Тот, кто погас, будет ярче гореть

Юмено на ватных ногах доходит до своей комнаты, до конца не осознавая, что происходит. Мысли так спутались, словно кто-то нарочно запустил в них свою руку и перепутал; голова болела, а руки онемели от напряжения. Она почти не замечала, что дрожала, как в лихорадке, все ещё не в силах видеть кровь на своих руках. Нет, это зрелище было просто невыносимо! Чтобы она, Юмено Уи, девушка, подающая большие надежды, не просто тень своего брата, талантливый врач-хирург, который собственноручно вытащил лучшую подругу буквально с того света — чтобы она, такая чистая, незапятнанная грязью этого прогнившего мира, помогала такому человеку, как Нимура Фурута, прекрасно осведомленная о его поступках и до сих пор не понимающая намерений! Девушка нервно заламывает руки. Нет, она не сможет со всем этим справиться. Если бы кто-то был рядом… Неважно, кто это бы был… Хаиру утешила бы её, обняла, прижала к себе и чётко произнесла, что Юи-чан в этом не виновата. Коори мог бы ничего не говорить — их взаимопонимание ещё с подросткового возраста достигло уровня, когда одного метко брошенного взгляда хватало на то, чтобы разобраться в причине, утешить и морально поддержать. Мама… Мама бы ничего не узнала, Юмено не хочет волновать её по каким-то пустякам. Но никого рядом с ней сейчас не было, и никто не мог ей помочь и ободрить. Лучше бы было, если бы она сопротивлялась. Лучше бы было, если бы она отстаивала своё мнение до конца, даже если это стоило бы ей жизни. Остатки её рациональной стороны все ещё взывают к разуму, говоря о том, что она ещё должна жить, да и выхода у неё другого не было. Юмено давно так сильно не терзалась чувством собственной беспомощности и порывами ужасной, неконтролируемой ненависти к себе и своей слабой сущности. Да, она могла бы закричать и сказать, что не собирается в этом участвовать. Да, Фурута даже не поколебался бы, нанося смертельный удар, ведь за имитацией приторной доброты и легкого сочувствия крылась безжалостная натура. Но она не стала делать этого, чтобы сохранять лицо и не показывать эмоций. Чтобы до конца держаться этих устаревших моральных принципов. Как же глупо. Юмено саморучно убила этих людей, пересаживая им органы гуля. Сто один человек с порушенной судьбой. И все из-за того, что у одной интересной личности поехала крыша, а другая помогла ему во всех намерениях. (О том, что выбора не было, никто и не вспомнит) А что, если её давно обманывают? Неизвестно сколько дней её семья уже может быть мертва, а она даже не узнает об этом! Все потому что позволила заманить себя в ловушку. Всё потому что привязанность действительно губительна — Юмено в те минуты, когда решение надо было принять мгновенно, готова была на все, даже на самопожертвование, чтобы Коори и Хаиру не тронули. И она до сих пор совсем немного, но гордилась этим поступком — расскажи она брату о странном сообщении, они бы пошли дальше. — Непривычно видеть тебя такой раздавленной, — с усмешкой комментирует Фурута, оказавшийся почему-то совершенно рядом. Юмено даже не задается вопросом «как» и лишь легко вздрагивает, заслышав его голос прямо за спиной. Так, хватит. Ты еще успеешь обвинить себя во всём этом. Забудь. Держи спину прямо и с безразличием смотри прямо в глаза. — Это доставляет Вам эстетическое удовольствие? — она вновь натягивает улыбку, — которое, конечно, не сравнится с видом окровавленных тел своих будущих орудий? — Я такой аморальный в Вашем понятии, что самому горько становится! — в тон ей продолжает Фурута, впиваясь взглядом в холодные серые глаза. — У меня есть все основания считать Вас таким. — А себя, наверное, мните воплощением правосудия и невинности? Так вот, дорогая госпожа Юмено, мы с Вами очень даже похожи, мы пойдем по головам ради достижения наших целей. Разве не это мы оба недавно поняли? Как бы Вы не держались за свою мораль, смерть Вас привлекала не больше, чем возможность запачкать свои руки. Вы могли бы отказаться, эмоционально назвать меня аморальным ублюдком, и я бы убил Вас — но вместо этого Вы повиновались судьбе и все это время смотрели на меня, как на исчадие Ада. В то время, когда остальные люди предпочитали умереть. Он сделал паузу. Юмено сквозь туманную пелену, охватившую разум, понимала, что он говорит правду, от которой она так тщательно пыталась отвертеться — и эта правда была ей столь противна, что ей немалых усилий стоило сдерживать себя. — Исходя из всего этого, я могу сделать вывод, что спасение собственной жизни для Вас куда важнее, чем жизни ста одного человека, и в этом я Вас не осуждаю. Так что перестаньте так смотреть на меня. Ну или, ради восстановления справедливости, относитесь к себе так же. Ведь в произошедшем виноваты мы оба. Он заканчивает свою речь, выразительно смотря на девушку. Юмено гордо выдерживала его взгляд, но в её глазах плескалось отчаяние. Отчаяние человека, первый раз запачкавшего руки без возможности их отмыть. Отчаяние человека, который просто хотел жить — а это желание и является самым уязвимым местом. — Мне больно это слышать, — тихо произносит она, и не говорит больше ничего, лишь опускает голову, чтобы глаз не было видно. Но Фурута мог поручиться, что она не плачет. Такие, как Юмено, не прольют слезы лишний раз, тем более, она ещё не убила этих полулюдей, ставших полугулями от еë руки. Но лучше бы она кричала и ненавидела, лучше бы не скрывала своей боли. Так, несомненно, было бы веселее. Но в этой девушке здравый смысл переплетался с отчаянием, а эта гремущая смесь выходила наружу в виде звенящей тишины и редко совершаемых нервных движений. — Вы ещё такой ребенок, Юмено. Мы можем обставить всё иначе. Достаточно взглянуть на ситуацию с другой стороны, — не в силах терпеть это напрягающее молчание, повисшее между ними, Фурута вновь с прежними эмоциями объясняет ей, — Вы — всего лишь невинная жертва, готовая на самопожертвование, лишь бы семью не тронули. Вас самым наглым образом похищают и держат в изолированном месте. Вы находитесь тут, даже не зная, сколько дней, живете без понимания дня и ночи, прилежно исполняете то, о чем я прошу. Этой версии, определенно, будут внимать куда больше, чем первой, ведь в желании жить для человека нет ничего незаконного. Так что можете расслабиться. Никто даже не узнает о том, что Вы помогли мне в одном замысле. Она бы все отдала, лишь бы убедить себя в правдивости второй истории. То, что произошло, останется между ними, и никто не будет посвящен в эту ужасную тайну. На душе все равно было неспокойно. Юмено прекрасно понимала, что она убила этих людей. Но, не сделай это она, их судьба все равно была предрешена. Нет, их кровь вечно будет сковывать её руки, и она обязана будет до самого конца нести на себе этот крест. — Знаете что? Мы с Вами ни капли не похожи. И не смейте допускать мысли об этом, — вдруг резко сказала Юмено таким тоном, что сразу можно было понять, что именно зацепило её больше всего. — Не отрекайтесь от того, что я Вам сейчас сказал! Одно время я тоже был готов на что угодно ради близких людей вплоть до безумия. Но со временем я осознал, что никто не ответит мне тем же, поэтому стал таким, каким являюсь и сейчас. А ведь я в то время и Вы очень похожи. Только разница в том, что мне было двенадцать лет. Я переступил барьер собственной гордости и репутации в Саду, позволив одной девушке бежать, а потом думал, насколько же надо было быть дураком, чтобы так поступить. Вы допускали мысль о том, что Вас могут убить — но все равно пошли в указанное место. Кстати, оставлять записку на самом видном месте было очень глупым ходом… — Всё-таки повелись. — О чём Вы? Настала очередь Юи злобно усмехнуться с неприкрытым презрением в голосе: — Я знала. Я оставила другую записку в одном из ящиков стола, а эта служила приманкой. И вы клюнули. — Умно! Я даже не подумал о запасном варианте. Хотя, что не делается — все к лучшему. Вы, наверняка, оставили адрес, чтобы Коори-сан смог найти Вас в случае чего. Я специально тогда поручил имитировать убийство, но мои подчиненные довольно плохо справились с заданием, даже невооруженным глазом можно было бы заметить, что кровь на асфальте не была кровью. Это и было к лучшему, не представляю сейчас, что сделал бы Ваш брат, если бы считал, что Вы погибли. И, честно говоря, ваше умение выражать все эмоции во взгляде, ваши движения, ваши выражения лиц при первой жертве настолько похожи, что не отличишь. За все время Вы ни разу не спросили у меня, жив ли он вообще. Сначала это настораживало меня и наводило на смутные сомнения. Но тогда, наблюдая за тем, как кропотливо Вы проводите операцию, как предательски блестят Ваши глаза от осознания ста одной разрушенной судьбы, я понял, что у столь похожих людей должно быть вроде внутреннего взаимопонимания. — Перестаньте! — процедила Юмено, с ненавистью глядя на Фуруту, — перестаньте говорить об этом! — Вот в чем ваша проблема и заключается. Вы абсолютно спокойны даже при убийстве, но стоит кому-то начать об этом разговор — вы будете уходить от него и смотреть с презрением во взгляде. Вы стремитесь запереть боль в себе, пока не останетесь одни и не выплеснете её, а сейчас, дорогая, у Вас нет такой возможности. — Она появится, если один из нас уйдет, — все ещё невозмутимо продолжала Юмено, понимая, насколько правдивы его слова. А она ведь считала, что тщательно скрывает свои чувства от других. Но этот (не) человек читал её, словно открытую книгу. Это не могло не пугать. — Я не оставлю Вас в таком состоянии. Можете не пытаться скрыть, что Ваши руки нервно дрожат, а голос срывается, стоит сказать что-то больше одного простого предложения. — Какая, к черту, разница, что я чувствую? Я нужна была только для этой операции. И только для того, чтобы быть петлей на шее своего же брата, не дающей ему избавиться от Вас и Ваших мерзких замыслов! Какой толк заботиться о моем эмоциональном состоянии?! — почти кричит Юмено. На лице нет слез или боли — просто сухое изложение фактов, смешанное с усталостью. Держи себя в руках. Никто не должен знать, что ты чувствуешь, это губительно. Все будет хорошо, если ты промолчишь. То, во что она всю жизнь верила, медленно обращалось в пепел и таяло у нее на руках. — Кто уверял Вас в этом? Вы сами? Я никогда не говорил подобного. Возможно, Вы были чем-то большим, просто отрицаете это, загоняя себя в рамки, в которых привыкли себя видеть. Юмено почти не слышит последние слова. Её сознание мутнеет с каждой минутой, а глаза устало закрываются. Сколько она провела в лаборатории? Час? Четыре? Сколько сейчас времени? Какой сегодня день?.. Но самое ужасное заключалось в том, что она не могла шевельнуться. Руки словно были связаны или чем-то скованы, а мозг отказывался соображать, что делать дальше. В одну минуту Юмено поняла, что больше не чувствует ничего — ни усталости, ни обиды, не видит противное лицо Фуруты. Её приятным туманом окутывает пустота. Неожиданно она видит перед собой две фигуры: себя и Коори. Они ещё совсем маленькие дети. Юмено делает робкий шаг им навстречу, но тени все быстрее отдаляются от неё. Сколько им лет сейчас? На вид пять-шесть. Значит, это ещё самые счастливые времена, когда отец был жив, а мать не работала с утра до ночи, приходя домой с воспаленными глазами и измученной улыбкой. Сейчас-то Юмено понимала, как ей было тяжело пережить смерть любимого человека и одновременно с этим помогать своим детям, не забывая работать, чтобы они ни в чем не нуждались. А тогда она немного, в силу детской глупости винила её за то, что она не может прийти домой в пять часов, как прежде, усадив их за уроки и рассказывая какие-то смешные истории. Следующее видение. Вот они уже подростки, заканчивающие последние классы. Юмено невольно вспомнила, как кто-то обозвал её ведьмой и пожелал гореть в адском пламени. У нее не было друзей, которые могли бы заступиться, поэтому прозвище быстро прицепилось к ней. Она точно не помнила, как Коори об этом узнал и даже не догадывалась, как он мстил её обидчикам — но результат был заметен, так как скоро все вернулось, как было. И теперь уже взрослые люди, готовые вступить в самостоятельную жизнь. Шок матери насчет желания сына стать следователем и её обреченное «я не могу указывать тебе, что делать, надеюсь, что ты поступаешь правильно», а после — одобрение насчет её профессии. Всю свою жизнь Юмено и правда тенью следовала за своим братом, вот только в Академию CCG у неё хватило ума не соваться из-за весьма плачевных физических навыков. Всю жизнь её оберегали, словно фарфоровую куклу. Она помнила, как Коори познакомил её с Хаиру — и с тех пор они стали потихоньку отдаляться друг от друга. Это было естественно, в этом мире ничто не вечно. А потом — тяжелая травма Ихей, бессонные ночи, попытки сделать шанс на выздоровление хотя бы больше нуля. Пачки антидепрессантов, заканчивающиеся так быстро, словно она не покупала их каждые три дня. Улыбки и обещания, что все будет хорошо, хотя на тот момент оба понимали, что это «хорошо» вряд ли случится. И теперь — то, что она проживает сейчас. Руки по локоть в крови, тщательно сдерживаемый крик ярости и боли, напрасная маскировка собственных чувств. Она удивляется, открывая глаза. Так это был сон? Хотя, странно же было, не будь видение сном. Юмено горько усмехается и тут же с удивлением осознает, что не помнит, как ложилась на кровать и укрывала себя одеялом. Словно она отключилась посреди разговора… О нет! — Юмено, Вы не думали, что с Вашей болезнью нужно что-то делать? — вкрадчивым шепотом спрашивает Фурута, — мне, конечно, все равно, но способность терять сознание на ровном месте пугает. Девушка недовольно протирает глаза. Значит, она всё-таки отключилась. Как неприятно. Фурута подаёт ей воды, и Юмено, кажется, даже не брезгует мимолетным соприкосновением с его рукой. — …перестаньте так смотреть на меня. Ну или, ради восстановления справедливости, относитесь к себе так же. Ведь в произошедшем виноваты мы оба. «А ведь он был прав, — сердце бешено стучит в груди, — мы действительно виноваты. И это наша ноша. Если мы разделим её, все будет в порядке. По крайней мере, со мной.» Юмено изначально была склонна к самообману больше, чем её брат. *** Хаиру не чувствует абсолютно ничего, словно её обратили в фарфоровую куклу, и теперь её место на полке пыльного шкафа. Её руки стали бы неподъёмными, тяжёлыми, и вместе с тем очень хрупкими — одного прикосновения хватило бы, чтобы навсегда избавить мир от Ихей — а на лице навечно бы застыло спокойствие. Она неуверенно сгибает пальцы — лёгкие наполнились тяжёлым, пыльным воздухом, как из того шкафа. Хаиру смотрит в окно с меняющимся пейзажем и бессмысленно вспоминает названия станций. Байсиндзи — Иори — Исикава — Акита… Ты жалкая, Хаиру Ихей. … Айти —Иори — Иватэ… Иватэ… Или уже было?.. Хаиру всё равно. Хаиру уже решилась оставить и без того поломонных жизнью людей, без возможности вернуться назад. Она уже кукла — у куклы в голове лишь воздух, а на лице несъёмная маска — ни эмоций, ни чувст, ни мыслей, ни-че-го. Продолжай обманывать себя, Хаиру Ихей. Ведь было бы проще не убеждать себя —соответствовать своим идеала и маскам, что скопилось за всё время. Хаиру усмехается горько, тошно, печально, одной улыбкой разрушая построенный образ. Какая же ты наивная. Поэтому вновь возвращается натянутая улыбка и спокойствие, забитый пылью кислород, тяжёлые, хрупкие (фарфоровые) руки. В купе быстро заглядывает проводник, улыбаясь искренне и ярко, а затем обеспокоено спрашивает: — У вас всё хорошо? — Да, всё замечательно. Хаиру осознает, как тяжело сейчас выдавить жалкое подобие улыбки. Она больше всего на свете хотела домой. Хотела, чтобы с Юи было все хорошо. Хотела, чтобы Коори поддерживал её как раньше. Эти эгоистичные желания заставили ее уехать оттуда, где безопасно, обратно. Ей стало просто невыносимо находиться одной. Асано была так добра к ней, что Хаиру всеми фибрами души ощущала, что не заслуживает этого. Ночные кошмары никуда не исчезали, наоборот, усилились. Коори говорил ей ни под каким предлогом не уезжать, но она вновь сделала все по-своему. Ничего страшного. Она ему все объяснит. Они вместе переживут всё, что итак навалилось на их плечи. И Юи-чан тоже будет в безопасности. Они спасут её. Хаиру ставит на небольшой столик недопитый кофе. Осталось совсем немного.