Капля крови на твоём лице

Боль всегда идет рядом с любовью.

Пальцы сводит: то ли от напряжения, то ли от холода. Я опускаю взгляд на бутылку, в своей руке, которую я крепко держу за горло и ухмыляюсь. В последнее время: алкоголь стал моим самым верным спутником, вечным соратником в этой борьбе между здравым смыслом и гребаным стокгольмским синдромом к Клаусу Майклсону. - Малышка Вайлет вдали от своего покровителя? – пьяный знакомый голос режет мне слух, и, нахмурившись, я поднимаю взгляд, пытаясь сфокусировать его на красивом лице Деймона. – Какая досада. Фыркаю. Сальваторе, был пьян гораздо больше моего: он был пьян и расстроен, а это, я точно знаю, самоё худшее сочетание из всех возможных. Можно сказать, встретив его таким, я сорвала джек-пот, я же, черт меня дери, самый удачливый вампир среди всех бессмертных. Вампир садится рядом со мной и делает большой глоток из своей бутылки, вытягивая ноги. Он, сегодня, непривычно молчалив, а это, насколько я успела заметить, совсем не свойственно ему и, идя на поводу у эмоций, я поворачиваюсь в его сторону, рассматривая горделивый профиль. - Знаешь, - начинаю я, чувствуя смелость от алкоголя. – Тому, как ты любишь Елену, можно только позавидовать. Но, от этого не должны страдать посторонние люди. Сальватооре замирает, с поднесенной к губам, бутылкой. Он поворачивается на меня и смотрит так, словно я перешагнула ту черту, которую не стоило, сунула свой нос, в абсолютно, не касавшуюся меня, часть его жизни. Но я не могла промолчать: я слышала, когда Клаус говорил с Элайджей, о том, что случилось с мамой Бонни и это вводило меня в ступор. Сначала была моя смерть, затем Эбби и все лишь из-за того, что братья Сальваторе разводят драму с Еленой. - Ты можешь говорить правильные вещи, Вайлет. Но сама ты – та еще сука. Я молча поджимаю губы и отворачиваюсь. У него были абсолютно все права называть меня так, точно так же, как и у меня было право предать их. Я поступила так, как считала нужным и это было ожидаемым, в конце концов, каким бы монстром не был Клаус, украл у меня мою жизнь – Стефан. И этот факт не изменит ничего. - Мне плевать, что ты думаешь обо мне, Деймон. В конце концов, мы оба, я и ты, это всего лишь два лишних третьих звена в чужой истории. Сальваторе, согласный со мной, хмыкает. Он знает, что он и Елена, - это не больше чем сказка, нарисованная его воображением, точно так же, как и моя: где я нужна Клаусу. - Любовь – полный отстой. Я коротко киваю, соглашаюсь и мысленно ставлю подпись под этим заключением. У тебя может быть абсолютно все в этой жизни, но, если ты безответно влюблен, то у тебя нет ничего, включая собственной свободы, потому что отныне ты проклят, и ты погиб. Деймон, допив свою бутылку, выкидывает её в сторону и поворачивается ко мне, дергает за руку, чтобы я повернулась на него. Он молчит, опускает свой взгляд на мои губы: я не знаю, что толкает его на это, алкоголь или отчаяние, но я точно знаю, почему я отвечаю, когда его губы касаются моих: жестко и с вожделением. Я надеюсь, что хоть на секунду, хоть на мгновение я смогу забыть Клауса. Мы оба пьяны и влюблены, не в друг друга. Он опрокидывает меня спиной на скамейку, на которой мы сидели, наваливаясь сверху. Глухая ночь, два пьяных вампира, собирающихся заняться сексом в городском парке, что может быть лучше? Губы Сальваторе смыкаются на моей шее, покусывая, оставляя шрамы, он словно демонстрирует то, что забирает игрушку у Клауса и мне становится совсем тошно, но я не останавливаюсь. Сальваторе поднимает подол моего платья, задирая к груди, отодвигает в сторону моим трусики и проникает в меня пальцами, заставляя меня сдержанно всхлипнуть: я была не подготовленной, но вряд ли Сальваторе это волновало. Он садится, расстегивает ширинку, вытаскивая наружу член и хлопает себя по коленям, приглашая меня присесть на него. Я тянусь следом, чувствуя себя по-особенному паршиво, и сажусь сверху на его член, ощущая как он растягивает меня, наполняет, но, на деле, лишь закапывает меня глубже в дыру под именем Никлаус Майклсон. Я не могу не думать о нем. Деймон двигается во мне грубо и, зарывает руку в моих волосах, накручивает на кулак и оттягивает голову назад, обнажая шею. Он больше не целует меня, не тянется к моим губам, он просто трахает меня: он выражает свою боль, а я выражаю свою. Мы просто два больных, влюбленных не в тех, идиота.