Я не гребаный мальчик-который-не-мальчик-и-который-не-выжил, я теперь Спаситель! или Поворот не туда

Эмма поверить не могла в то, что видит. У нее же просто галлюцинации, да? Эта чертова библиотекарша не могла же и впрямь наступить на палочку и лишить ее единственного пути домой. Ведь не могла? Но по изумленной моське Белль, которая пару раз хлопнула ресницами своими и театрально зажала себе рот руками, Эмма поняла, что это правда. Она поняла, что и впрямь здесь застряла. Одна. А самое главное, далеко от Генри. От ее Генри. Перед глазами у нее вдруг все поплыло, а земля ушла из-под ног. Эмма даже не помнит, как падала, лишь ощутила пару крепких рук, и все… Темнота.

***

«Ненавижу больницы!» — первым делом подумала Эмма, едва очнувшись и увидя перед собой потолок с флуоресцентными лампами, и ощутив запах антисептика. Но эти мысли быстро выветрились, когда она вспомнила слабую боль внизу живота, перед тем как отключиться. Она резко села, игнорируя боль в руке, и задрала рубашку. К счастью, тугой изгиб живота, к которому она уже начала привыкать был на месте, и несколько сильных, но вялых толчков, успокоил, ее метущийся от паники, разум и заверил в том, что малыши были все еще с ней. «Слава Мерлину! Моргане, Мордреду, богу и прочим высшим!»… — облегченно подумала она, нежно погладив живот. Против воли, с ее уст сорвался всхлип, а из глаз потекли слезы. Эмма не знала, отчего точно рыдала. От облегчения, что с ее крохами все в порядке, или от того, что они — это все, что у нее осталось. Нет, она была рада, что они есть, но тоску по Генри это не уменьшало. Нет, по родителям она тоже, как ни странно, скучала, но без них она уже жила, дважды, так что скучать ей не впервой, как и жить без них. Но дети… Они у нее были лишь в этой жизни, и Генри… Боже, она уже однажды его подвела и бросила! А теперь сделала это вновь. Невольно, но сделала, а все из-за гребанного Уизли!.. и Белль-мать-ее-Френч! А ее крохи? Нет, она, конечно, решила, что Темному в своем мире о них не расскажет, да он ее на смех поднимет, но все же… Теперь у ее детей отца не будет, не по ее выбору, а потому что просто не будет. Никогда. «По крайней мере, у моего Генри осталась приемная мать и отец, плюс бабушка и дедушки», — попыталась успокоить себя Эмма, но даже это слабо помогло. Ну, это хоть что-то. У двойнят, кроме нее, вообще никого не будет. — Столь горько рыдать вряд ли в вашем положении полезное занятие, — тихо сказал Румпельштильцхен, незаметно войдя в палату. Он не знал, если честно, почему здесь. После того, как блондинка рухнула буквально ему в руки, у него в груди замерло его черное сердце. Но быстро скрыв свои эмоции, он подхватил ее и перенесся в больницу, игнорируя горящий взгляд жены. Пока он ждал в коридоре вердикта Вейла, он испытал такой прилив злости. На блондинку, что свалилась сюда нежданно-негаданно, как раз тогда, когда он наконец смог воссоединиться с Белль, которая теперь вызывала лишь стойкое желание уйти, и на себя. На себя особенно. Какого черта, его сердце замерло от того, что той стало плохо? Отчего его душа заныла от вида боли в ее глазах, когда она увидела, что палочка превратилась в кучу мусора? Ведь она почти такая же, что и мисс Свон в их мире, так почему его реакция столь разная на столь похожих женщин? «Неверное от того, что внешность одна, но характер и глаза, особенно глаза, совсем другие», — прошептало что-то внутри. Но не только это его беспокоило. Ведь помимо этого он испытал странную, извращенную радость, что Эмма, эта Эмма, никуда теперь не уйдет. По крайней мере, в ближайшее время. Ее срок уже слишком большой. Если он правильно понял из того, что она говорила, половина ее беременности уже прошла, к тому же она вынашивает двойню. Ей сейчас о детях нужно думать, а не по порталам прыгать. Да и потом, с двумя младенцами в портал не войдешь, он сильно сомневался, что конкретно она собиралась так рисковать своими детьми. К счастью, как выяснилось, Эмма потеряла сознание просто от перенапряжения и волнения, и с ней, как и с малышами, все в порядке. То, что он испытал облегчение от этой новости, в жизни не признается, но так оно и было. И вот. Теперь он стоял здесь, и чувствуя странную робость, смотрел на блондинку. Эмма удивленно на него посмотрела и тихо икнув, стерла слезы с щек. — Тебе-то что, — пробурчала она. — Для тебя я лишь левая беременная плакса. И кстати, мы что, снова на «вы»? Невольно его губы расплылись в улыбке от ее по детски надутых губ. «Да что с тобой такое, старый идиот?!» — изумленно думал он, ругая себя, но тело словно не слушаясь, сделало пару шагов вперед. — Снова? Ты, юная леди, как я уже успел заметить, вежливостью не страдаешь, в отличии от твоего двойника, у которого все же бывают приступы учтивости, — весело сказал он и усмехнувшись, добавил: — Ну, тогда, когда ей что-то от меня нужно. Эмма закатила глаза. — Не стыдно ругать несчастную женщину? — сказала она. — И вообще… Я беременна от твоего двойника: начиная с внешности, заканчивая отвратительным характером. Так что имею право. — «Отвратительным характером»? — обиженно спросил колдун, делая еще один шаг вперед. Блондинка фыркнула. — Да, не притворяйся, кареглазый ты мой, я же не Белль. Передо мной не надо выделываться, — насмешливо сказала Эмма, окончательно угомонив слезы. — Я прекрасно знаю, какой ты. — А вот ты, дорогуша, загадка для меня, — с искреннем интересом сказал он, остановившись около кровати. Голд и впрямь был заинтригован. Чем больше он говорил с этой девицей, проводил с ней время, тем сильнее убеждался, что внешность — это все, что в ней было похоже на их Спасительницу. Нет, та тоже была дерзка, смела и безбашена, но в этой женщине этого было с избытком, но самое любопытное, что она его совершенно не боялась. Более того, она защищала его, хотя и знала, что он виноват. Кстати, об этом… — Почему? — тихо спросил он и присел на край кровати. — Почему… — Я заступилась за тебя? — сказала Эмма и когда увидела его слабый кивок, фыркнула. — Я подельников не сдаю, — тут она нахмурилась и ткнула в него пальцем. — Хотя, о чем ты думал, а? Стырил сердце у жены Гуда… Вот отчудил, черт старый. У Реджины же наверняка парочка сердец завалялась, да, блин, украл бы у кого-нибудь прохожего сердце, но нет, мать его, надо было выпендриться. Румпельштильцхен отвернулся и насупился. Он и сам знает, что зря это сделал, но что уж теперь-то спорить?.. — Да, не дуйся, — сказала Эмма, стукнув его в плечо, а потом тяжко вздохнула. — Что мне делать? Последние слова она обращала скорее к воздуху, чем к колдуну. Палочки нет, а как по другому вернуться домой, причем желательно в течение ближайшей недели, она не знала. Эмма тоскливо посмотрела на Темного и безнадежно спросила: — Палочку ведь не восстановить? Колдун отрицательно покачал головой. Эмма еще раз вздохнула и упала на подушки. — Какой хреновый год, — сказала она, глядя в потолок, и сложив руки на животе. Ну, не весь год, конечно, но конкретно эти полгода были полным звездецом. — Это довольно драматичное утверждение, — сказал он, решив, что дуться долго смысла не было. Блондинка еле слышно хихикнула. — Говорит тот, кто любит театрально взмахивать руками, издавать ужасные смешки и строить интриги, — со слабым весельем сказала Эмма. — О, еще забыла упомянуть любовь к коже. — Кажется, этот факт не оставляет тебя больше всего, — с озорством сказал колдун, помня, как она упомянула об этом тогда, в ломбарде, да и потом в участке, и вообще. — Твой зад в коже ведь и впрямь хорош, хотя я тебе уже это говорила. Неужто любишь слушать, как хорош? — дразняще сказала Эмма и вдруг посерьезнела. — Какого черта ты здесь, а не с женой? Которую, кстати, лучше держи от меня подальше, иначе я ей точно ту самую туфлю, которой она раздавила мой шанс вернуться домой, воткну в ее отвратительно голубой глаз. Колдун поднял бровь, но не стал комментировать то, что она столь откровенно угрожала его жене. И вдруг вздохнул. — Я и сам не знаю, — немного растерянно сказал он. — Если честно, я ее видеть не хочу… Более того, он даже говорить о ней не хотел. А ведь еще на днях угрожал Крюку, говоря, что если тот тронет то, что принадлежит ему, а особенно вздумает открыть свой большой рот и растреплет Белль, что кинжал, который он ей отдал, фальшивка, то он заберет у пирата все то, что дорого ему. Включая Эмму Свон. А сейчас он, как последний дурак, сидел в палате с двойником той самой Эммы Свон и не мог найти в себе силы уйти. Что за напасть?.. Блондинка вздохнула, и вновь сев на кровати, протянула ему руку в приглашающем жесте. — Иди сюда, — устало сказала она, заметив в его глазах знакомую ей растерянность, отчаянное желание хоть на миг обо всем забыть и чтобы тебя просто обняли, сказав бессмысленное, но нужное: «все будет хорошо». Ох, сколько раз она видела подобное выражение в собственных глазах, вот только для нее утешальщиков так и не нашлось. Так пусть хоть этому горе-Темному она сможет помочь. Сама ведь поспособствовала тому, чтобы он с супружницей рассорился. Эх… Румпельштильцхен настороженно посмотрел на нее. — То есть?.. — спросил он, но Эмма устала ждать, и взмахнув рукой, заставила исчезнуть его пиджак и туфли. После чего, схватила за предплечье не ожидавшего таких ее выкрутасов и потянула на себя. — Ляг уже на гребаную кровать, я же не собираюсь тебя насиловать, — раздраженно фыркнула она и еще раз дернула его на себя. Темный не знал, почему подчинился. Он просто понял, что в один миг растерянно моргая сидел на кровати, а в следующую, лежал на боку, на той самой кровати, а к его спине прижималась эта странная женщина. Теплая и невыносимая. Эмма тоже улеглась и мягко начала поглаживать волосы Темного. — Да, оттай ты уже, я кинула чары на дверь. Сюда никто не войдет, — ласково сказала Эмма ему на ухо. — Я знаю, что тебе хреново. По глазам вижу, поэтому просто расслабься и лежи. Я тебя не съем. Поудобнее устроившись, он, чисто из вредности, проворчал: — Кто вас знает… За что тут же получил тычок в плечо.