Порка в Принстон-Плейнсборо

Хаус смотрит на доску, покручивая в руке трость — кажется, он купил ее недавно, с месяц назад, раньше у него была другая — Чейз помнит. Но трудно было бы не запомнить, он ведь не менял эти палки уже около четырех лет, полтора года при Чейзе. Хотя называть Ее палкой — почти кощунство. С ней ведь столько связано… Чейз помнит почти все, до последних и уж совсем незначительных мелочей. Чейз вообще многое помнит. Помнит, как пришел в больницу — почему-то очень хорошо, ярко, как будто это отпечаталось в памяти… вроде восемнадцатилетия, что ли? Он не знает, с чем еще это сравнить. Ну, может быть, с первым сексом… *** Понедельник. 6:50 утра. Дождь льет уже пятый день, так, что на улицу не выйдешь — это, вообще, редкость, но иногда случается. Стол у окна заставлен когда-то идеально-белыми чашками с разводами от кофе. Ярко горит экран ноутбука. В пустой съемной квартире тихо, безжизненно тихо. Уже, впрочем, давно. Дурацкие вкладки с рекламой… — Время ожидания окончено, — в который раз звучит металлический мужской голос. В нем уже слышится издевка, когда из трубки доносится: — Ваше резюме рассмотрено, работодатель перезвонит вам в ближайшее время. Ну да… Конечно. Обязательно перезвонит. Как же. На экране ноутбука — сведения о предполагаемой работе. Последний вариант… И самый желанный. Как бы ему хотелось сбежать из этого чертового дома, попытаться, наконец, начать новую жизнь. А работа… Да об этом месте, наверное, мечтает добрая половина студентов! Грегори Хаус. Выдающийся диагност, автор не так чтобы многих научных статей — а Роб читал их все и должен сказать, что «гениально» было бы слишком мягким определением этих саркастичных пародий на официальный стиль и напыщенность мало смыслящих в медицине Айболитов — «врач с большой буквы», как любил говорить один друг отца, часто бывавший когда-то у них дома. Роб тянется было к тачпаду, чтобы закрыть вкладку, как вдруг телефон, отзываясь на мрачные мысли, трещит противной, но всегда слышимой мелодией. Он с быстротой, несвойственной живому существу, хватает его… и промахивается, нажимает сброс. Черт возьми! Чашка с гадким звуком опускается на стеклянную поверхность стола. По покрытию бежит еле заметная трещинка — таких тысячи, под каждой чашкой. Дурацкая привычка. Дурацкая жизнь. Стрекот раздается снова. — Да! — в голосе, наверное, надежды хватит на всех голодающих Африки. — Доброе утро. Роберт Чейз? — приятный женский голос льется мягкой волной. — Я — доктор Лиза Кадди, главный врач обучающего госпиталя Принстон-Плейнсборо, приятно познакомится. Вы сегодня прислали резюме… доктору Хаусу? — Да, в отделение диагностики, — юноша не понимает, в чем причина такого удивления, да и мало обращает внимания на интонации главврача. — Вы ознакомились с требованиями? — это что… настороженность? Ну да, обычные требования, как и во многих отделениях. — Конечно, — он все еще не может скрыть волнения. — Я думаю, вы подходите нам. Когда вы сможете приехать на собеседование? — Завтра! — не задумываясь, выпаливает Роб. И тут же добавляет, пытаясь сохранить хотя бы взрослость и солидность, хотя рад как ребенок: — Завтра, где-то к трем часам. — Отлично. В полчетвертого вас устроит? Они договариваются еще о каких-то мелочах, Кадди прощается. А Роберт Чейз готов пуститься в пляс по квартире, которую вскоре покинет. Вот и вторник. И — ох, черт — он опаздывает. Таксист мчит по оживленным шоссе, залихватски виляя на поворотах. И все равно он приезжает на четверть часа позже. Юноша залетает в больницу и сразу же чуть не сталкивается с женщиной. Тонкая фигура с кудрявыми каштановыми волосами в белом халате, на который приколот бейдж «Лиза Кадди». — Добрый день, я опоздал, простите, не смог быстрее! — на одном дыхании тараторит он «с порога». Женщина поднимает руки в примирительном жесте. — Успокойтесь, доктор Чейз, ничего страшного. Но впредь постарайтесь избегать опозданий. Идемте, думаю, доктор Хаус уже ждет. «Ждет» — это, в понимании доктора Чейза, с недовольным видом сидит за своим столом над закрытым резюме и готовится выкинуть тебя за дверь после первых трех минут беседы, если только ты не воспроизведешь феерическое впечатление. Таких впечатлений Чейз не производил, наверное, с того момента, как его мать взглянула на тест на беременность с положительным результатом. Но ничего такого не потребовалось. То, что делает Хаус, сложно позиционировать, как «ждет». «Гоняет балду», как говорил один русский знакомый матери, возможно. «Курит бамбук», «бьет баклуши», как, опять же, сказали бы в России, но уж никак не «ждет». Он сидит на стуле, закинув ноги на стол, заваленный скомканными бумажками, и по одной кидает их в стоящее посреди кабинета ведро с самым отстраненным видом. На столе — трость, та самая, так памятная Чейзу, смененная недавно. Тогда она сразу бросается в глаза — как-то вплетается в первое впечатление. — Очередная жертва? — усмехается Хаус. У него тоже довольно приятный голос, хоть и резковатый. Почему-то сразу вспоминается статья о действии анестезии на мозг человека… — Кто на этот раз? Он одним движением запускает руку под гору бумажек и под недовольным, замеченным Чейзом через несколько секунд взглядом Кадди, вытягивает кипу разноцветных папок. Туча бумажек летит на пол, каким-то чудом не накрывая самого диагноста. — Это — Роберт Чейз, он… — И сам расскажет, а ты проваливай из моего кабинета, не засоряй ауру своей добродетелью и заботой о детишках, — Роб едва сдерживается, чтобы не открыть рот, а главврач, только недовольно дернув подбородком, разворачивается и, бросив ему короткое «Удачи!» выходит, закрывая за собой стеклянную дверь. Юноша не успевает сказать и слова, как та снова открывается. Входит средних лет мужчина в идеально отглаженной рубашке под белоснежным халатом с бейджем «Джеймс Уилсон», тут же одаривающий Чейза мягкой успокаивающей улыбкой. — А, Уилсон… — Хаус запускает в него бумажкой, оставшейся в ладони. Мужчина только слегка укоризненно улыбается, отправляя пойманный клочок в урну. — Итак, доктор Как-Вас-Там-Вроде-Реаниматолог, — обращается к оторопевшему парню диагност, и собеседование начинается. Грег задает какие-то абсурдные вопросы, перемежая их шуточками, которые больше тянут на изощренную форму словесной пытки. Хотя Роб бы сравнил их с нейролингвистическим программированием — Хауса отчего-то хочется слушать, пусть он и несет полную ахинею. Уилсон — как выясняется в разговоре, онколог — разбавляет обстановку, поясняя совсем уж из ряда вон выходящие высказывания или посмеиваясь над шуточками. Хаус посреди собеседования зачем-то вдруг открывает одно из резюме — те самые папки, что он вытащил из-под горы бумажек — и начинает комкать из него листы. Та же участь постигает и остальных, под слегка недоуменным, а потом и понимающим, удовлетворенным взглядом Уилсона. — Выпрямь спину, — вдруг бросает между издевками вполне серьезным тоном диагност, постукивая по краю стола ручкой своей трости. Чейз послушно распрямляет всегда сутулые плечи, да так и держит их до самого выхода из кабинета. — Не вздумай опоздать на работу. Завтра в девять, — огорошивает его уже практически на пороге Хаус. И Робу снова хочется плясать. Неужели все наконец-то складывается в его пользу? *** Еще он помнит, как Хаус — легкими, что странно, издевательствами — учил его выбирать из тысячи диагнозов наиболее подходящие. *** Дифференциальная диагностика давалась Чейзу тяжело, он перечитывал тонны книг известных диагностов, действовал разными способами, но Хаус все равно оставался недоволен, не раз проходясь по теме досрочного завершения интернатуры и природного идиотизма юноши. Чейз сначала истерил. Приходил домой, в уже ставшую родной квартиру, заваливался на любимую кровать и — к своему стыду — тихо лил слезы в подушку. Потом накрыла злость. Он вызверивался на всех вокруг, все же обходя только начальника. А Хаус продолжал гнобить и издеваться. А потом пришел азарт, совсем мальчишеский. Появилось острое желание спорить с Хаусом, доказывать свою точку зрения, выдвигать свои диагнозы быстрее, чем это сделает гениальный, по его мнению, диагност… И у него стало получаться. *** Он помнит и один из не слишком приятных, но безусловно полезных опытов. *** — Спину прямо, — бурчит Хаус через неделю после собеседования, дожевывая свой сэндвич без огурца, а заодно и расхаживая перед доской. У них не очень сложный пациент, вот только новоиспеченный и подсунутый Кадди мальчишка отчего-то то ли тупит, то ли стесняется, но своих версий не выдает. Но больше бесит другое. — Что? — машинально переспрашивает сидящий за своим столом Роб. И совсем несолидно вскрикивает, подлетая со своего места, когда на спину в районе лопаток прилетает хлесткий удар трости. — Выпрямь спину! — рявкает Хаус, раздраженно покручивая уже опущенной — тогда еще он мог так Ее называть — палкой. Так продолжается почти полгода. Чейз отчего-то не воспринимает это враждебно, только послушно стягивает лопатки, выпрямляя позвоночник, да первое время заливается краской, когда Хаус огревает его при Уилсоне. Что удивительно, Роб столько раз разглядывает себя в зеркале в конце рабочего дня, во время которого крепкая трость не единожды проходится по верху его спины, и ни разу не находит ничего, кроме легкого покраснения. Ни синяков, ничего подобного! Один раз Хаус даже застает его за эти занятием — он тогда должен остаться на ночное дежурство, а до этого не спал, что повлекло за собой парочку лишних ударов и зловещих рычаний над ухом при пациенте и в кафетерии. Он стоит перед зеркалом в кабинете, рассматривая спину, и вздрагивает, когда дверь резко открывается, и в царство уютного диванчика и кофе-машины, зловеще постукивая тростью, входит хромой диагност. — Ключи не видел? — невозмутимый тон и само положение — и вот Роб уже красный до корней волос. — А, вот они… — бормочет диагност, роясь в ящике и извлекая оттуда связку своих ключей, кажется, от квартиры. — Что, любуешься? — усмехается, неожиданно подходя и пробегаясь пальцами по ровным красным полоскам, как будто даже немного успокаивая навязчивое покалывание под кожей. — Вот здесь… — он кладет широкую теплую ладонь на правую лопатку, — …мышцы, почти как ягодичные. Не будь неженкой, Чейз, — как-то резко, но несильно давит на позвонки. — И выпрямь, в конце концов, спину. *** А еще Роберт Чейз помнит то, о чем он сам, пожалуй, хотел бы забыть, и то, что Грегори Хаус никогда и ни при каких обстоятельствах никому не расскажет. Ну, разве что Уилсону, за бокальчиком хорошего виски, но Чейзу знать об этом совершенно необязательно… *** В тот раз у него был неудачный день. Или неделя? Хотя, он вряд ли смог бы выделить из той черной полосы какой-то конкретный период. Началось все с простейшего кашля. А вернее с таблеток от кашля. Потом был неудачно назначенный анализ, дикий ор Хауса, от которого разболелась голова (а может, от температуры, но Чейз соображал слишком плохо, и первым на ум пришел самый раздражающий фактор). Потом он чуть не свалился в обморок прямо под ноги онколога, зашедшего выпить кофе с диагностом. Следом посыпались ошибки, замечания, упреки… А вечером Роберт направился в бар, предварительно наглотавшись то ли антивирусных, то ли чего-то в этом роде, чтобы хоть немного улучшить свое состояние. «Ну не идиот ли?» — спрашивал потом он у себя, когда его рвало в туалете. И отвечал, сам же себе: «Идиот! А еще медицинский закончил!» Нет, он, конечно, пил и раньше, но это было большой редкостью и не в таких количествах — слишком жива была память о матери. Да еще и таблетки… В то утро он с трудом добрался до работы. Запорол дифдиагноз, прослушал все, что ему высказал Хаус, получил тычок в спину рукояткой трости (впервые за последний месяц!), ушел к пациенту, забрел не в ту палату, сморозил глупость, врезался в Уилсона с подносом в кафетерии и (о, боже!) нахамил Хаусу. А потом было самое ужасное. Он был в палате, что-то произошло — он что-то не то вколол или просто где-то еще ошибся? Сначала застонала пациентка. Потом заголосили мониторы вместе с родителями девушки, материализовавшимися в палате. Потом набежали медсестры, в палату вхромал Хаус. Глянул на стоящего в ступоре Роба и взялся за дефибриллятор. Очнулся юноша только когда его втащили в кабинет и толкнули на стул. Диагност не дал сказать и слова, бегло ощупал подшейные и заушные лимфоузлы, надавил на челюсть, заставляя открыть рот, тронул лоб, отвесил подзатыльник и выставил из кабинета со словами «Чтобы неделю в больнице не появлялся!». Отошел от шока Чейз уже сидя дома за чашкой горячего чая, после полудня крепкого сна. В голове навязчиво вертелась мысль: «Хаус меня убьет!» Не убил. Чейз, как и было велено, является в больницу через неделю. Но не находит диагноста в отделении, тот появляется только к вечеру. — Ты врач или карманная болонка? — даже не язвительно, а чуть строго осведомляется Хаус, невозмутимо вхрамывая в кабинет. — Ты мне два дня по отделению вирусню носил, а это только собаке Уилсона позволительно. — Простите, я… Пожалуйста, мне очень нужна эта работа! — это звучит отвратительно умоляюще, но Чейз еще по дороге на работу решил, что Хаус оставит его только после подобного унижения. А добровольно унижаться все же немного легче… Хотя нет. Ни капли. — Зачем мне врач, который сам себе не может поставить диагноз? — ожидаемо. Этот вопрос Роб уже много раз задавал себе. Очень много раз… — У меня просто голова не соображала, я… — Думал задницей. Я уже понял. — Серьезно, извините, я что угодно сделаю, пожалуйста, только… — лепечет Роб, все же заливаясь краской. Он не может потерять эту работу. Не сейчас. Не так. — Что? Не увольнять? — неожиданно неиронично усмехается диагност. Потом будто раздумывает несколько секунд, закрывает маркер, которым что-то писал на доске, подхватывает трость и удаляется к себе, выдавая мимоходом: — Ладно. Пошли. Чейз слабо верит своему счастью — он все-таки чуть пациентку не угробил, черт возьми! В Австралии за такое и в больницу-то не пустили бы, не то что просто так все спустить… Или это потому, что он ординатор? Или… Хаус пропускает его вперед, юноша послушно входит… и слышит, как закрывается на замок одна дверь — тут замки есть? — а диагност уже направляется ко второй. Потом зачем-то задвигает жалюзи с обеих сторон, бросая: — Альтернатива увольнению. Снимай штаны. Через пару секунд до Роберта в полной мере доходит смысл сказанного. Что?! Он же не… Да черт, Чейз же только пару недель назад видел, как он совращал медсестру из хирургии! Да даже если и так, он, конечно, на многое готов был ради этой работы, но отдаться? Всего лишь за место? Пусть у лучшего диагноста страны, пусть в престижной больнице, но если цена такова, Роб не готов! Как он будет после этого работать здесь? — Чего застыл? — голос Хауса звучит совсем близко, юноша резко оборачивается. Диагност подошел почти вплотную, но все же далековато для близости. Может, Чейз неправ, и Хаус имел ввиду что-то другое? — Что? — глухо переспрашивает он, слабо узнавая свой собственный писк. — Ну, златовласка, что может быть непонятного во фразе «снимай штаны»? — острит мужчина, опираясь на трость. Не подходит. Почему? — Вы же… Вы не имеете права! — неожиданно для себя самого выпаливает Роб. И правда, не имеет ведь. Если он об этом. Нет, это еще более унизительно, чем увольнение и насмешки отца… Он не готов к такому, нет-нет-нет-нет-нет! — Зато имею право уволить. Штаны вниз и над столом. Живо. Я не планирую долго объясняться с малолетками. Чейз и сам не понимает, отчего подрагивающие пальцы опускаются к ширинке, тянут вниз бегунок молнии, расстегивают пуговицу… — Трусы, — подгоняет голос Хауса, когда словно загипнотизированный юноша склоняется к столешнице. — Что? Да вы… — сознание включается, Роб думает было разогнуться, но тяжелая рука опускается на поясницу, чуть сгребая вверх джемпер с рубашкой. — Ты же не хочешь, чтобы я тебя покалечил из-за девчачьей стыдливости, верно? — и трусы слетают к сползшим до щиколоток брюкам. — Что… — начинает было Роберт враз осипшим голосом, но тут замечает краем глаза какое-то движение — Хаус перехватывает трость… Неужели он все-таки… Но страхи не оправдываются. Трость в несильном замахе взлетает чуть вверх и вбок и опускается на белые ягодицы, но не ударяет напрямую, а протягивает, как ремнем. От неожиданности Чейз вскрикивает. — Как я уже сказал, есть альтернатива увольнению, — его голос так спокоен, но все равно пробирает до костей. Чейз прямо-таки чувствует, представляет, видит, как на коже вспухает алая полоса. — Вы не можете! — голос дает петуха, потому что на выставленную над столом задницу прилетает второй удар. Нет, черт, нет, не надо! — М-да? — усмехается Хаус, опуская на время руку с тростью. — А ты уверен, что предпочтешь увольнение по несоответствию банальной порке? Нет… Или да?! Он не знает! Он ничего не знает! Не надо… — Это незаконно! — совсем несолидно (хотя куда уж там…) мяукает Роберт, только сейчас пытаясь вырваться. Не выходит, разумеется. Сознание услужливо вставляет в эту сцену картины из прошлого. Нет! — Законно — увольнение. — Хаус, вы не можете меня… Нет, эта работа действительно нужна ему! Хотя бы как шанс доказать дорогому папочке, что он уже может распоряжаться своей жизнью. Да, он знает, что частично эту жизнь устроил отец, позвонив той же Кадди! Но отец ведь договаривался только о собеседовании. Ну, как в тайне надеялся Чейз-младший. — Боже, Чейз, — он там что, смеется над ним, что-ли? Хотя Роб и сам посмеялся, наверное, будь он не на своем месте. — Хоть иногда нужно включать мозг. Если тебе так хочется, пошли к Кадди, она подпишет твое заявление. Ты же говорил, что тебе нужна эта работа. А если дисциплинарное воздействие «увольнение» откладывается, я буду использовать равное по силе. Ты уже без штанов, блондиночка, пасовать поздновато. Так что успокойся и не голоси, по коридору люди ходят, а звукоизоляция тут так себе, — Роб слышит в его интонации полувопросительные нотки (которых там, скорее всего, нет, но ему так легче думать) и слабо кивает, утыкаясь лбом в сгиб локтя. Все же, это лучше, чем вылететь из больницы… Сейчас он уже взрослый. Он может встать и уйти. Он может это остановить. Он не там. А диагносту самому не выгодно что-то кому-то рассказывать, так что его позор останется между ними. Хаус усмехается, как-то не зло. — Ты хоть в курсе, какой ты идиот? — трость легко взлетает вверх и опускается с куда большей силой проезжая влево. Идеально ровная красная полоса становится шире. — Алкоголь с противовирусными? Знаешь, как от тебя несло утром? Ты врач вообще? Температуру у себя почувствовать не смог? — каждая реплика подкрепляется хлестким ударом и новой вспухшей полоской. — Чуть не упустил пациентку, — от этого в душе пробуждается задушенная болезнью и стыдом совесть. Но слезы вознамериваются политься по щекам не только от этого. Роб закусывает край свитера у локтя, стараясь сдержать их и стоящие в горле стоны. Только бы не заорать… Хотя он и так Хаусу в глаза смотреть спокойно не сможет. Какой позор… — Доигрался до увольнения, молодец, — удар прилетает по бедрам. Чейз тихо воет сквозь зубы. Кошмар… Теперь еще начать вырываться и голосить — идеально… Дальше Хаус не комментирует. Но трость все продолжает и продолжает опускаться на уже равномерно красные припухшие ягодицы и верх бедер. Роб чувствует — полосы ложатся удивительно ровно, как будто Хаус каждый день кого-то порет. Раньше все было по-другому… Он дернулся! Черт! Как стыдно, как стыдно… И как же, мать вашу, больно! Сколько же это будет продолжаться?! Он его что, до крови забить собрался? Нет, такого не будет. Это ведь не она, это Хаус… — Пожалуйста, хватит… Я правда понял… — это он сейчас прохрипел? О, нет… Нет-нет-нет-нет-нет! Гадство какое! Хаус даже не отвечает. Горячая рука крепче вжимает в стол, на котором и так, кажется, уже отпечатался силуэт юноши. Чейз дергается. Потом еще. И еще. Слезы уже беспрепятственно скатываются на ткань свитера, а пересыхающие губы выдавливают извинения между вскриками. Все прекращается как-то разом. Роб не сразу замечает, что его больше никто не держит, а Хаус отошел куда-то в угол кабинета, но подняться в себе сил не находит — слишком свеж шок от необычного решения проблемы, да и боль отзывается на любое движение. Он чуть смещается, ложась на стол и отворачивая пылающее лицо к стене. — В следующий раз попросишь отгул, — велит Хаус, а перед носом юноши опускается пачка салфеток и пластиковый стаканчик с водой. Диагност хлопает его по голой спине и выходит в больший кабинет, (непохаусовски) прикрыв за собой дверь. Кажется, он тогда еле добрался домой на такси, сидя на руках, и завалился спать, даже толком не переодевшись и не приняв душ. Ночью снова снились кошмары, но это, впрочем, дело привычное… Скоро пройдет. Как же он был счастлив, что хотя бы завтра выходные и можно проваляться в постели хоть весь день. Провалятся, правда, не удалось, вечером его вызвали на работу. Хаус вел себя как ни в чем не бывало, даже не подколол ни разу… Но Роберт был этому рад. *** Хаус смотрит на доску, покручивая в руке трость — кажется, он купил ее недавно, с месяц назад, раньше у него была другая — Чейз помнит. Но трудно было бы не запомнить, он ведь не менял эти палки уже около четырех лет, полтора года при Чейзе. Все же называть Ее палкой — почти кощунство. С ней ведь столько связано… Хотя он уже научился понимать, что любая трость в руке Хауса — трость с большой буквы, Она. Потому что как и та черная, с кривоватой рукоятью, которую не застали Форман и Кэмерон, вот эта — светлее, все еще с кривой ручкой, но заметно тяжелее — может в любой момент пройтись по спине, а Хаус бросит: «Спину прямо» и продолжит спасать жизни. А Чейз легко поведет плечами и привычно сведет лопатки, накинув парочку возможных диагнозов.