Когда уехала Фанни Лэй

Все дни человека — печаль, и заботы его — это скорби.

Соломон.

      

      Джон похоронил сына на холме, под большим, молитвенно простирающим в небо ветви дубом. Рыть могилу с простреленным плечом было тяжело, но он справился. Землю ещё не успели сковать заморозки, да и яма потребовалась не слишком большая — стараниями шерифа и его колченогого подручного от Артура мало что осталось.       С тех пор каждый раз, проезжая вихляющейся по холму дорогой, Джон, сощурив стареющие глаза, издалека прочитывал — а скорее, угадывал — имя на каменной могильной плите. Сердце разбухало в груди, не давая вздохнуть, но Джон всё равно каждый раз повторял этот мучительный ритуал, напоминавший ему о том, как он изо всех сил пытался защитить свою семью, но не смог. В том, что Артур теперь лежал в земле, была его, Джона Лэя, вина. Он совершил чудовищную ошибку, поддавшись лживым речам молодого ублюдка и впустив его в дом.       Артура убили шериф с подручным, но первопричиной этого был Томас Эшбери, богохульствующий рыжий дьявол. Джон тысячу раз проклял его самыми страшными словами, но этого было слишком мало. И того, что Томас, вероятно, за свои речи жарится в аду, Джон тоже полагал недостаточным. Он желал бы вспороть ему брюхо и удавить на собственных кишках. А потом то же самое проделать с шерифом и его подручным. Может быть, тогда Джону было бы не так стыдно перед памятью сына и самим собой.       На могильной плите каменотёс по просьбе Джона выбил два имени: его сына и его жены. Да, именно так. Для Джона Фанни умерла, когда оставила его одного, раненого, ради того, чтобы отправиться с пучеглазой молодой шлюхой на поиски Небесного Иерусалима. Это они так между собой говорили, собираясь в дорогу, а на деле-то Фанни просто прельстилась девкиными торчащими сосками, и никто не убедил бы Джона в обратном.       Впрочем, даже если бы Фанни осталась, семьи у них всё равно больше не было. Потеряв сына, они с Джоном утратили и связь друг с другом. Если эта связь вообще когда-нибудь существовала.       Джон сказал общине, что произошло несчастье. Жена с сыном угорели, пока он ездил в деревню. Раньше времени закрыли заслонку на трубе и легли спать. Такое случается, ничего необычного. И ещё он сказал, что похоронил их вблизи фермы, чтобы они всегда были рядом с ним. Все искренне сочувствовали Джону, потому что хорошо знали и его милого мальчика, и благочестивую жену.       Тела шерифа, его подручного и Томаса Джон сжёг, а останки выбросил в реку. Упокоения в земле они не заслужили.       О последствиях для себя он не беспокоился. Фанни и эта девка, Ребекка, отправились в путь на лошадях шерифа, так что следы вели от фермы обратно на холм. Дальше они должны были выехать на людную грунтовую дорогу, по которой проследить дальнейший маршрут всадников уже невозможно. Как появился шериф ниоткуда, так и исчез в никуда. Лошади были не настолько приметные, чтобы кто-то мог их опознать, тем более за пределами графства. Следы сапог шерифа и его подручного во дворе Джон старательно затоптал.       Джон надеялся, что у жены осталась хотя бы капля благодарности к нему, и она не станет называться во время путешествия его именем, позоря его своим недостойным поведением. А в том, что она будет предаваться распутству, у него не было никаких сомнений. Фанни знала мужчин до замужества. С Томасом она начала переглядываться с первой минуты появления его на ферме, а в злосчастный вечер, когда она сжимала рукой его член, Джон заметил у Фанни тот мутный от похоти взгляд, какой встречается у шлюх, любящих своё ремесло. На этом Фанни не остановится. Женщины никогда не останавливаются, вступив на путь разврата. Говорили ведь Джону, что в жёны следует брать девственницу… Жаль, что скромность и покорность Фанни тогда ввели его в заблуждение.       Джон знал, что она не вернётся. Он ясно увидел это в её молчаливом прощальном взгляде. И потом, поднимаясь на холм, Фанни ни разу не обернулась, ни разу больше не посмотрела — не только на него, но даже на свой дом, в котором она родила и растила сына.       Через день на ферму явился новый констебль. «Соболезную, капитан Лэй, такое страшное горе… а не заглядывал ли к вам шериф, преследовавший еретиков? Как в воду канул. Бумага-то с печатью у него, говорят, поддельная оказалась».       Джон сказал, что видел шерифа дважды, но оба раза тот надолго здесь не задержался. Констебль побродил вокруг фермы, ничего подозрительного не обнаружил и вскоре убрался восвояси. Больше власти Джона не беспокоили.       Плечо болело до Рождества. Но это были ещё не все беды Джона. После того, как Томас отходил его кочергой, у него появились головные боли, и он стал сильнее приволакивать ногу, так что без трости дальше двора теперь уже не ходил. Зимой ему с трудом удавалось управляться с хозяйством.       Он думал нанять работника, но так и не собрался. Силы начали потихоньку возвращаться, а потом Джон осознал, что и дальше сможет справляться с делами на ферме самостоятельно. Теперь это стало проще. Исчезла необходимость держать козу, потому что некому было пить молоко. От выращивания поросят Джон тоже отказался — когда ему хотелось мяса, он просто покупал его в деревне. Остались только куры и гуси, да старый рыжий мерин с продавленной спиной. Еды Джону требовалось гораздо меньше, чем семье из трёх человек, и готовил он себе только самое простое.       Несмотря на это, хозяйственные работы и приготовление пищи съедали почти всё время. Днём это спасало от воспоминаний. Ночью всё возвращалось — чёрный дым костра во дворе, тело Артура, тряпичной куклой обвисшее на руках, шериф, громко — чтобы было слышно прячущемуся в лесу Джону — оповещающий о том, что его сын умер, крича и плача от боли… Джон так и не узнал, как они убили его — Фанни не рассказала.       Но больнее всего — до рвущихся из груди рыданий — было думать о том, что Артур, наверное, до самого последнего мгновения надеялся, что отец придёт и спасёт его. «Мой отец — самый лучший!» — убеждал Артур Ребекку прямо накануне произошедшего. Джон совершенно случайно услышал их разговор. Тогда от этих слов его сердце наполнилось гордостью, а теперь кровоточило.       Прежде Джон любил свой дом. Он купил эту ферму с расчётом на то, что у него будет много детей, а потом и внуки. «Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей»*. Однако надежды на многочисленное потомство не оправдались. После рождения Артура все беременности Фанни заканчивались выкидышами. Джон подозревал, что она, по какой-то причине больше не желая детей, каждый раз избавляется от плода. Но ему так и не удалось поймать жену на этом. Разговоры ни к чему не приводили. Её лицо выглядело открытым и доброжелательным, но Джону всегда чудилось, что там, внутри, за этой маской покорности, куда Фанни его никогда не пускала, она всегда думает о чём-то своём. Джона это немного беспокоило. С другой стороны, его вполне устраивало её почтительное отношение к нему и то, как она вела хозяйство. И, во всяком случае, Фанни родила ему сына.       Теперь, когда бог вырвал его единственное укоренившееся семя, Джон больше не любил ферму. Кроме могилы сына, ничто не держало его здесь. Он равнодушно взирал на то, как дом приходит в запустение, как выкрашивается местами глина из давно не белёных стен и ветшает изгородь. Когда крыша амбара стала протекать в сильный дождь, Джон даже не предпринял попытки залатать прореху, а просто переставил мерина в другой угол и пристроил лоханку там, где капало.       Иногда тело всё ещё требовало женщину. Впрочем, такое случалось всё реже и реже, к тому же сейчас, когда Джон был уже далеко не молод, желание можно было легко заглушить тяжёлой работой.       После произошедшего Джон не отрёкся от бога, хотя бог и допустил смерть Артура. Но Джон больше не молился и не читал библию перед сном.Он даже сомневался, что она всё ещё находится где-то в доме. Кажется, последний раз он видел её в руках Томаса. Возможно, потом её забрала с собой Фанни… но зачем ей могла понадобиться библия? Она ведь не умела читать.       Церковь по воскресеньям Джон, конечно, продолжал посещать, — иначе это вызвало бы ненужные разговоры в общине.       Времена года сменяли друг друга, и вот уже снова осень позолотила деревья на холме.       В начале сентября умер Кромвель, власть перешла к его сыну. Появились слухи, что в стране назревают беспорядки, но Джона это не тревожило.       Шёл ли дождь, светило ли солнце, или снег укрывал землю, а Джону казалось, что он бесконечно проживает один и тот же день, — день, когда уехала Фанни. С тех пор в душе его непрерывно, на одной тоскливой ноте звенело что-то — словно кто-то ударил в колокол, и теперь отголосок его тянется, тянется, всё более истончаясь, но никак не затихнет совсем…