Порка в Принстон-Плейнсборо

Резкая боль обожгла щеку, и пол ушел из-под ног. — Не надо… — зашептал сдавленный высокий голос. Воротник футболки угрожающе затрещал под длинными дрожащими пальцами, вздернувшими вверх. От нового удара об стену из легких вышибло воздух. Пол возник перед носом слишком неожиданно, и тяжелая узкая ладонь придала ускорения. По щеке стекло что-то теплое. С онемевшего носа на белый кафель закапала красная вязкая жижа, промочила блондинистые засаленные пряди. А потом мир подернулся пенной дымкой. *** — Ты весь день мне лгал и что-то недоговаривал, — Стейси давит всей своей адвокатской харизмой, Кадди просто смотрит слишком интенсивно — но это все цветочки, потому что Хаус без труда видит его насквозь. Этот взгляд, сочетающий в себе прикрывающую все злобноватую насмешку, строгость и понимание, доставляет почти физическую боль. А еще этот взгляд четко и ясно говорит — просто так утопить себя Чейзу не позволят. — Я не лгал, — меланхолично заявляет тем временем диагност. — Ну, кроме того момента, когда признался, что я лгал. Иск подали не на меня, забавно. — И что ты нам не сказал? — наступает уже на него Стейси. Паника и отчаяние наверняка проступают на лице, Хаус смотрит пристальнее, но что-то в его глазах заставляет взять себя в руки и продолжить выплетать ложь. — Перед выпиской Сэм нашел ей другую печень. — У нее был рак, как она… — заикается было Кадди, но Чейз торопится завершить придуманную картину. — Черный рынок. В Мехико нашелся врач, который согласился провести операцию. Через неделю Кейла умерла дома. Сэм был в ярости. Наверное поэтому такая сумма иска. — И ты в это веришь? — бросает Кадди. — Конечно нет, — тут же срезает Стейси, и обе они не замечают, как сидящий на подоконнике Хаус закатывает глаза. Не вышло. Черт. — Нет никакого нелегального трансплантата, нет и причинно-следственной связи. — Он готов был меня убить, может, он врет своему адвокату, — пытается выпутаться Роб, но уже поздно. Он плохо все продумал. — Или ты врешь нам, — чеканит Стэйси. — В прошлый вторник он приходил к тебе на послеоперационный осмотр. Когда так ненавидишь врача, сначала подыщешь себе другого, а потом найдешь адвоката. Он подал в суд не на Кэмерон или Формана, и даже не на Хауса! Тут что-то иное, о чем ты не хочешь говорить нам до слушанья. Сэм не ненавидел тебя до той встречи, но ненавидел после. Все смотрят на него. Да, это куда более убедительно. Они поверили… Стейси прикрывает глаза. Кадди молчит. А Хаус поджимает губы, сползая с подоконника. Черт. — Можно я переговорю с моим будущим бывшим сотрудником?! — он под локоть вытаскивает его в коридор, вталкивает на балкон. — Отличная история. — Считаете что я вру? — это бесполезно, он понимает. — Я именно так ему и сказал. — Не сомневаюсь, но ты соврал ему. Ты хотел, чтобы он подал на тебя в суд. — Я убил его сестру! — Я заказывал сегодня черный кофе, а получил со сливками. Все могут ошибаться. — Они не подсыпали яд вам в кофе! — не выдерживает Роб. Как он может не понимать? — Я видел тебя с похмелья. И у тебя не было его в тот день, когда ты профукал диагноз его сестры. — Да какая разница, почему?! Она оживет, если я приведу другое объяснение?! — Если бы я считал, что ты напортачил из-за того, что был пьян, я бы уволил тебя, — он спокоен, даже почти мягок. Он говорит с ним так, как будто Роб малое дите! — Вы знали! — тут же ершится он, заставляя себя сохранять надежду на слабую осведомленность начальника. — Ты был подавлен и расстроен, — будто напоминает диагност, а Чейз внутренне содрогается. Нет… Тебе позвонила мачеха. Он опускает глаза, просто не может смотреть прямо. Он и так слишком часто показывает свою слабость. Достаточно на этом! — Хорошая новость в том, что теперь оба твоих родителя умерли, так что у тебя нет причин снова так облажаться, — он вроде бы острит, но это не похоже на его повседневные иронии. — Как вы узнали? — все же решается спросить Чейз. — Ну, существуют сети взаимосвязанный между собой компьютеров или интернет, где можно… — Как вы узнали, что искать? — он снова срывается на шипение. Только бы случайность. Но ведь не мог его предать… — Когда он приезжал, он сказал мне, что ему осталось два месяца. Когда ты напортачил, я просто посчитал, лучше бы он бросался язвительными фразочками, лучше бы кричал, лучше бы что угодно, только не этот ровный тон и спокойствие! — Почему вы не сказали мне, что он умирает?! — Он попросил меня не говорить. — Интересно! И вы решили покаяться и нанести удар исподтишка?! — он знает, что это похоже на истерику. Это и есть истерика. — Да, Чейз, это все моя вина, — в голосе прибавляется жесткости, но все же это слишком успокаивающе звучит. А ему сейчас, черт возьми, не нужно это дурацкое участие в своей жизни! Ему не пятнадцать лет! — Слушай, у тебя есть выбор. Ты можешь или сказать правду и госпиталь все оплатит, семья получит кое-какие деньги, и они смогут сохранить дом, или можешь продолжать врать, семья получит возмещение ущерба, они купят собственный самолет, переедут на Парк-Авеню, а тебе придется подыскать другую профессию — А вы не станете ничего говорить? — скрыть нелепую надежду в голосе не удается. Да и потом, что за сопли? Он сам должен решать, а не надеется на совет от извращенного гения! — Я собираюсь держать рот на замке. С юридической точки зрения мне будет гораздо выгоднее, если ты с треском провалишься. *** Роб говорит почти спокойно, но в меру эмоционально, чтобы не выглядеть бесчувственным роботом. Он видит Хауса за стеклянной дверью, вслушивающегося в происходящее и покручивающего тростью. — Принимая во внимание свидетельские показания и документальные свидетельства, комиссия по делу Кайлы Магилле приняла решение. Доктор Чейз, ваша оплошность привела к смерти пациентки, также вы солгали вышестоящему начальству и брату пациентки, но принимая во внимание смягчающие обстоятельства — смерть вашего отца — мы вынесли решение не снимать с вас привилегии. Вы будете на неделею отстранены от работы с занесением в личное дело, — он еле сдерживается, чтобы не выдохнуть. — Теперь доктор Хаус. Нет никаких улик, демонстрирующих вину старшего врача и могущих повлечь дисциплинарное взыскание, и тем не менее в записях есть достаточно спорных моментов касательно вашей работы, в том числе обвинения в шантаже некоторых сотрудников отделения трасплантологиии и ваше тотальное нежелание встречаться с пациентами. Стоит заметить, что рак вашей пациентки вы диагностировали путем прямого физического осмотра. — Не пациентки, а ее брата. Никогда не встречался с ней. А вы хотите, чтобы я присутствовал на семейных праздниках каждый раз, когда берусь за пациента? — открыто язвит диагност. — Комиссия приняла решение, что в течение месяца за практикой доктора Хауса будет вестись наблюдение. Супервизора назначит доктор Кадди. Заседание окончено. *** Чейз сидит у подоконника в собственной квартире. Неделю он не должен появляться на работе — да это и к лучшему. Виски из почти допитой бутылки туманит сознание. Перед глазами уже давно плывет — он не знает, виной тому алкоголь или слезы, но так легче. Гораздо легче. Потому что он уже даже не помнит точно, из-за чего напился. А нет… Помнит… Черт. Рука предательски подрагивает, и после последнего глотка ослабевшие пальцы выпускают холодное стекло. Пить виски из горла было не лучшей затеей, но он уже не воспринимает ничего, рассеянно разглядывая отлетевший от стены и впившийся в руку осколок стекла. Красиво. На пол капает кровь, а он тянется здоровой рукой за следующей, кажется, уже третьей бутылкой. Но ее бесцеремонно отбирают слишком, пожалуй, горячие пальцы. В поле зрения появляется рука в смутно знакомом пиджаке с каплей чернил на внутренней стороне рукава — Чейз судорожно цепляется взглядом за синеватую точку, чтобы не ускользнуть из реальности — закрывает распахнутое окно, за которым льет дождь. — Ты решил узнать, какого трупам в морге, златовласка? — звучит над головой. Пальцы обжигают шею, прощупывая пульс, трогают лоб, а Чейз не шевелится, просто смотрит в одну точку. Да и зачем… Это ведь все равно галлюцинация. Он один. Теперь уже совсем один. — Очнись, — его резко щелкают по носу, заставляя вздрогнуть, все же подняв глаза. Хаус тут же мертвой хваткой вцепляется в его подбородок, осматривает зрачки. — Чтоб тебя, Чейз, четыре бутылки, — ворчит он, нащупывая пальцами пульсирующую точку чуть выше кисти. — Отлично. — Упала… — рассеянно поясняет Роб, отстраненно замечая, что картинка начинает темнеть. И правда, отлично… *** Он открывает глаза и видит перед собой серенький потолок. Чуть левее — мешок капельницы, это он замечает за секунду до того, как голову простреливает липкой болью, до скрежета зубов и тихого стона. — Очнулся? — раздается предположительно от двери. Чейз с трудом поворачивает голову, потому что, черт возьми, да быть не может! — Как… — он закашливается, сжимая одеяло в пальцах от боли в голове. Голос отвратительно хриплый. — Как вы вошли? — Оставил себе дубликат ключа, — у него в руках чашка кофе, Роб отчетливо чувствует запах. Дубликат… Точно. Он ведь давал второй ключ еще в тот первый год ординатуры, кажется, просил Уилсона что-то завезти ему. Попытка встать заканчивается провалом — во-первых, ему банально не дают, а во-вторых, все сводит такой болью, что продолжать просто не хочется. — Лежи уже, — бесцеремонно выдергивая шнур импровизированной капельницы отточенным и привычным движением, бросает диагност. — И какого черта тебе приспичило перед открытым окном сидеть, а? — ворчание кажется настолько привычным и почти уютным, что Роб устало прикрывает глаза. — Не спи, златовласка, рано, — язвит ровный голос над ним. К губам подставляют стакан. — Пей, — почти приказывает Хаус, безжалостно приподнимая его голову. — Живо, Чейз, я не собираюсь с тобой нянчиться, у меня хватает своих дел. — Зачем вы тогда приехали? — все же делая несколько глотков, горько усмехается он. — Я не для того тебя НЕ уволил, чтобы ты спился. — А. — Как очухаешься — выползай на кухню. Похмелье буквально кричит о том, что стоит просто остаться и поспать. Но сознание начинает неумолимо проясняться. Черт… Хаус, ожидаемо, никуда не исчезает и ждет его, поедая единственную обитаемую в холодильнике еду — макароны с консервированным мясом. Стоя у столешницы. Он всегда ест стоя? Хотя теоретически он сидит. На столешнице. Или виной тому единственный доживший до этих времен от прошлого владельца квартиры стул? Интересно, если сейчас предложить ему присесть, он вмажет? Определенно да. Тесто с чуть сладковатой говядиной не лезет в горло, но от него становится немного легче. Но это «немного»компенсируется взглядом Хауса в спину, который он ощущает почти физически. Немного подташнивает, но тому виной сотрясение, организованное ему вчера им же самим. — Напиваться по любому поводу — это малодушие, златовласка, — раздается сзади, как только он откладывает вилку. — У меня отец умер, — он выдает эту фразу зло, даже без запинок, резко разворачиваясь вместе со стулом. — По вашему это недостаточная причина? — Да брось, Чейз. Ты ведь его ненавидел, — констатирует то, что Роб когда-то сказал ему сам. Передразнивает. С его же собственными интонациями. Его отчаянно хочется ударить, но Чейз сдерживается только из-за как будто специально накатившего головокружения. Потом вдруг приходит понимание. Понимание, которое заставило его напиться и разбить голову где-то, кажется, в коридоре. Умер. Он умер. Его больше нет. Навсегда. — Не ненавидел, — еле слышно чеканит он, опуская взгляд и отчаянно сжимая кулаки. Дыхание сбивается, потому что ком, росший в горле все это время, становится слишком большим, давит, не дает вдохнуть. Черт. Он устало подается вперед и опускает голову на колено Хаусу. Вот сейчас ему точно врежут. Или опять лезут эти ассоциации… — Нет, Чейз, ты все-таки девчонка, — язвит диагност, а теплые пальцы легко зарываются в светлые волосы. — Зачем вы приехали? Он не знает, зачем опять задал этот вопрос, но уверен, что у Хауса есть много запасной лжи, и погоды это не сделает. Может, он сам не знает правды? Хотя вряд ли. Это так же, как с вопросом о взятии на работу. Чейз почему-то сейчас четко понимает — все не из-за отца. И не из-за досрочно оконченной интернатуры. И не из-за высоких показателей. И не из-за Кадди. И «Отвали, принцесса» здесь уж точно не при чем. — Потому что знаю, что ты полный идиот, — это верх его едкости, когда он не пытается реально унизить. Чейз знает. Он уже слишком хорошо знает, непозволительно хорошо. И слишком хорошо знают его. — Почему он ничего не сказал? — звучит совсем уж сдавленно, но ему плевать. Пусть его хотя бы выслушают, а потом уже обзовут плаксой и пошлют на все четыре. — И чем бы ты ему помог? — усмехается Хаус, продолжая с помощью свободной руки со все еще зажатой в ней вилкой дожевывать остатки макарон в сковороде. — Я… Я бы хотя бы знал, — звучит глупо и отвратительно беспомощно. Но куда уж хуже… — Я видел снимки, Чейз. Видел заключение его предыдущих врачей. Говорил с Уилсоном. Ему бы уже ничего не помогло. Он приехал проконсультироваться, но Уилсон ведь не лучший онколог в мире. Он приехал к тебе. Хотел исправить хотя бы одну ошибку. Думаешь, твой психоз по поводу его рака и дальнейшие два с лишним месяца самобичеваний улучшили бы ситуацию? Все уже произошло. И тебе придется с этим мириться. — Я даже не извинился… — А за что? За то, что он бросил тебя и мамашу? За то, что он забыл про тебя? Или ты действительно смог ему это простить? — он только чуть качает головой, а Хаус безжалостно ровно продолжает. — Ты не ненавидел его. И не простил. Это единственное, за что ты мог извиниться. Но извиняться должен был не ты. За этим приехал он. И твое чувство вины сейчас — полный бред. Это нормально. У тебя умер отец. Приди в себя, Чейз. Люди умирают каждый гребаный день. И если ты к завтрашнему дню не явишься на работу, перестав витать в облаках, может умереть еще чей-то отец. Так происходит всегда. Твое горе имеет хоть каплю значимости только для тебя самого — остальным плевать на твою жизнь. Но не плевать на свою. И эту их жизнь ты можешь спасти. Если сам будешь жить дальше. Потому что в прошлом ничего нельзя изменить. А вот не напортачить в будущем можно. Ну все, хватит, прекрати слюнявить мои штаны, я брезгую… Чейз немного затравленно усмехается, отстраняясь. Отворачивается. Обхватывает дрожащими пальцами чашку кофе. — Лучше скажи мне, несчастная принцесса, что с тобой тогда было? Я про «после рентгена одной ноги». Ты чуть не задохнулся. — Что? — Не корчи идиота. У тебя почти была паническая атака, на что такая реакция? И да, мне плевать на секреты в личной жизни подчиненных, рассказывай. Иначе я не скажу, что подсыпал тебе в кофе. Чейз моментально отставляет ополовиненную чашку. Отлично… Врать в таком состоянии и Ему не получится. Отвратительное утро… — Тебя избивала мать? — бьет Хаус кувалдой по голове. — С-с чего в-вы взяли? — Ляпнул самое очевидное, а что, угадал? Класс. И долго? Год? Два? — Пять… — чеканит Роб, понимая, что отвечать придется. Черт… Он должен был контролировать себя, как он так подставился? — Хаус, об этом никто не должен знать. Пожалуйста. — Да что я идиот что ли? — прочит надежду на собственное милосердие диагност, но тут же добавляет: — Если многие будут знать, я не смогу тебя шантажировать, так неинтересно. А твой отец в курсе? Был в курсе. — Нет. Это не его дело. Он ушел. И запила она из-за него. — И била по пьяни из-за него, я понял. Это не ты ее, случаем, прикончил? — Хаус ждет. Ждет, что ему, как минимум заедут в челюсть кулаком. Но Чейз покорно позволяет вытягивать из себя информацию клещами. А это плохо. Он сдался. — Нет. Она просто… Не проснулась утром. И все. — Ее больше нет, Чейз. И его тоже. Их обоих. Ты счастлив? — он мотает головой, устало пряча лицо в ладонях. — Я… Я их помню, — выдыхает он. — Помню, какими они были еще до всего этого. Может, поэтому все так… — Жизнь — дерьмо, Чейз. Мог бы уже привыкнуть, — он опускает руку ему на плечо, прислоняясь к спинке стула. — А какого черта я здесь делаю? — Может, потому что не вся жизнь дерьмо? — слышится в ответ сквозь пальцы.