Записная тетрадь

Тимур повесил свою потрëпаную зелёную куртку и сел в кресло. С тумбы он взял портативную колонку, которую ему подарила новенькая — Лера. Подарила будто из принуждения, как-то неохотно и неуверено, со словами «Держи, не порть уши» — наушники его правда не устраивали, как минимум из-за того, что он носил во время работы и носить их ещё и в остальное время было бы неприятно. Тыкая маленькие серые и чëрные кнопочки на колонке и в телефоне, он недоумевал почему у него не получается подключить устройство. Он было потянулся включать настенную лампу, так как сидел в темноте, но тут в дверь постучали. Своим привычным тихим, но уверенным и лёгким голосом он поинтересовался кто стоит за дверью. Из приоткрытой двери высунулась растерянная физиономия Моники. — Привет, к тебе можно? — также тихо спросил она. Глазков лишь кивнул. Вайс неспешно вышла из-за двери и стала посреди комнаты. — Ты можешь включить свет? Тимур, который о чём-то думал и имел крайне настороженный вид, опомнился и потянулся к лампе. Свет растëкся по небольшой комнатке Глаза и, также, упал и на Монику. Она вздрогнула, поëжилась и, окинув комнату взглядом, присела на стул позади Тимура, положив голову на спинку стула. Но и сама Вайс не выглядела прям уж хорошо: еë блондинистые волосы стали более тусклыми, у неë постоянно бегали глаза по всей комнате, будто она что-то искала, да и в общем она выглядела замученной и уставшей. — Ну, и что пришла? — зевнул Тимур не отрываясь от колонки. Моника, словно не слыша, продолжала рассматривать комнату Тимура. Наконец, вздохнув, она ответила. — Не знаю. Поговорить не с кем. — сказала Моника и протëрла глаза. — Не знаю. Позволь. — она протянула руку Глазкову. Тот передал и телефон и устройство. Тимур, обернувшись, наблюдал за тем как Моника в пару кликов на этой пластмассовой банке и телефоне заставила колонку подключиться. Устройство издало характерный булькающий звук. — Что включить? — на вздохе произнесла Моника. — Pink Floyd. — сказал Тимур, задумчиво глядя в пол. Вайс включила песню, поставила колонку на стол и передала телефон Тимуру. Заиграла «Hey You». Они молчали минуту, только Глазков местами тихонько, шёпотом, подпевал песне. — Может сядешь поближе? — протянул русский. Моника медленно, неохотно взяла стул и села напротив кресла Тимура. Они всë ещë не разговаривали. Вайс отстранено смотрела по сторонам, а Глазков направил глаза в потолок. В таком положении они просидели ещë с минуту. Их желание поговорить друг с другом пересекалось с осознанием тяжести и ужасом этой темы. — Ты завтра поедешь? — она говорила не как обычно, а членораздельно, отдельно выделяя каждое слово, и делая небольшие паузы между словами, как обычно говорят люди, кто вот-вот заплачет. — Думаю…да. Да, поеду. — он отвëл глаза от потолка и посмотрел на Монику. Та только мельком взглянула и опять уставилась в пол. — Ты. правда встречаешься с этим впервые? За…десять, сколько? — Тимур попытался нормализовать разговор. — В следующем месяце будет десять лет общей службы, да. — они всë ходили вокруг да около. Они сами понимали всю нелепость своего положения и их разговора, но перейти к самой сути не могли. На какой-то миг они пересеклись взглядами, но тут же отвернулись. — Слушай, наверно к этому надо просто привыкнуть, хотя… Нет. К этому не привыкнешь, просто смириться. — рассуждал Тимур, немного путаясь и будто пугаясь своих рассуждений. Моника подтянула колени к груди и положила на них голову, всё ещё пытаясь не смотреть Тимуру в глаза. Это был один из тех разговоров когда, в сущности, говорить было не о чем, ведь и так все всë понимали и знали, но хотелось поделиться эмоциями и переживаниями. — Знаешь, у меня в городе, во Владивостоке, был знакомый, не у меня, а у моего папы, точнее. Так вот, он сам по себе был немного странноват, но человеком при этом он был хороший, добрый, подарки мне часто дарил. — Тимур решил воздержаться от странных и бесформенных напутствий, которые смущали и его и Монику, и немного разрядить обстановку историей. — Митя его звали вроде. Ну и вот, в какой-то момент у него умерла жена, а он. Он никак на это не отреагировал, он просто продолжил в театре выступать, на гитаре бренчать. А когда мой отец спросил его 'почему' — он ответил что жизнь устроена так, что как бы ты не любил всех окружающих, свою жену, своих детей, всë равно, в своей жизни главный компонент это ты сам. Тимур потерялся буквально на мгновение, осознавая что в попытке сделать беседу более лëгкой и непринуждëнной, он сморозил непонятную глупость, которая имеет странный и, более того, не самый «адекватный» посыл. Моника, выслушав всë это, ещё ближе поджала коленки к себе и продолжила смотреть в пол, изредка двигая бровями и опустив голову. И без того неловкую и немного жуткую атмосферу дополняло тиканье часов, которое было как-то слишком отчëтливо слышно, да и также сказывался недостаток света в комнате. — Его хоть забрали родные, не знаешь? — спросил Тимур. — Бейкер говорил о чëм-то подобном, вроде бы да. — Вайс приподняла голову. — Им передали, не забрали, гражданским нельзя же здесь появляться. — А. А какой день, какое число сегодня? — Тимур начал вертеть головой в попытке найти календарь. — Двадцать восьмое. Он не дожил пяти дней до рождества. — И что теперь Элиза сделает с подарком для Марка? — Моника приложила ладонь к лицу и стало неясно, то ли она смеëтся, то ли она плачет. Тимур всё также смотрел в пол опустив голову. Он бы хотел её утешить, но решительности хватило лишь на пару слов. — Такое случается, да. — он сам не понимал почему он говорит эти слова, а не то что хотел сказать изначально, и это он чувствовал на протяжении всего этого непростого разговора. В порыве чувств Вайс встала со стула и направилась к двери, но остановилась на полпути. — И что делать дальше? — Вайс тоже не понимала почему все еë слова потеряли форму. — Дальше? Жить. И попытатся жить счастливее. — ответил Тимур без всякой жизни в голосе Моника вышла за дверь. — Договором завтра, когда церемония начнется. — успел лишь сказать в след Монике Тимур По окну начали стучать тяжëлые капли дождя. «Hey You» закончилась.