Со скоростью смерти

– Я надеюсь, Вас не угораздило туда поехать? – Да я уже тут. – Что?! Черт… ... – Слушай, я не могу с тобой сейчас говорить… – Послышался звонкий грохот, оглушивший Леню на правое ухо. Телефон, очевидно, вдребезги упал на бетон. Кораблев       Паника. Он всегда думал, что это несвойственное ему чувство. Но сейчас ему показалось, что руки, ноги и даже язык перестали его слушаться, словно он не мог управлять собой, а стал лишь наблюдателем. В реальности Кораблева сбывался самый страшный сон – Машу, его Машу могут убить, или уже убивают. А он ничего, совершенно ничего не может сделать. Он может только кричать нецензурной бранью на красные светофоры, идущих размеренной походкой пешеходов, кричать на уже притихшего Федора, кричать где-то глубоко в себе – от бессилия, от боли, от страха.       Ему стало так мало воздуха вокруг, а время предательски остановилось. В голове появился какой-то звенящий вакуум, и заглушали его только удары сердца, громким эхом отдаваясь во всем его пустом теле. Чертова машина ехала со скоростью старой больной черепахи, хотя Федор почему-то призывал сбавить, не гнать, говорил, что успеем… Если он не успеет…Нет, этого не может случиться. Успевали, всегда успевали. Но объективная сущность Леонида оценивала всегда только голые факты, взвешивая всё без прикрас, без ложных надежд и без оправданий. Он здесь, а она там одна с этим психом…вера в чудеса – это не про Кораблева. Перед его глазами уже рисовались картинки одна ужаснее другой, и во всех не было счастливого финала. Чтобы ее спасти, ему нужно обогнать саму смерть. Курочкин       Он честно пытался успокоить Леню. Сто раз просил «сбавить газ», и двести раз сказал «да успеем». Что ребята из патруля наверняка уже там, а если не там, то близко. Что Марья Сергеевна и не с такими психопатами умела договариваться. Что навигатор часто врет, и если срезать по проспекту, то доедут быстрее на целых 4 минуты, он сам проверял. Но он видел, как скулы Кораблева были натянуты, и понимал, что он его просто не слышит. Он знал, как много, невероятно много значит Швецова для Лени, и если что случится – он за нее хоть черта, хоть дьявола, хоть самого Курочкина прикопает. И Феде было страшно оттого еще больше. И за Машу, ведь шутки шутками, но даже следователи, даже такие красивые следователи не вызовут у маньяка ни симпатии, ни жалости. И за Леню, который без Маши, вероятно, навсегда потеряет тот тлеющий огонек внутри своего разбитого сердца. Поэтому всю бесконечную дорогу Феде хотелось только одного – чтобы она закончилось. Швецова       Осознание бедственности своего положения пришло к Маше откровенно поздно. Она лежала на холодном полу шиномонтажки, среди промасленных деталей, шин и покрышек. Голова ее сильно кружилась, а от едкого запаха резины тошнота еще больше подступала к горлу. Из глаз невольно потекли слезы от страха перед смертью и от жалости к самой себе. «Он должен что-нибудь придумать, он сейчас придет…» – единственное, что цепляло ее мысли за тонкие нити сознания и вселяло надежду на спасение. В такие минуты невольно начинаешь ценить не просто жизнь, как биохимическое чудо, но и ценить тех людей, которым ты дорог. И Маша на мгновение представила, сколько боли и страдания принесет ее окровавленное тело детям, Ковину, а самое главное Кораблеву. Ведь именно ему придется ее найти, ведь именно он будет винить себя, что не успел, что допустил. И он не шутил, говоря об одиноких осенних вечерах и о том, что доверяет кроме кота, только ей. Он любит ее, глупо отрицать было даже для самой себя, как и глупо было признаться себе в ответных к нему чувствах. Такая сильная и принципиальная снаружи, но такая неуверенная и трусливая внутри. Спутанное сознание обрушило на Машу эти неразборчивые мысли, и от обиды, злости и беспомощности ей хотелось рыдать еще больше. Она поняла, что как-никогда хочет жить, хочет любить, хочет еще хотя бы раз прижать к себе детей и увидеть его улыбку.