***
Тата очнулась и увидела, что возле ее кровати сидела любимая подруга. — Катенька, это ты! — произнесла Тата слабым, но счастливым голосом. Лицо Кати Шестаковой осветила счастливая улыбка. — Таточка, дорогая! Ты очнулась! Как я счастлива! — воскликнула девушка. — Сережа, она очнулась! — кликнула она юноше, стоявшего у дверей лазарета. Тата не могла не узнать в юноше Сережу Шестакова. Последний тут же оказался возле сестры. — Тата, вы очнулись! Слава Богу! Я так рад! — произнес Сережа взволнованно. — Нужно срочно сообщить мадам Соколовой! Я сейчас ее позову! Мадам! Мадам! — кликнула Катя и выбежала за двери, через которые тут же зашла начальница Института благородных девиц. Лидия Ивановна Соколова вошла, как всегда, величественная и прекрасная. Лицо ее выражало волнение и, одновременно, едва сдерживаемую радость. — Ну слава Богу! — выдохнула она и приблизилась к уже полностью пришедшей в себя Тате. — Здравствуйте, Тата. Я рада вас видеть. Лицо Таты посветлело. Силы вернулись к ней. Тата была счастлива видеть мадам Соколову, которая за все годы обучения в институте заменяла ей мать, а в самые трудные времена жизни поддержала и помогла ей. — Здравствуйте, Лидия Ивановна. Я тоже очень рада вас видеть. За окном лазарета, на улице, послышались звуки выстрелов и топот сапог. Тата вдруг вспомнила замерзшую красивую женщину с любящим мужем, маленького осиротевшего мальчика, выстрелы, пули, разбитые стекла черных окон, полуразрушенные прекрасные дома, пустынные холодные улицы… Как же не похожи улицы на те, по которым она с подругами так любила прогуливаться, когда училась в институте… Но самое страшное — это заплаканные глаза чистого, ни в чем неповинного ребенка… От этих воспоминаний Тата вздрогнула и закрыла лицо руками. Лидия Ивановна обняла девушку. — Неужели это все? Лидия Ивановна, неужели это все? — рыдала Тата на плече у маман. Мадам Соколова ласково гладила девушку по голове. — Не плачьте, дитя мое. Не плачьте… — Эти доверчивые, чистые глаза ребенка? В чем он виновен? В чем он-то виновен? Почему он должен лишиться самых близких ему людей? — Тата подняла голову и посмотрела на мадам, глаза которой тоже показались ей грустными. — Не плачь, Тата. Я верю, что Господь однажды прекратит период мучений и страхов. Девушка перестала плакать, но некоторое время сидела молча, склонившись к плечу Лидии Ивановны, которая продолжала гладить ласково Тату по волосам, словно мама. Тут в лазарет вошли Катя и Сережа. — Мадам, Зейнаб и Палыч уже пришли. Все собрались, — доложила Катя. — Благодарю вас, Катя, — ответила мадам начальница и обратилась к Тате: — Вы себя лучше чувствуете, дитя мое? — Да, мадам. Благодарю вас, — кивнула Тата и попыталась улыбнуться. Ей стало и вправду легче, как физически, так и духовно. — Тогда идемте со мной. Уже все собрались и ждут вас, Тата. Мы решили провести этот вечер все вместе. Пока не пришли они… — Мадам, позвольте мне сопровождать Тату. Она еще не совсем сильна, — попросил Сережа Шестаков. На всегда спокойном красивом лице начальницы показалось что-то похожее на улыбку. — Ну что же. Пожалуй, Тате действительно потребуется ваша помощь, господин Шестаков. Сережа радостно предложил Тате руку. — Благодарю вас, Сережа, — отозвалась девушка с той же детской, искренней, непринужденной улыбкой. Мадам Соколова повела их через совсем темные, пустые, казалось, заброшенные и забытые коридоры Института благородных девиц. Маман остановилась у дверей в комнату фройляйн Штольц. — Нам показалось, что это самое уютное место для нашей встречи, — пояснила мадам Соколова и отворила двери. В темный коридор полился яркий свет. Тата вошла внутрь и не поверила своим глазам: комната фройляйн Штольц была единственной уютной комнатой, где все предметы как будто сверкали при свете повсюду горящих свечей. На пороге стояла такая любимая всеми нами классная дама, которую девочки называли когда-то «мымрой». Какой же добротой сияло ее лицо, такое родимое и такое прекрасное. Вот сейчас Эмма Оттовна протянула с любовью к Тате руки. Тата кинулась в теплые объятия классной дамы. — Фройляйн Штольц! — Таточка! Деточка моя! — воскликнула фройляйн Штольц, а глаза ее наполнились слезами. За накрытым скатертью столом сидели все самые родные и дорогие сердцу люди: Софьюшка, Катюша, Мириам, Ася, Мария Кутайсова, Оксана Нечипоренко, Зейнаб, Палыч, граф Воронцов, Наденька с господином Бутовым. — Тата!!! — полетели звуки радости со всех сторон. Все девочки бросились обнимать счастливую девушку. — Мы так испугались, когда Сережа и Катя привезли тебя бессознательную! — сказала Мириам. — Тата, — обратилась вдруг к девушке Софья с загадочной улыбкой. — Есть один сюрприз для тебя… Самый необыкновенный сюрприз на свете, который стал великим сюрпризом и для всех нас. — Правда? Вы меня заинтриговали! Софьюшка, что же это? — недоумевала Тата. И только сейчас девушка заметила, что подруги прикрывают что-то за своими спинами. Девочки расступились… Тата замерла, не в силах вымолвить не слова. Ей показалось, что все вокруг поплыло перед глазами, как на карусели. — Варя?! Неужели это ты? Варя… Живая, настоящая, весенняя, яркая, искренняя и прекрасная, словно цветок, стояла посреди подруг. Ее золотые волосы красиво были уложены на затылке и лучились при ярком свете свечей. Она мило улыбалась. — Я, Таточка, я, — ответила Варя. Тата сделала два шага навстречу Варе. Эмоции переполняли обоих. Подруги крепко обнялись и долго не могли отпустить друг друга. Обе плакали от счастья. — Варенька! — Таточка! К Тате и Варе присоединились остальные девочки, фройляйн Штольц и даже Лидия Ивановна Соколова. Все забыли про жесткие правила института, про все церемонии… За окном послышался грубый топот сапог, звуки взламывающихся дверей, чьи-то резкие, и такие же грубые, как их сапоги, голоса. — Ну вот, все-таки они добрались до института. Но до этой комнаты они не доберутся. Она особенная… — произнесла мадам Соколова. И тут Тата вспомнила про вопрос, который давно не давал ей покоя. — Выходит, сейчас 1917 год… Но почему мы выглядим так, как выглядели во времена окончания института и вообще до сих пор живы? Как мы здесь оказались? Что вообще происходит? — Видишь ли, ведь оканчивая Институт благородных девиц, мы пообещали друг другу, что будем каждый год организовывать встречи выпускников. И сейчас мы возобновили нашу традицию, и даже годы, войны не смогли помешать нам встретиться, и не помешают, — сказала Софья. — Таточка, мы — воспоминания, чьи-то воспоминания. Кто-то вспоминает о нас в данный момент в далеком будущем — и мы ожили, смогли организовать долгожданную встречу, — добавила фройляйн Штольц. — Пока живы воспоминания о нас, живы и мы, и ничто не способно погубить нас, — завершила Лидия Ивановна Соколова. Тем временем человек тридцать, стуча по паркетному полу грубыми сапожищами и, громя все на своем пути, врывались в дортуары, в которых раньше жили воспитанницы, в музыкальный зал, в бальный зал, в классы. Словно вихорь, они сносили чудесные картины со стен, вазы и всю красоту, которой славился Московский институт благородных девиц. Два человека выломали замок на дверях кабинета начальницы. Один из этих двоих подошел к портрету императора над столом начальницы и громко расхохотался. — Черт возьми, как же меня раздражает один взгляд этих проклятых буржуинов. Что, императорик, смотришь на меня своим высокомерным и пустым взглядом? Ваше время тиранское прошло! — кричал мужчина. Второй мужчина с насмешкой в глазах рассматривал фотографии воспитанниц института. Взгляд его остановился на фотографии, которая изображала воспитанниц института благородных девиц, танцующих на балу. Особенно выделялись на фотографии две девушки: одна со светлыми волосами, уложенных в красивую прическу, обладавшая ангельским нежным личиком; в светлом платье; у второй была длинная темная коса и изящная фигура, и вся она будто лучилась благородством, чистотой, одухотворенностью…***
— Вот уж мерзость! Эй, глянь, как эти буржуи жировали, пока простой народ голодал! Посмотри на эти смазливые личика! Ну ничего, мы вас всех уничтожим, мамзельки, всех вас, белоручек, неженок… Уничтожим все остатки империализма. Много крови будет еще, восстанет трудовой народ — и всех вас уничтожит… И, наконец-то, мы построим свой рай здесь! — и, громко выругавшись, мужчина палкой снес все фотографии воспитанниц. Первый мужчина вычищал ящики стола начальницы, вытряхивал папки с досье на воспитанниц, все документы, все содержимое ящиков. Когда кабинет начальницы потерял полностью своей прежний вид, мужчины остановились напротив пока что целого портрета императора. — Что? Понравилось зрелище? Теперь твой черед царек! Я тебе обещаю, дорогой мой, что таких, как вы, больше не останется. Но не беспокойся, мы позаботимся о трудовом народе! Позаботимся! — крикнул один из мужчин и воткнул нож в портрет императора, в том месте, где, должно быть, находилось сердце. Портер, лихо качнувшись в разные стороны, слетел со стены и с грохотом упал, разлетевшись на куски. Мужчины громко расхохотались и, толкнув ногой двери, вышли из кабинета начальницы, чтобы возобновить погром в следующем помещении института. Но вандалы не смогли добраться до теплой, красивой, уютной комнаты фройляйн Штольц, где царило веселье. Воспитанницы и все, кто частицей сердца был связан с институтом, сидели за столом, пили чай и делились самыми прекрасными, интересными, смешными, памятными воспоминаниями со времен учебы и жизни в институте. В комнате звучали и смех и слезы… И не было дела им до того, что царило снаружи этой комнаты. Счастье переполняло каждого из них, и, казалось, этому счастью никогда не будет конца… Над погрузившимся в темноту и снегопад городом летал одинокий ангел и грустно пел нежным голосом:«Ангел, ангелочек, Милый голубочек, По небу летаешь Все на свете знаешь… Ангел, Ангелочек, Милый голубочек, Ты приди ко мне скорей, Защити и обогрей…»