По велению судьбы

      Сколько же дней прошло с тех событий? Минене наверно бы и потеряла им счёт в однообразном больничном быте, не будь в коридоре электронных часов-табло. И сейчас красные диоды на нём сухо декларировали сегодняшнее число — 11 августа, — периодически обновляясь, чтобы напомнить посетителям госпиталя о текущем времени. Четырнадцать часов сорок девять минут. Давно за полдень, а Нишиджима так и не показался. Точно как вчера, и как позавчера...       Урью в который раз отвернулась от мерцающих цифр и тяжело вздохнула, прежде чем затолкать в себя уже ненавистную булочку, припасённую с обеда. Жизнь лет десять как перестала церемониться с ней, то и дело вбивая в неокрепшую детскую голову ценности заурядных мелочей жизни, каким не придают значения более удачливые, нежели она, судьбой изнеженные баловни. За тот хлеб, что Минене лениво жевала в это мгновение, восьмилетняя она же сражалась не на жизнь, а на смерть. И всё-таки, сейчас от одного ощущения пресного мякиша на языке её воротило наизнанку. Администрация больницы не стремилась разнообразить меню своих пациентов, сводя всё к простоте и питательности, поэтому ничего удивительного в том, что оно так скоро приелось, не было. «Быстро же привыкаешь к хорошему», — отметила в мыслях Минене, отправляя последний кусочек в рот.       О тех пирожных с заварным кремом, сладость которых, как казалось на днях, никогда не исчезнет из памяти, напоминал один лишь пустой пакет на тумбочке. Урью давно хотела выбросить его, но что-то внутри каждый раз будто ненароком отворачивалось от несчастного куска бумаги, не в силах отправить его в корзину. Медсёстры — единственные, кто был способен избавить девушку от «причины» таких терзаний, — как назло игнорировали очевидный мусор и не спешили избавиться от него. Вот он и лежал — неприкаянный, раздражающий, пробуждающий в памяти те деньки, когда молодой следователь из полицейского участка ещё сидел здесь, на ныне пустом табурете.       Во внезапном исчезновении Нишиджимы не было ничего неправильного. Он действовал в рамках служебного долга, чтобы в конце, разобравшись с работой, закономерно уйти. И Минене не собиралась расстраиваться по этому поводу. Наоборот, разве не она желала унести тайну той ночи с собой в могилу, не вовлекая этого балбеса? Пусть так, но жизнь Минене не оборвётся настолько скоро, чтобы задумываться о подобном... Ну, если только она не полезет на крышу госпиталя, чтобы перебраться через ограду и застрелиться там, как в какой-нибудь подростковой драме. Однако Урью не находила в этой идее ничего притягательного. Она просто не знала, что ей делать после того, как заживёт последний синяк на её теле. Уж тогда больничные булочки будут беспокоить её в самую последнюю очередь.       Всё, чем Минене жила последние годы, так это борьба. Беспрестанная битва с зазнавшимся небожителем под аккомпанемент разрывающихся снарядов и людских криков. Урью мечтала стащить когда-то отвернувшегося от неё ублюдка с несравнимо крохотного для его наглой задницы трона — больше у неё не было ничего. И теперь, когда даже эта цель утратила смысл, а сама девушка по нелепой иронии оказалась почти равной ненавистному Богу, она впервые за долгое время ощутила себя такой опустошённой. Такой беспомощной.       Нишиджима обещал сделать её счастливой — нет, не этот едва знакомый зелёный детектив, а погибший в перестрелке дурень с широкими плечами да невыносимо печальной улыбкой, с какой он и встретил собственную смерть. Быть может, в той обещанной им счастливой жизни она смогла бы обрести новый смысл? Возможно, однако Минене не любила размышлять о всяких абстрактных «если бы», а потому пакет, постоянно наталкивающий на подобные мысли, нервировал всё сильнее и сильнее.       Детская, на сказку похожая мечта, которую нарисовал этот придурок. Она, на секунду очаровавшаяся ею. И такой похожий, но совсем другой Нишиджима, заставивший вспомнить об этом. Всё раздражало. И особенно этот пакет. Этот чёртов пакет...                   Шурх.       Под влиянием эмоций Минене не сразу поняла, как пустой бумажный кулёк вдруг очутился у неё в руке — уже смятый, где-то даже надорванный. Но не его шорох привёл девушку в чувство. То был промасленный, сложенный вчетверо листок бумаги, приземлившийся к ней на колени. И свалился он явно не с небес.       Минене осторожно подняла выпавшую бумажку, удивляясь, как она не заметила её раньше. А потом вспомнила, с каким упоением сама же набивала брюхо пирожными из этого пакета глубокой ночью, и вопрос отпал сам собой. Сомневаться в личности автора данного сюрприза не приходилось, поэтому Урью без лишних слов развернула записку и принялась за чтение.

Привет!

      Раз уж ты читаешь это, буду надеяться, что пирожные пришлись тебе по вкусу. Извини, что обращаюсь посредством записки. Прямо как трусливый школьник, стесняющийся заговорить со нравящейся ему одноклассницей напрямую и подсовывающий признание в её шкафчик с обувью, ха-ха!.. Ладно, перейду к делу.       Так вот, мне постоянно кажется, будто мы оба что-то не договариваем. Сразу проясню, что я имею в виду далеко не тот инцидент со школой, а что-то более личное. Я бы и рад открыться, но боюсь не найти ответа в этом намерении у тебя. Не думаю, что одинок в нём — тебя ведь тоже что-то беспокоит? Я никогда не отличался особой проницательностью в людях, поэтому сам удивлён таким мыслям и собственным интересом к тебе. Как бы то ни было, рано или поздно я обязательно всё расскажу, обещаю! Но хотелось бы взамен выслушать и тебя. Трудно объяснить, что мной руководит, но я хочу тебе помочь. Чувствую, что должен. Не из вежливости, как сторонний человек, тут нечто большее... Вот это уже и правда тянет на признание.       Если всё же соберёшься с силами и решишься поговорить — звони! Номер телефона прилагаю. Буду ждать.       090-XXXX-XXXX

Нишиджима

***

      — Что, Нишиджима-кун, бездельем силы для завтрашнего ночного дежурства бережём?       — Никак нет!       — Ха-ха, да ладно тебе, знаю я вас, салаг желторотых. Сам таким бывал!.. К слову, а ты знал...       Нишиджима вполуха, чисто из необходимости соблюдать субординацию, слушал байки остановившегося возле его рабочего места старого детектива, который, видно, и сам не знал, как поубедительнее уклониться от работы, а потому решил пристать к новобранцу. Парень поддакивал в ответ, иногда скромно посмеивался, вторя рассказчику, понимающе мычал в знак одобрения, а сам тем временем думал совсем о других вещах. Да, как можно догадаться, о безымянной свидетельнице.       Стоило прекратить визиты в больницу, как Нишиджиму перестали одолевать те чудны́е видения, и с течением времени он стал всё реже вспоминать о той странной девушке. Тем не менее, полностью выкинуть её из головы пока не удавалось. Интересно, как там она сейчас? Правильно ли было с его стороны отступать на полпути? Эти и другие вопросы приходили на ум, навеянные иногда очевидными триггерами — к примеру, кондитерской, мелькнувшей за стеклом автомобиля, разговором о ремонте в полицейском госпитале между коллегами на обеденном перерыве, — а иногда чем-то совершенно сбивающим с толку, вроде рекламного баннера отчего-то знакомого кафе или известия о закрытии Университета Искусств в Сакурами. Как раз о последнем парень только что прочитал, разбирая порученные шефом Курусу папки с документами. Размётанные по компьютерной клавиатуре бумаги уже минут десять не сдвигались с места, поэтому интерес старшего по службе был понятен.       — Нишиджима-кун, слушай... Мне тут шеф Курусу тоже кое-чего накидал. Не подсобишь с сортировкой? Займёшь себя как раз, а я тебя за это обедом завтра угощу. Хорошо? Ну вот и договорились, люблю иметь с тобой дело!       Так старый следователь и ушёл, вдоволь излив душу, — лишь напоследок ободряюще похлопал по плечу очередного цуцика, с какими он «любит иметь дело». Зато осталась его тяжёлая папка на столе у Нишиджимы. Ну, бывалым работникам свойственно спихивать всё на новобранцев — об этом своеобразном обряде посвящения парень узнал ещё в те времена, когда работал рядовым полицейским. Поэтому не стал препираться и покорно притянул папку поближе, уверяя себя в том, что это — какое-никакое развлечение до конца рабочего дня. Чем Нишиджима и собрался утешаться следующие пару часов...

***

      Минене в смешанных чувствах мялась в коридоре возле телефона, нервно шуршала бумажкой, кидала взгляд в сторону своей палаты, то и дело помышляя вернуться обратно. Сейчас от звонка, о котором она, возможно, пожалеет, девушку отделяла одна лишь пожилая дама на костылях, всё о чём-то переспрашивавшая своего собеседника на другом конце провода. Стоит ей договорить, и Минене уже никак не отвертеться.       Прежде всего, зачем она вообще собралась звонить по этому номеру, что свалился снегом ей на голову? Ну ладно, не снегом, а сдобными крошками от выпечки, остроумная ремарка сути не меняет. Столько убеждала себя в том, что между ними двумя всё кончено, а сама цепляется за никчёмную записку как утопающий за соломинку. Урью выдавила из себя безрадостный смешок, потешаясь над ситуацией, в какую она влипла.       Щелчок трубки, повешенной на рычажок, неторопкий перестук костылей по плитке. И телефонный автомат, над коим не нависала больше ничья тень, способная оправдать промедление. Значит, пора? На всякий случай осмотревшись, нет ли поблизости никого, кто ещё бы хотел воспользоваться телефоном, Минене, так никого и не обнаружив, сколько бы ни щурила она единственный глаз, подошла ближе. Сделать хотя бы первый шаг всяко лучше, чем сдаться без боя.       Девушка положила записку от Нишиджимы перед собой, в который раз сетуя на потерянную, невероятно полезную в таких ситуациях руку, и потянулась к трубке, чтобы набрать нужный номер. Первые цифры всегда одни и те же, поэтому палец машинально тянется к кнопке, едва касается потёртой, некогда блестящей её поверхности... Чтобы затем медленно, досадливо сползти по зелёному корпусу телефона до самого стола и спрятаться в кулаке. Нет, Минене не замялась в последнюю секунду. Просто она вспомнила о том, что упустила из виду, пока сражалась сама с собой.       — Вот же!..       Язык сам по себе отскочил от зубов в цокающем звуке, когда взгляд проскользил по передней панели телефона, зацепившись за узкую вытянутую щёлочку на ней. И недвусмысленную надпись чуть ниже: «10/100 иен. Сдача со 100 иен не выдаётся».       Поражённая тем, как настолько важная деталь могла вылететь у неё из головы, Урью без единой монетки в кармане сконфуженно уставилась на бесполезную трубку в своей руке. В одно мгновение на душе стало так паршиво, обидно за дурацкую надежду, лишившую её банальной логики. А на что она вообще надеялась? Дозвониться до этого кретина, используя записку в качестве предлога, поделиться своей историей, рассказать об их запутанных отношениях в параллельной вселенной, небось поверит? Да и вообще, о каких отношениях может идти речь? Даже во втором мире они были чужаками друг для друга, просто произошло какое-то недоразумение из-за сумасбродных капризов Нишиджимы. А она, вопреки этому сухому факту, стоит потерянная перед безмолвной, ненасытной до презренного металла машиной, спрашивая себя: «Сама-то веришь в это?» Минене замотала головой, пытаясь отогнать мимолётное наваждение. Она изначально на многое не рассчитывала, потому и грузиться, если вдруг ничего не выйдет, не собиралась. Однако...       — Я слышала, что у юной леди из триста шестнадцатой амнезия, но чтобы настолько... Бедная, бедная девочка.       Урью почувствовала, как кто-то со спины утешающе треплет её по волосам. Роста этому человеку явно не хватало, потому как прикосновение ощущалось только где-то на уровне затылка, но жест и так легко угадывался. На одном обострённом с детства инстинкте самосохранения девушка круто повернулась и застала перед собой ту самую пожилую женщину, что должна была смыться отсюда немногим ранее. «Она что, вернулась и всё это время наблюдала за мной?» — одно осознание сего факта, и смятение, какое Минене отчаянно старалась подавить, моментально отразилось выражением паники на её лице.       — Кх... Кажется, в палате деньги забыла. Пойду схожу.       Девушка рванула с места в попытке скрыться от этих не по возрасту прозорливых глаз. Пара десятков шагов, и об этой нелепой ситуации никто не вспомнит. Ни она, ни настырная женщина, ни Нишиджима, который в своём бешеном ритме жизни наверняка и думать о своей подопечной забыл. Но, стоило Минене попытаться проскользнуть мимо старушки к себе, как та ловко поймала её руку. Влажный жар. Нет, не человеческой кожи. Ладонь обожгло тепло нагретого металла, достигнув ушей легко узнаваемым звоном.       — У меня с собой сейчас всего двадцать одна иена, но, думаю, этого хватит, чтобы позвать сюда твоего рыцаря, — дама удовлетворённо улыбнулась, видно, довольная своим подвигом. — Авось он поможет тебе вспомнить, как пользоваться телефоном-автоматом.       И всё же Урью не сразу уловила значение произнесённых старушкой слов, как и то, что значила эта приятная тяжесть в ладони. Тепло и тяжело... В нерешительности она подняла стиснутый кулак выше и с нарастающим трепетом за грудиной разжала тугие пальцы — один за другим, — и взору предстали две потускневшие красноватые монетки с лаврами, рядышком с которыми ютилась одинокая, отличная от них алюминиевая — совсем крохотная. Двадцать одна иена. Всё, что девушке оставалось, так это ошарашенно смотреть то на них, то на низенькую женщину напротив.       — Э?.. Постойте, я не!..       — Настойчив партнёр или нет, а тебе тоже стоит брать инициативу в свои руки, — женщина с сосредоточенным видом покивала, словно промотала нечто в памяти, чтобы затем неспешно продолжить. — Да и, знаешь, видела я твоего рыцаря, довелось поболтать. Такой суетливый, в костюме по коридорам рассекает, всем своим видом кричит, как он занят взрослыми делами. А окликнешь его, так он неуклюже, весь запыхавшийся обернётся с улыбкой, выслушает, но глаза выдают, как ребёнка, — всё он в сторону твоей палаты косится. Сразу видно, ждал этой встречи. И после всегда такой загадочный выбегал, но определённо довольный.       — Н-нет же, я!..       — У него, конечно, ветер в голове, но разве плохо порой прельститься чьими-то воздушными замками? Тебе особенно. Когда ни погляди, серьёзная, в каких-то тяжёлых думах, только разговоры с ним и меняли тебя в лице. Я-то наблюдала. Можешь считать, что бабушка совсем с ума сошла, но одно скажу: вас, таких разных, будто сама судьба свела и по магниту на каждого повесила. Она же тебе подкинула эти монетки через меня, ха-ха.       — Судьба?..       — Поэтому... — рассказчица ненароком бросила взгляд на дисплей с часами, которые, насколько можно судить по вытянувшемуся рту, о чём-то ей нашептали. — А, заболталась! Не стану обрываться, но постараюсь покороче. Так вот: позволь течению судьбы хотя бы разок тебя подхватить. Оно не всегда несёт несчастья, чтобы так рьяно с ним сражаться в одиночку. Поняла намёк? Что ж, на этом тебя оставлю. Рыцарю привет.       Воркуя себе под нос, женщина в конце концов бойко захромала по безлюдному коридору мимо шеренги одноликих дверей, оставив Минене в недоумении стоять в закутке с телефоном. Она было хотела окликнуть свою благодетельницу, чтобы в конце концов даровать ей откровение «свыше» (если её сто шестьдесят сантиметров с хвостиком можно так назвать) — автоматы не принимают монеты номиналом в одну иену. Однако, оценив, как бабуля «внимала» её словам, и закравшиеся подозрения на проблемы той со слухом, Урью смиренно пожала плечами и сдалась.       Вспомнив себя, некогда ворчавшую во втором мире из-за того, насколько бесполезна та же сумма денег для голодающего террориста в бегах, Минене хмыкнула, оценив колкую насмешку этой самой судьбы, о которой распиналась женщина. Потому что сейчас три монеты, крепко зажатые в ладони, определят, куда её ток устремится дальше. И тело от того переполняла уверенность.       — Нишиджима — и рыцарь? Хах. Впрочем... — девушка проводила взглядом почти скрывшуюся спину женщины и тихо пробормотала. — Спасибо.       Благодарила она не только за деньги. Пока пальцы забрасывали двадцать иен в монетоприёмник, пока они прыгали по невзначай заученным цифрам, мыслями Минене опять возвратилась к сказанному старушкой. «Позволь течению судьбы хотя бы разок тебя подхватить». Да уж, не счесть, сколько раз оно сталкивало их друг с другом, будто обречённых до последнего издыхания развлекать ту самую судьбу. Но каждая новая встреча разбивала замок за замком на неприступном сердце, окрыляя его тёплой, наивной надеждой. Положить конец тупиковому быту террориста, оборвать последние колебания и страхи, даровав маленькой чумазой восьмилетней девчонке с трущоб Ближнего Востока то, чего она так жаждала, — спасение. Не в одном прямом смысле.       Нишиджима Масуми обещал ей новое будущее. «Не этот, другой, из второго мира», — отчаянно убеждала себя Минене. И лишь сейчас с досадой осознала: как бы безумно, как бы хитроумно ни сплетались параллельные миры, Нишиджима Масуми всегда будет один. Добросердечный, мягкий, беззаботный, искренне переживающий за неё и тянущийся навстречу, какими бы оплеухами то ему ни грозило. Даже положение их тел на оси времени того не изменит. Как и тех робких, несуразных чувств к этому придурку в груди.       Как ответит Нишиджима на такую решимость, Минене невдомёк. Ясно одно: судьба не позволит им разойтись на столь неловкой ноте. И сегодня, следуя странному совету, девушка решила подыграть её спектаклю... Всего разок.       — Что ж, рассчитываю на тебя, Нишиджима Масуми.

***

      — Агх, да почему именно сейчас?!       Нишиджима сам удивился тому, как агрессивно он отреагировал на заголосивший с пассажирского сидения телефон. Должно быть, всё произошедшее неслабо встряхнуло его.       Мотор под капотом гудел, ремень зудом на шее и прилипшей к плечу рубашкой твердил о себе, за окнами вприпрыжку скакали знакомые ленты городских панорам. И это несмотря на то, что сейчас следователю полагалось копаться в документах, изображая настолько активную деятельность, насколько начальство ожидает увидеть от новичка, — разгар рабочего дня, как никак. Сразу вспомнились вздёрнувшиеся над монитором компьютера брови шефа Курусу, когда его подчинённый вдруг вылетел из-за заваленного бумагами стола и под невнятные извинения смылся к парковке. Так это он звонит?       Скрепя сердце, морально готовясь выслушать первый за свою короткую службу в следственном отделе выговор и принять соответствующее наказание, Нишиджима взял мобильник в руку. Короткий взгляд на откидную крышку. Неопределённый номер. В этот миг ему и правда стало интересно, почему именно сейчас. И, что самое главное, кто.       — Алло?       — ...Алло, Нишиджима?       Будь парень чуть небрежнее, и телефон точно бы очутился в педалях. Раздавшийся из динамика голос трудно спутать с кем-либо ещё — та же тягучая хрипотца одновременно с чем-то удивительно наивным, девчачьим. И принадлежал он человеку, к которому сейчас отчаянно крутил колёсами автомобиль Нишиджимы.       Совпадение оказалось невероятным, и всё же удивление от него тянулось не дольше секунды. Потому что на смену ему прилило возбуждение. То короткое, драматичное молчание вдруг растерзали урывками посыпавшиеся из Нишиджимы слова:       — Я буду через пятнадцать минут, слышишь?! Жди во внутреннем дворе госпиталя! Никуда не уходи! Внутренний двор!       — Э?.. В смысле?! Какие пятнадцать ми...       Дальнейших вопросов от звонившей Нишиджима так и не услышал, сколько бы та ни гаркала на своей стороне в трубку. Нога самовольно прибавила газу, а раскладушка звучно захлопнулась, вернувшись на пассажирское место к одинокому листку бумаги.

***

      — Тч, сегодня что, официальный день, когда меня можно игнорировать без ущерба для здоровья? — буркнула Минене, от безделья высматривая просачивавшиеся сквозь листву деревьев клочки солнечного света.       За стенами больницы, несмотря на надвигающийся вечер, царило типичное августовское пекло, поэтому во внутреннем дворике околачивались лишь те, кому от скуки и в котёл к дьяволу не страшно. Ну и Минене. Найти в такую погоду пустую лавочку в тени — сущая удача, и девушка, быть может, поблагодарила Бога за такую подачку. Но, увы, с этим засранцем у неё были личные счёты, так что Урью с издёвкой адресовала всю признательность себе, как полубогу. Спасибо, великая Минене-сама!       Все эти шутки и глупые комментарии служили лишь одной цели — унять волнение от предстоящего непростого разговора. Ещё и это странное, логике не поддающееся предчувствие... На том конце провода Минене отчётливо уловила дорожный шум, алчно проглотивший половину и без того сумбурной речи. Сложив два плюс два, нетрудно догадаться, что Нишиджима прямо сейчас едет сюда, и причиной тому послужил явно не её звонок. Не находя ни единого разумного объяснения тому, зачем ему могла понадобиться девушка с работы, которой он вроде бы неделю назад помахал ручкой, Минене могла только отметать одну нелепую теорию за другой.       Пальцы всё крутили желтоватую, уже замусоленную записку из пакета с пирожными как очередное проявление снедающего беспокойства. Само собой, ведь не только у Нишиджимы появилось внезапное дело к Минене — ей самой предстояло завязать непростую беседу, а на уме ни единой фразы, с которой можно бы начать. Тогда, откинувшись на спинку лавочки, она картинно закривлялась:       — Ну, ещё раз привет, давно не виделись, позволь теперь представиться — только не пытайся выпросить автограф, хах. Так вот, я террористка в международном розыске, известная как...       — Урью Минене!       Низкий, распираемый частыми, неглубокими вздохами, над головой прогремевший голос заставил не ожидавшую того Урью вздрогнуть. Изображение в единственном глазу медленно сменяется с некогда чёрных, а ныне безнадёжно пыльных ботинок на запыхавшееся мужское лицо. Правда длинные волосы после, как видно, изнурительного марафона скрывали его, но и такая мелочь не помешала девушке опознать этого молодого человека. Серьёзно, кто бы это ещё мог быть?       — Н-Нишиджима?       «Мне послышалось?» — первая мысль, огласившая одномоментно опустевшую голову. «Нет, такое никому не могло послышаться», — вторая заваливается вдогонку, перебивая вопрошающий голос первой. «Неужели этот Нишиджима «вспомнил» меня?» — от второй недалеко и до третьей. А после беспристрастное осознание, собравшее обрывки домыслов в единое целое. Естественно, ограниченное холодное логикой и не допускающее никакой фантастики на уровне детских книжек.       — Хах, всё-таки ты полицейский. Глупо было надеяться, будто я смогу вечно водить тебя за нос. Полагаю, дальше мне причитается сказать: «Рада знакомству»? Ну, много интересного нарыл про великую Минене-сама?       Нишиджима — обычный человек. Как она не раз вторила себе, ему не дано вникнуть в игры богов и параллельных миров, как минимум в одиночку. И всё же, Минене, скрепя сердце, решила сегодня посвятить Нишиджиму в подробности этой запутанной истории. В своё мрачное прошлое, в прыжки во времени, в их чудаковатые отношения в некоем втором мире. О чём Минене уже успела пожалеть. Ведь, помимо того, что Нишиджима — обычный человек, он ещё и полицейский, для которого имя Урью Минене сопоставимо лишь с одним человеком — безжалостным, несмотря на свои жалкие шестнадцать лет от роду, головорезом, чья слава только-только начинала набирать обороты в преступном мире. Каким бы дураком Минене его ни называла, соотнести простые факты и два идентичных лица этот парень сможет.       Подкравшийся так негаданно конец искрошил в пыль несмелую надежду, зародившуюся возле телефонного автомата вместе с тем звонком, однако смести с лица ехидную ухмылку, с какой Урью ожидала ответных слов от Нишиджимы, всё равно не смог. А юный следователь, будто игнорируя эту странную эмоцию на лице девушки, только держался за колени, ощущая приятное, контрастировавшее с его недавним пылом успокоение от возвращавшегося в норму дыхания. И вскоре, когда через лёгкие его грудь покинула болезненная тяжесть, он выпрямился и горько усмехнулся:       — Ха-а, кто бы мог подумать, что всё это время полиция плясала под дудку террористки. Но на этом мы и закончим, — с этими словами Нишиджима отточенными движениями вытащил из-за пазухи наручники. — Ты арестована.       Один звякающий браслет защёлкнулся на его правом запястье, второй — на запястье Минене. Она даже не пыталась сопротивляться, нет. Ей уже просто было по-детски любопытно, чем закончится эта клоунада. Скаля свою фирменную самодовольную улыбку, девушка исподлобья глядела на молодого человека, тень которого, прерывая причудливый узор из разбитых ветвями деревьев осколков солнечного света, нависла над головой.       — Урью Минене, значит? — начал неторопливо Нишиджима. — Интересное имя, а главное — какое громкое; говорят, на Ближнем Востоке оно на языке у каждого второго. Но мы ведь сейчас в Японии, верно? Так не лучше ли называть тебя...

***

      — Хм?       Внимание Нишиджимы привлёк уголок одного документа, торчавший из подсунутой папки и подозрительно отличавшийся от прочей кипы бумаг. Он аккуратно вытянул его и сразу сообразил, в чём дело: этому приказу явно не место среди апрельских отчётов. Видно, кто-то из другого отдела по ошибке его сюда закинул, что не удивительно, учитывая дату, отпечатанную в уголке, — исполнить предписано только через два года. Любопытствуя, кому же приспичило выписывать разрешение настолько загодя, Нишиджима подробнее вчитался в текст.       — Эскорт известного католического священника Фреда Хаймана в связи с участившимися случаями нападения на религиозных деятелей?..       Не только известный, но и весьма популярный, если так можно сказать о священнике и раз его визит запланирован аж на два года вперёд, — может, так Нишиджима и подумал бы про себя, если б эти строки не заставили какой-то заржавевший механизм в глубине чего-то бессознательного сдвинуться с места. Неповоротливые шестерёнки противно — до мурашек по коже — заскрежетали. «Фред... Хайман?» — одними губами произнёс парень. Фред... Хайман...

— Её цель — католический священник Фред Хайман.

— ...Оказалась втянута в религиозный конфликт, где потеряла родителей...

— Рассчитываю на тебя, Наччан!

— ...Не хотела бы ты со мной встречаться?

— Ты дьявол!

      Больно... Судорожно сжимая одной рукой край стола, второй Нишиджима держался за голову, словно та расколется напополам, если чуть ослабить хватку. Незнакомые сцены вместе с диалогами беспрестанно мелькали перед его глазами, увлекали безумной, и всё же чётко выстроенной каруселью за собой, не позволяя схватить ртом столь необходимый воздух. И это причиняло невыносимую боль.

— ...Сожалеешь о сделанном мне предложении? — Ты меня очаровала, и это... факт.

      Чьи-то воспоминания врывались в мозг. Казалось, что нейроны в нём выгорали, как лампочки от чрезмерного напряжения. Зажигаются, тухнут, зажигаются, тухнут... Рутина следственного отдела скрылась за пеленой пота, оставляя Нишиджиму наедине с этим хаосом. Мокрые кончики пальцев соскальзывают со стола, дыхание окончательно сбивается, и парень обессиленно валится на стул, игнорируя раздавшийся следом грохот.

— Прошу, выходи за меня... — Я обязательно сделаю тебя счастливой. — Ты слишком оптимистичен, Нишиджима. — Ха-ха... Ну уж прости.

      Голос в видениях назвал его по имени. «Это... мои воспоминания?» — мелькнул в мыслях вопрос. Он впервые слышит имя Хаймана, впервые ощущает эту тёплую ладонь в своей, впервые видит стерильно-пустой коридор с зелёной коробочкой на ножках в тени и зловеще сверкающей ниткой у ног. Нишиджима никогда не переживал подобных мгновений, однако тело не уставало твердить об обратном. Правда, слова ему неподвластны, и докричаться до души в нём оно могло лишь одним средством — болью.       Та и не думала стихать. Головокружение. Вкус металла на языке. В груди не то холодно, не то горячо. И нестерпимо ноет. Дрожащие пальцы невольно тянутся к рубашке — всё та же сухая белоснежная ткань. Целёхонькая. Нишиджима не мог поверить. Как же так? Куда делись те пулевые ранения? И её лицо, где оно?..       Пусть и не омрачённое слезами, но такое отчаянное, потерянное, утратившее улыбку, что едва обозначилась на этих обычно сердито поджатых губах минутой ранее. Такое, что даже медленно застилающая взор мгла оказалась не в силах его затмить. Ужасно, ужасно грустное.       Оно стало последним, что видел Нишиджима, прежде чем веки опустились, а пластик столь драгоценного мобильника растворился чем-то невесомым в руке. А после стихло всё. Если бы не прилипшие ко лбу от испарины волосы, молодой человек посчитал бы эту нечеловеческую боль последствием недосыпа. Как и те воспоминания. Бумажка на столе, точно попавшая сюда из параллельного мира, отметала последние сомнения в реальности всего увиденного. И руки без колебаний нырнули в верхний ящик за ключом от машины.       Ошибки быть не может: там была она. Всё внезапно началось с дела Хаймана, и так же внезапно закончилось самоубийственно безрассудной авантюрой, оборвавшись в самом неподходящем месте, будто фильм на сломанной кассете. Закончилось ли? Ещё чего. «Она наверняка ждёт», — подумал Нишиджима, в то время как его просвистевшую через парадную дверь спину провожал десяток изумлённых глаз. Эта невероятно сильная дурёха, что вечно хорохорится, говорит, что справится со всем одна, а сама в глубине души надеется на спасение, пусть никогда в том не признается. И имя ей...

***

      — ...Минене?       От такой фамильярности, какую едва ли услышишь от представителя закона при задержании преступника, девушка оторопела. Минене — вот так вот просто, по имени, Нишиджима не называл её даже во втором мире. Ситуация, что вот-вот обрела более-менее вразумительные очертания, вновь перевернулась с ног на голову. Поэтому, когда отвисшая челюсть наконец вернулась в нормальное положение, девушка отбросила в сторону образ дерзкой, флегматичной бунтарки и спросила напрямую:       — Да что, чёрт побери, у тебя в голове? Ты ведь арестовывать меня пришёл, так какого?..       — В голове у меня размышления о том, что бы взять сегодня к рису на ужин, немного... Нет, тут уже вру — уйма переживаний по поводу предстоящей взбучки от начальства за побег с рабочего места и перечень занятных вопросов к тебе. А насчёт второго: ну, я ведь не говорил, что арестовываю тебя от имени полиции Сакурами.       — Х-ха? Совсем тебя не понимаю. Какие ещё вопросы могут возникнуть у копа к террористу вне стен полицейского участка?       — Сказал ведь, меня интересует не какая-то там террористка, а девушка по имени Урью Минене, — выдохнул Нишиджима, присаживаясь на лавочку рядом. — И, судя по записке у тебя в руке, ты мне тоже звонила не как следователю, угадал?       Не как следователю... За всей этой суматохой Урью и забыть успела, зачем она намеревалась пригласить сюда Нишиджиму. Ох уж этот раздолбай, благодаря обольстительным речам которого даже присущий ей холодный рассудок снимался с якоря и уплывал в далёкие моря. Возможно, именно поэтому Минене так тянет к нему? Это мимовольное, абсурдное для девушки, привыкшей полагаться лишь на себя, предположение развеяло последние тени нерешительности на её лице, позволив расслабленно запрокинуть голову к безоблачному небу. Она давно потеряла нить этого ненормального разговора, перестала понимать, что привело Нишиджиму сюда, о чём он знает, а о чём ещё нет. И с этой мыслью решила доверить продолжение диалога ему самому. У него на лбу написано, что сейчас он морально готовится подступиться к главной теме. Сегодня Минене будет искренней. Так она решила, прежде чем сорвала телефонную трубку с рычажка в больничном холле.       Он выдерживает минутную паузу. Крутит в пальцах какой-то листок, будто тем самым помогает себе выстроить слова на языке в нужном порядке. И в конце концов:       — Выходит, мы были с тобой знакомы прежде?       — ...Были.       — И, будучи полицейским, я в самом деле настойчиво преследовал тебя как опасную преступницу?       — Ага, даже чересчур настойчиво.       — Вместе мы работали в эскорте католического священника, убегали от серийного маньяка и штурмовали башни-близнецы — эти странные видения на самом деле отражают реальные события? Только скажи честно, а не как в тот раз.       — Ну, если не вдаваться в детали... Да. Не знаю, как так вышло, но твои «галюны» — не просто бредни недосыпающего трудоголика.       — Как я и думал. Что ж, а я... делал тебе после всего этого предложение руки и сердца?       — ...Было дело. Даже размер пальца для кольца как-то высчитал, хех.       — Вот как... Тогда, чтобы окончательно убедиться во всём, спрошу ещё кое-что: тот придурок, которого ты вроде бы и презираешь, а вроде бы любишь — это...       — Сколько раз мне ещё повторять: я не ненавижу его и не презираю. Его... Гх, да кого я тут ещё разыгрываю? Да-да, это ты, ты!       На этом простом на первый взгляд ответе голос Минене предательски надломился. Не то чтобы она плакала: в глазах, конечно, стояли слёзы, но ни одной капле не дозволено прокатиться по щеке вниз. Когда разбушевавшаяся Урью с фырканьем вновь откинулась назад, тонкий слой солёной жидкости просто линзами застыл на глазах, размывая кружевные контуры древесной кроны. Чтобы Нишиджима из третьего мира, и вдруг вспомнил о будущих событиях параллельной вселенной — это какое-то чудо за гранью здравого смысла. «Эгоистичное желание судьбы-капризницы, не иначе», — снова в голове проплыли обронённые эксцентричной старушкой слова, от чего линия губ изогнулась в причудливую кривую. Значит, теперь её очередь открыться ему навстречу, да?       — Э... Э?!       Задумавшись, Минене слишком поздно осознала мотив, кроющийся за подозрительными шевелениями на второй половине скамейки и шелестом ткани. Потому как опомнилась она только от ощущения чужой ладони между лопаток, когда перед носом вдруг оказался не знойный летний небосвод, а плечо мужского костюма, пропитанного отдалённо знакомым, теперь ещё и бесстыдно ярким из-за минимальной дистанции запахом тела. Прижатая к груди Нишиджимы, девушка могла разве что позвенеть цепью от наручников на своей левой руке, зажатой между ними двоими. Если бы Минене прямо сейчас вдруг пообещали чемодан денег, угадай она цвет своего лица без зеркала в эту минуту, то она бы не колеблясь ответила: «Красный», — и выигрыш в кармане. Но для Нишиджимы, невозмутимо державшего её в объятиях, казалось, не было в этом действии ничего возмутительного. Над горящим ухом просто раздался полушёпот:       — Теперь расскажешь мне свою часть этой истории?       — Как раз собиралась, только... Отпусти меня, ж-ж-жарко же... И сними уже грёбаные наручники, я с ними на ножах с юных лет.       — Ну уж нет. Вдруг известная беглянка решит снова от меня удрать? Не важно, физически или вербально. Как детектив, я в любом случае не могу этого допустить.       — То говоришь, что пришёл не как следователь, то прикрываешься именем закона... А-а, дурак ты без пары винтиков, да и только.       — И слушать не умею?       — Однозначно.       Чуть уняв смущение, Минене наконец беззвучно выдохнула, пряча улыбку в воротник серого пиджака Нишиджимы. Удивительно, как эта короткая, беззлобная перепалка расколола что-то мучительно грузное, замшелое за рёбрами. Легко. Так легко, по-родному уютно, как уже с детства не было. И тогда...       — Кх... Ха... Ха-ха-ха!..       Никто больше не слышал этого чистого, несдержанно беспечного смеха в тени раскидистого дерева на внутреннем дворе госпиталя. Никто не слышал и закрученной, удивительно долгой для трёхмесячного периода истории, рассказанной вскоре после. И одна только судьба, которой удалось, спустя столько упрямых попыток, свести эти две фигуры к одной точке, украдкой хихикала себе в рукав в унисон с шорохом недвижимой на безветрии травы. Так тихо:       Шу... Шу... Шу...