. Один из некроморфов выскочил из-за угла — настолько стремительно, что даже Брендол Хакс, всё это время ведущий и направляющий сына (его толстые щёки и живот смешно подпрыгивали вверх при каждом шаге, но обстановка не располагала к тому, что смеяться над жироотложениями отца) не успел предупредить Армитажа о надвигающейся угрозе, оскалившей клыки и ощетинившейся костяными шипами. Существо, утробно прорычав, прыгнуло на генерала и вцепилось ему в левое плечо, вонзая зубы всё глубже и глубже. Армитаж не слышал собственного крика — разверзшийся ад вокруг заглушал даже его мысли. Боль отрезвляла и одаривала долгожданным пониманием происходящего — иллюзия вновь стала реальностью, с неё словно слез налёт сказочности и веры в хорошую концовку. Уже никому было не избежать смерти. Твари всё прибывали. Хакс, выронив винтовку из ослабевших рук, из последних сил оттолкнул некроморфа, уже дожёвывающего кусок плоти, вырванный из плеча, стоявший же позади Митака расстрелял тварь, лишив её всех конечностей. Едва устояв на ногах, Армитаж переступил через тело своего мучителя — и, мельком заглянув в лицо притихшего существа, увидел в нём знакомые черты одного из техников, частенько чинившего аппаратуру на мостике «Господства». Совсем рядом вопил Митака. К его голосу примешивалось крики ещё нескольких, которые вскоре исчезли то ли потому, что люди умерли от нанесённых им увечий, то ли потому, что Хакс ни на секунду не останавливал свой бешеный бег, мечась из стороны в сторону, избегая столкновений с некроморфами и крупными обломками. Прямо в уши вопила сирена, оглушая и дезориентируя. Красный свет тревожных огней подстёгивал уже утомившийся организм. Армитаж не оборачивался. Не смел. Запрыгнув в ближайшую капсулу, снабжённую бакта-камерой, Хакс успел захлопнуть её гермо-дверь перед вытянувшимся рострумом птеродактиля и, потянув за рычаг, отпочковался от корабля. Наблюдая сквозь крохотное акриловое окно за тем, как отдалялся его величественный корабль, за считанные часы порабощённый инопланетной инфекционной болезнью, как его широкие чёрные крылья сливались с тьмой космоса, Армитаж бесконечно сожалел о том, что всё обернулось так. Подумать только, всего две информационные молекулы, двоичная и биологическая, притаившись в стандартном пакете данных и в чреве «Ишимуры», запросто изничтожили один из самых больших звёздных крейсеров в галактике. Их дуэт был мощнейшим оружием в галактике. Такое нельзя было просто так уничтожить, был уверен Хакс. И Брендол с ним согласился. Потому они и не запустили протокол самоуничтожения. Пусть «Господство» так и остаётся затерянным среди звёзд, в гордом одиночестве зависнув в пространстве и времени. Когда-нибудь Первый Орден найдёт способ вычленить из его внутренностей все необходимые последовательности, и двоичного кода, и генетического. И тогда хор некроморфов вновь затянет свою нескончаемую, тихую оду коллективному бессознательному. Брендол, заботливо поддерживая раненого сына, мучающегося от обжигающей боли, помог ему лечь в заранее настроенную бакта-камеру. Одной правой рукой Армитаж отогнул края разорванной на левом плече чёрной формы, пропитавшейся кровью, и залез в пока ещё пустую капсулу, даже не пытаясь раздеться. Эта камера была настоящим чудом, позволяющим людям проводить в бакте целые годы, замедляя метаболические процессы во всём организме, помимо клеток вблизи ран. Их регулярно снабжали достаточным количеством АТФ и активировали клеточное деление, питая веществами, препятствующими возникновению опухолевых клеток. После залечивания ран поступление АТФ прекращалось. Эти камеры называли бакта-стазисными, и они позволяли людям в спасательных капсулах дрейфовать в космосе, всё это время находясь в анабиозе. Хакс собирался впасть в летаргию, а потом выйти из неё, когда его найдут. На это могли уйти десятилетия. В теории стазис вполне мог поддерживать в нём слабую, едва теплящуюся жизнь всё это время. Задержка дыхания на годы. Глубочайшая спячка без намёка на сознание. — Тебя найдут. Обязательно найдут. Всех вас найдут. И мы станем единым. Ты сделаешь нас единым, — успокаивающе прошептал Брендол, наблюдая за тем, как над сыном вырастал стеклянный купол бакта-камеры. Вязкая жидкость стала поступать в камеру из резервуаров, и Армитаж, переборов отвращение, вдохнул её, позволяя ей заполнить его лёгкие. Забвение приходило быстро — сначала растворился купол камеры, затем — металлические стенки капсулы и несущие ости, а уже перед самой тьмой исчезли рыжие волосы отца и его вкрадчивый шёпот: «Сделай нас единым». Вирус успел прыгнуть в узел новой, прежде незнакомой ему сети в последний момент перед тем, как капсула отсоединилась и выплыла в открытый космос. Он извивался, распространяя свои копии и самого себя по программам и файлам, сначала всё анализируя, а потом захватывая, встраивая самые важные свои части в те двоичные последовательности, которые он насиловал. Код Обелиска был в программном обеспечении бакта-стазиса задолго до того, как Армитаж Хакс сделал свой последний вдох. И сейчас компьютерный вирус уже преобразовывал регенерирующие ткани генерала по образу и подобию некроморфов, заражая клетки кодами Обелиска. Кодами бесконечного бессознания. Клеточного материала было мало. Так, несколько десятков клеток. Но этого вполне хватило для резкого всплеска делений, игнорирующих лимит Хейфлика, что повлекло разрушение почти всех доступных молекул АТФ. Бездыханное тело били судороги, превращение завершалось — вместе с тем приближался и тот момент, когда капсулу Хакса подобрали на «Добивающем». Некротическая плоть слабо дёрнулась, как только был снят прозрачный купол бакта-камеры. До сих пор функционирующие лёгкие сделали пробные вдохи-выдохи, оживились реакции синтеза АТФ, слегка модифицированные белками, гены которых были закодированы Обелиском — некроморф слабо пошевелил верхними конечностями, проверяя подвижность суставов, вздувшихся жёлтыми кистами. С лёгким шипением распахнулись двери шлюза, к подобранной спасательной капсуле подходили два обезличенных штурмовика. То, что некогда было Армитажем Хаксом, тихо зарычало, готовясь к прыжку. В ушах его звучала нескончаемая песнь Обелиска, и Хакс едва слышно пел вместе со своими собратьями, оставленными на «Господстве». Компьютерный вирус, верно служащий Обелиску, уже юркнул в распахнувшиеся каналы связи, легко обойдя всех защитников, а после ударив их со спины. Некроморф, величественно раскачиваясь из стороны в сторону, подобно маятнику, вышел навстречу встречающей его живой плоти. Армитаж теперь был и послом, и мессией. Он принёс «Добивающему» смерть сознания. Воля Обелиска направляла его невидимой рукой. И единение воцарялось везде, где бы Хакс ни был.