Перо, Чернильница и Бумага

Сколько бы Им там ни осталось, сдаваться Они явно не собирались. Те, Кто Пишет не простили нам ни крамольных рассказов одного виконта, ни крамольных мыслей одного герцога. Боги взяли реванш на следующее же утро. Злобная снежная буря разыгралась с такой силой, что нечего было и думать о том, чтобы шагнуть за порог. Весь дом сотрясался от ударов обезумевшего ветра, который выл на тысячи голосов, скрежетал ледяными когтями по стылому камню и кружил, кружил, кружил вокруг замка, как убийца с ножом в руке, как стая одичавших голодных псов, как те страшные лиловоглазые Твари, вышедшие из своих подземелий на жуткую ночную охоту… В Южном крыле зазвенело высаженное стекло, и мы ретировались в кухню. Мы закрылись в маленьком, пахнущем шадди теплом мирке, разлили по бокалам подогретую «Кровь» и сели за карты – занятие, если имеешь дело с Лионелем Савиньяком, бессмысленное по определению. Импульсивный Эмиль не смог бы так играть. Арно Сэ – тоже. Только господин кансилльер умел посадить противников в лужу с таким хладнокровием и таким жестоким расчетом. Раз за разом в дураках оставались все по очереди – я, Клаус, Питер. Я мог бы грешить на случайное совпадение, если бы это не повторилось шестнадцать партий подряд. Семнадцатую капитан великодушно свел к «ничьей», смешав карты и заявив, что пора бы и пообедать. Мы с братьями вздохнули с едва заметным облегчением – наступало время Эмиля. К тому же и буря, похоже, ослабила свой напор: ветер постепенно стихал, небо – все такое же серое и мутное – стало как будто немного выше. Тем не менее, ни погода, ни сытная трапеза положения дел не изменили: после еды виконт сунул братьям «Иссерциала», сообщив, что ждет пересказ первой части через пару часов, а сам уткнулся носом в Пфейтфайера и отбыл из окружающей реальности на поля давнишних сражений. Через пару часов он очнулся и занялся опросом младших Приддов, потом послал Клауса в библиотеку за учебником по гайи, Питеру велел принести из кабинета старую карту Золотых Земель, а меня попросил сварить еще шадди. Братья пришли в тщательно скрываемый ужас, мне, если честно, тоже стало не по себе. Время шло, но ничего не менялось. Арно намертво заклинило на Лионеле. Так же, как раньше я не понимал причины загадочного превращения, теперь я не мог понять причины отсутствия желанной – чего уж там говорить – метаморфозы. Боги решили нас наказать, не иначе. Мы проведем в шкуре Давенпорта остаток наших тоскливых безрадостных дней. Раньше я, как и все, называл Истеричку Истеричкой и нисколько этого не смущался. Чарльз – считал я, считали мы все – сам виноват. Теперь у меня язык бы не повернулся повторить свои прошлые заблуждения. Рядом со старшим Савиньяком Давенпортом рано или поздно становился почти любой, кто общался с графом достаточно тесно, но был лишен высокого звания «друга». В конце концов, я не выдержал и сбежал, как сбежал в свое время в Западную армию пресловутый маршальский порученец. Официально оправданием мне служили смилостивившаяся над нами погода и не полученные «Сплетни Талига» . На самом деле, мне становилось все тяжелее и тяжелее торчать в обществе вежливого кансилльера, наблюдая, как он истязает моих привыкших к менее навязчивому стилю обучения братьев. К тому же я хотел проверить, не приготовили ли нам злокозненные Боги еще какого-нибудь сюрприза. Из дома я вышел, что удивительно, без каких-либо сложностей. Снег валил крупными хлопьями, ветер изредка налетал порывами, на горизонте виднелись солнечные слабые проблески. Настроение ощутимо поднялось. Я оседлал Мэри-Сью и рысью направился прямиком к воротам – задерживаться надолго не входило в мои планы. «Пропаданец» есть «пропаданец», хотя к Арно-Лионелю я относился с чуть меньшим недоверием, чем к Арно-Эмилю. Видимо, сказывалось влияние авторитета. Как ни странно, Те, Кто-Любит-Превращать-Нашу-Жизнь-В-Закат, даже не лишили нас свежих новостей из большого мира – засунутые между прутьями решетки «Сплетни» манили и радовали глаз даже сквозь снежную пелену. Я спешился и уже потянулся к заветным листкам, как вдруг услышал за спиной тихий протяжный скрип и дребезжащие басовитые ноты – одна, другая, третья… У меня перехватило дыхание. Нет, нет, только не это, не сейчас, не надо, пожалуйста… За спиной злорадно хлопнула лакированная крышка – раздался жуткий треск, совсем рядом, не далее трех-четырех бье. Не помня себя, я выхватил кинжал из ножен и резко развернулся, прижавшись спиной к ограде и к невидимой плотной стене. Ветер взвыл и швырнул мне в лицо ледяной снежный ком – и всё свое презрение к нам, глупым и беспомощным теплокровным. Я вскрикнул, бестолково замахал оружием, захлебнулся ощущением холодной ненависти, волной окатившим меня с головы до ног. Каждый раз, когда стоишь на краю, желание жить поднимает голову. Всегда. Даже если ты знаешь, что ничего поделать нельзя, что это конец, и что вслед за этим придет облегчение – каждый раз хочется вырвать у смерти еще немножко, вцепиться скрюченными пальцами в жизнь, как в тонкую ткань и держать её, держать, держать, держать… Пока она не расползется в руках вся до последней нитки. К этому невозможно привыкнуть. Это невозможно изменить. Мир прекрасен, как последний вздох, - хочется, чтобы он не кончался. Задыхаясь, я бросил кинжал, рванул застежку плаща – и внезапно всё прекратилось. Исчез душивший меня липкий как патока снег, бесследно пропал ветер – на вылизанных метелью сугробах не было никаких других следов, кроме моих. Чуть в стороне топталась ошалевшая, но не бросившая меня мориска. Говорят, жизнь мужчины удалась, если его лошадь, его шпага и его женщина хранят ему верность. Ну, что ж… Женщины не было, но с лошадью мне определенно повезло. Я с трудом нагнулся, поднял кинжал, трясущимися руками убрал его в ножны и, не доверяя подгибающимся коленям, прислонился к решетке, совершенно случайно глянув вниз – туда, где целую вечность назад между прутьями обитало детище Робера Эпине. «Сплетен» не было. Вернее, они были. По ту сторону Границы. Либо порыв ветра, либо злая воля Богов распластали недосягаемый теперь номер меньше чем в шаге от Края. Я и сам мог нечаянно задеть его, когда вертелся в снежной петле – задеть и оставить нас без развлечения на сон грядущий. По уму, надо было забираться в седло и рысить обратно к дому, мало ли что… Но ум отказался мне служить, предав меня – в отличие от моей лошади и моей шпаги. Я не мог оторвать взгляда от желтоватых влажных страниц, словно ничего в мире не было важнее, чем достать этот проклятый номер. Меня точно привязали к нему веревками. Я подобрал ветку и попытался дотянуться до него сквозь ограду – ветка уперлась в прозрачный пересыпанный кружащимся снегом воздух. Я нажал сильнее – ветка сломалась. В исступлении я ударил по Границе кулаком, сильнее, еще сильнее… Ветер торжествующе взвыл и хохоча погнал листки вдоль решетки – я рванулся за ними по сугробам, сбивая дыхание, забыв про оставшийся у ворот плащ, обжигая руки о раскаленный на морозе металл… Не помню, сколько продлилось это безумие. Может быть, минуту, может быть, час. Мне казалось – так будет вечно. Вечно я буду гнаться за чем-то – и вечно оно будет ускользать от меня. Снег забился в волосы, за шиворот, в рукава. Сапоги были полны колкого холодного крошева. Одежда успела остыть, согреться, промокнуть и теперь замерзала вновь, сковывая меня ледяными латами отчаяния. На всю жизнь я запомнил цвет снега, вкус снега, запах снега, ощущение снега и снежные злые стылые мысли. Запомнил – и возненавидел зиму всеми фибрами своей окоченевшей души. Если выживу – переедем в Кэналлоа. Или на Марикьяру. Какая, по большому счету, разница, где астры разводить. Наконец, силы оставили меня, и я упал. Даже холода я уже не чувствовал, мне было настолько плохо, что стало практически всё равно. Всё равно, что творится со мной, с ними, о ком повествует печать, и с теми, кто остался в мрачном каменном доме один на один с судьбой – в конце концов, это всего лишь «прогулка». Скорее бы всё закончилось – как угодно, и вернулось к той жизни, к которой я так привык… Я тонул в сияющем равнодушном снегу, растворялся в нем и почти погрузился в благословенный светлый и радостный сон, когда ветер, решив не давать мне покоя и на пороге всего сущего, насмешливо швырнул «Сплетни» в мою сторону, прижав их вплотную к решетке. Не шевелясь, я скосил глаза и бездумно пробежал взглядом по строчкам – всё как всегда, всё как всегда… Первый маршал… Супрем… Кансилльер… Кансилльер «вернулся» - жив и здоров… Надо сказать Арно, чтобы не волновался… Потом… Как-нибудь… Как-нибудь… Сказать… Ожил повешенный Давенпорт… А девица Амелия Б. … Я задержал дыхание. Прочитал абзац еще раз. Гулким колоколом бухнуло в груди замершее сердце, кровь бросилась мне в лицо, барабанной дробью застучала в висках. Амелия Б…. Амелия Б. … Не может быть… Неужели – опять? Снова?!.. Я привстал и упал на ограду, пытаясь в броске достать злополучную страницу, но ветер оторвал её от решетки и унес в сторону ручья… Впрочем, какая разница. Я был уверен в том, что увидел. Есть ли у меня в руках бумага, нет ли – ничего не значит. То, что случилось, - случилось. И изменению не подлежит. Клубок в животе скрутился так туго, что сломал меня пополам – я согнулся, рухнул на белое мерзлое покрывало и, обхватив колени руками, заревел. Громко, самозабвенно, с надрывом. Так, как ревел, бывало, в детстве, пока из меня не выбили словами и тростью все «эти сопли» и – как говаривал отец – «всю эту дурь». У меня ни на что не осталось сил – ни на угрозы, ни на упреки, ни на полноценную взрослую ненависть. Только на детский, бесполезный страх и детскую же беспомощную обиду – ну почему, почему все так? Почему я? Почему мы? За что? Не хочу, не хочу, не буду… Я грыз этот проклятый снег, глотал его вперемешку со слезами, царапал, пинал и бил. Хоть кто-то, хоть кто-то должен за это ответить… За то, что беда, так долго обходившая нас стороной, теперь пришла и в мой дом. За то, что под колеса этой Божественной колымаги попали мои братья. За то, что стряслось с этой безобидной дурой Амелией, а значит, может произойти в любой момент с любым человеком на свете. С тобой. Со мной. С нами. Сегодня. Завтра. Сейчас. Из глубины истерики и сугроба меня извлекли чьи-то сильные руки. Они же разжали сведенные челюсти и влили в рот глоток жаркой пряной касеры. Они же стерли с лица мокрую снежную корку. Я разлепил опухшие веки и с трудом различил сквозь мутный туман Савиньяка. Глаза у него были черные и испуганные, губы – белые и дрожащие. - Ну что ты? Что ты? Что ты? – Как заведенный повторял он. – Что с тобой? Я шумно втянул носом воздух и, взяв из рук капитана флягу, допил касеру до дна. Со мной – ничего. Уже ничего. Или пока еще – ничего. А вот с девицей Амелией Б. … С девицей Амелией Б. случилась одна не слишком выдающаяся на первый взгляд неприятность. Девица Амелия Б. умерла. Я поведал об этом все еще бледному виконту уже сидя на теплой кухне родного поместья и клацая зубами о край нежной фарфоровой чашечки, таившей в себе крепко заваренное блаженство. Сэ отреагировал философски. Так всегда реагируют идиоты, обожающие воспарять мыслью в горние выси вместо того, чтобы присмотреться к жутковатой и неприглядной сути вещей. - Ну… умерла. Такое тоже бывает. Это жизнь, герцог… Шадди, смешавшись с касерой, вскипел в крови и прокатился по венам мгновенной жаркой волной. Жизнь… Да что ты знаешь о жизни, сопляк, целых шестнадцать раз «прогулявшийся» и дважды «воскресший»?! Что ты знаешь о прекрасной жизни, которая заканчивается так внезапно, что ты замираешь на полувздохе, не успев даже понять, кто нанес тебе смертельный удар? Что ты знаешь о проклятой жизни, каждую секунду которой ты молишься только о том, чтобы она прекратилась, а она всё длится и длится, и длится? Что ты знаешь о жизни, которая петляет по дорогам снов и времени, уводя за собой разум и чувства в край, откуда можно и не вернуться? Что ты знаешь о жизни, которая давно стала кошмаром, и о кошмарах, которые теперь яростно рвутся в жизнь? Всё имеет своё начало. Всегда что-то случается в первый раз. Есть первая капля дождя – и есть последняя, даже если их никто не считает. Я считал. В отличие от Сэ. В отличие от многих, которые, полагаю, были слишком заняты своей жизнью, чтобы обращать внимание на чью-то смерть. Амелия Б. была не первой каплей. Она была третьей. Первой был мелкий дворянчик из Аконы. Второй – знакомая столичная цветочница. И вот теперь наша Амелия. Дворянчика нашли поутру в ближайшей рощице – там обычно выясняли отношения жители славного города, стоящего на реке Вибора. Наш герой «пропал» прямо перед началом дуэли, брошенный Теми, Кто Пишет в гущу какого-то сражения. Раздосадованный противник махнул на всё рукой и уехал восвояси. А на следующий день тело скандального «пропаданца» обнаружили очередные дуэлянты. Все бы ничего, но его изрешетило осколками так, словно в бье от бедняги взорвалась настоящая бомба. Цветочница, Волей Богов снова оказавшаяся в Доре, так и осталась плавать в фонтане. Все, кто пережил первую Дору, воскресли и после второй. Все, кроме неё. Амелия же, возлежавшая на леднике по соседству с господином кансилльером, в отличие от ожившего господина кансилльера, продолжила там возлежать. И во лбу у неё продолжила красоваться дырка от пули, которой наградил её незадачливый Давенпорт, – тоже, к слову сказать, воскресший. Я рассказал об этом виконту, растолковал каждую букву и приготовился изложить следующий из всего этого печальный и страшный вывод. Но этого не потребовалось. - Знаешь, - помрачнев лицом, промолвил потомственный военный, - Эмиль ведь тоже не просто так на шпагу налетел. Его нашли около дома, там же, где он «пропал»... Решили, что ему не посчастливилось нарваться на каких-то мерзавцев уже после того, как… Но… Я… Мы… Ли думает, что он таким «вернулся». Ну, вот и четвертая капля. Все-таки это дождь. Дождь, от которого нет спасения. Ни-ко-му. Когда Сэ очутился у дверей Васспарда, с момента возвращения графа Лэкдеми прошло уже больше трех недель, и все это время он либо спал, либо пребывал в беспамятстве. Рана оказалась серьезной. А общее положение вещей – еще серьезнее. Единственным слабым утешением белокурому семейству могло послужить только то, что беспамятные – как и спящие – не «пропадали». Никто не знал, почему. Может быть, это была Милость Богов. А может быть, их недосмотр. Я даже не предполагал, что стану так тосковать по прежнему – безумному, но по-своему предсказуемому – миру. Миру, где ужасы, будучи постоянными, были все-таки – временными. И в этом заключалось большое счастье, которое я не ценил. После краткого периода оживления на меня снова навалилась усталость. Снова страх, который был теперь еще сильнее прежнего, сидел под ложечкой и точил меня изнутри. Снова то же напряжение, от которого тело ныло, словно один большой больной зуб. Только в противоположность пережитому холоду теперь меня душила жара. Я встал и открыл окно – свежий воздух хлынул потоком, но это почти не помогло. Кухня плавилась и качалась перед глазами. Я вцепился в стол, чтобы не упасть. Сэ вскочил, подхватил меня под руку, мимоходом коснулся моего лба – и ни слова не говоря, потащил меня вверх по лестнице. Упаковав меня во все возможные одеяла, он снова исчез и вернулся некоторое время спустя с кружкой чего-то горячего, пахнущего травами, медом, степной горьковатой пылью… Я хотел ему сказать, что мне и без этого жарко, как в Закате, но язык почему-то меня не послушался, и из губ вылетел только едва слышный хрип. Вот тебе, бабушка, и Фабианов день. Довалялся в сугробе без теплой одежды. За каждым из нас гонится свой Рояль, и мой меня, похоже, все же догнал… Когда я открыл глаза, окна уже наливались чернильной синевой. Дышать было тяжело, голова гудела как большой церковный колокол. Сэ так и сидел подле меня, держась обеими руками за спинку кровати. Сначала я подумал, что у него тоже жар или голова кружится, но присмотревшись увидел, что виконт сосредоточенно глядит в одну точку – губы беззвучно шевелятся, в глазах разгораются вечерние яркие звезды, а пальцы – пальцы впились в дерево так, что побелели костяшки. Я шевельнулся. Сэ раздвоился. Совсем плохо, прямо-таки из рук вон… Два капитана наклонились ко мне и участливо спросили: - Пить хочешь? Я не хотел. - А есть? И есть тоже. Я хотел знать, почему у него такой дикий вид. Впрочем, если речь заходит о «пропаданце», понятия каких-либо норм в принципе теряют смысл, но… - Тогда я… я… - Он отвел взгляд и еще сильнее сдавил деревянную вычурную резьбу. – Мне… надо… Пора… Понимаешь… Внезапно я понял. Воля Богов. Он давно должен быть в другом месте и заниматься другим делом. Он не сиделка, он нянька. И, кажется, впервые за все это время, не считая суток прибытия, он – это он, а не один из его старших братьев. Сэ тянуло к детям со страшной силой, но он боролся с этим желанием. Столько, сколько мог. Даже сквозь окутавшие меня жар, бред, халат и три одеяла я чувствовал его ужас, его отчаяние, его смятение. Как и я, он, скорее всего, не предполагал, чем всё это закончится, но знал, чем оно может закончиться теперь. Для него. Для меня. Для детей. Тем же, чем для Амелии Б. Если не хуже. Невозможно узнать заранее, кому повезет выйти сухим из дождя. - Иди… - Я закрыл глаза и отвернулся к стене. Это было всё, что я мог для него сделать. Он тоже сделал кое-что для меня. Когда набат в голове приутих, я различил его голос, раздающийся в комнате. Я с трудом открыл глаза. На ковре сидел Сэ, в креслах, обнимая подушки и кружки с горячим травяным настоем, примостились мои братья. Виконт по обыкновению рассказывал сказку. Сосредоточившись, я даже смог разобрать, о чем он говорит. Сказка была, пожалуй, самой древней из всех сказок, когда-либо звучавших на этой земле. Самой избитой, самой предсказуемой и… самой прекрасной. Это была Сказка о Любви. Добрая сказка, простая, наивная… Странно, что рассказывал её Сэ с таким злым, застывшим лицом… Когда-то давным-давно жила-была Одна Бедная Девушка. Родом она была из той же самой деревни, в которой обитал в свое время Один Бедный Мальчик. Более того, она приходилась Тому Мальчику младшей сестрой. Жизнь у девушки была серая. И платье серое. И даже глаза напоминали цветом пасмурное зимнее небо. Неудивительно, что наследственность и неустроенность повлекли её вслед за братом на поиски счастья в столицу. Тем не менее, мозгов в голове у девицы было чуть побольше, чем у старшего брата, и Долину Духов она благополучно миновала ясным весенним днем. Приехав в город, она, недолго думая, отправилась прямо к Черному рыцарю. Бедный Мальчик к тому времени уже пал жертвой Ужасного Рояля и собственной жадности. Черный рыцарь, испытывавший, очевидно, тайную слабость к брошенным котятам и бедным девушкам из деревни, нашу героиню не только не отправил под конвоем обратно, но принял как родную и даже представил её ко двору. - Я его невеста, - заявила Девушка Старой Ведьме, бывшей тогда еще Королевой, и карга временно утратила дар речи. От изумления, не иначе. Поскольку тактика себя оправдала, Девушка говорила это всем и каждому – так, что, в конце концов, даже Черный рыцарь в это поверил. После чего, как честный человек, женился на Девушке Из Деревни – бедной, но целеустремленной. Ну, вот и всё… Я улыбнулся, представив себе выражение лица Алвы, если бы тот услышал, с кем отправил его под венец ненормальный рассказчик. Было предсказано, что Первый маршал не умрет (по крайней мере, в ближайшее время), не женится и не сойдет с ума, и герцог не без оснований верил в существующую между этими тремя вещами взаимосвязь. Если бы в свое время Девушка Из Деревни добилась своей цели, то сейчас рехнувшегося Рокэ уже доставали бы из петли… Я прислушался к голосам и с удивлением понял, что это еще не конец. Сказка сделала неожиданный поворот и понеслась напролом по неизведанному бездорожью. Девушка стала герцогиней и в положенный срок родила близнецов. Герцог не возражал, но «пропадать» в обществе блондинок и содержимого винных погребов старался почаще. Сама Давно-Уже-Не-Бедная И-Давно-Уже-Не-Девушка тоже «пропадала», и чем длиннее и страшнее становились «прогулки», тем больше печали было в её взгляде, обращенном к синеглазым и черноволосым, как отец, детям. В конце концов, она собралась и поехала – не куда-нибудь, а в Долину Духов. Пришла туда черной-пречерной ночью и громко позвала Черный-Пречерный Рояль, который и не замедлил перед ней появиться. Поскольку потревоженный инструмент молчал и делать щедрых, но чреватых последствиями предложений не спешил, Девушка сама взяла бакранского козла за рога. - Я отдам тебе свою жизнь, - сказала она, - если ты подаришь моим детям Свободу. Черный Рояль поразмыслил – и согласился. До сих пор его ни о чем подобном не просили, но… Всегда что-то случается в первый раз. Есть первая капля дождя – и есть последняя, даже если их никто не считает. Герцогиня вернулась в замок, который и рухнул в следующую ночь. Под развалинами нашли только её, дети же исчезли бесследно… Кажется, Сэ говорил что-то еще, но этого я уже не слышал. Меня снова замутило, затрясло, виски заломило – и на смену жаркой духоте пришел обжигающий холод. Сначала закоченели ноги, потом руки, застыло тело и напрочь замерзла горящая огнем голова… Бедный, бедный Рыцарь С Ледяным Сердцем… Как я тебя понимаю… Этот мир так холоден, что нечего даже искать в нем намек на тепло… «Боги играют нашими судьбами, но разумы их холодны»… «Иссерциал»… Их разумы холодны, их сердца холодны, их души холодны… Их холод проникает в нас, и мы становимся Ими… Холод… Игра… Боги… Боги… И мы… Что-то здесь было такое, что постоянно ускользало от меня, подобно тем несчастным «Сплетням», которые, наверное, до сих пор гонит по холмам и долинам безжалостный Ветер Богов. Я шел за этим и падал, поднимался, шел и опять оказывался в снегу, как та бедная лиса в клетке – снова и снова, опять, опять и опять… В конце концов, я устал от погони и погрузился в тихую беспросветную черноту.